9 июля 1577 года из Новгорода двинулся полк Т. Р. Трубецкого, который через некоторое время, пройдя через Ливонию, вышел на берег Западной Двины у г. Кройцбурга. Тем самым был обозначен желаемый рубеж русского продвижения в Ливонии. Царь понимал, что на захват Курляндии, находившейся за Западной Двиной, у него вряд ли хватит сил, а вот на Эстонию и Лифляндию – наверняка. Проблему захвата Ревеля и Риги можно было решить по ходу дела: не удастся взять – придется блокировать. 13 июля на Ливонию двинулась 30-тысячная рать во главе с самим государем и его сыном Иваном. Вместе с ней шли татарские отряды Симеона Бекбулатовича. Одновременно с севера в литовскую зону оккупации Ливонии вторглись полки Магнуса.
Представитель Речи Посполитой в Ливонии Григорий Ходкевич располагал всего четырехтысячным войском, поэтому все, что он мог делать, – отступать. От Стефана, занятого осадой мятежного Гданьска, никакой помощи не было. Гарнизоны ливонских крепостей насчитывали от нескольких десятков до, в лучшем случае, нескольких сотен воинов. Было очевидно, что они не выдержат ни осад, ни штурмов. Так и вышло: крепости открывали ворота одна за другой, предпочитая плен неизбежной гибели в случае сражения. 16 июля сдался Мариенгаузен, который обороняло всего… 25 человек. 24 июля, увидев под стенами вверенной ему крепости войска, комендант г. Лудзена заявил о своем горячем желании немедленно перейти под власть московского царя и приказал открыть ворота. 27 июля пала крепость Розиттен, 9 августа – Динабург. Их гарнизоны были «милостиво» приняты Иваном IV на службу.
8 августа комендант Вольмара А. Полубенский сообщил в Речь Посполитую о военной катастрофе в Ливонии: без помощи королевской армии Ливония падет, как пал в свое время Полоцк. Помощи не последовало. 12 августа копыта коня Ивана Грозного омыла волна Западной Двины. Здесь были взяты Кройцбург и Лаудон. 20 августа сдался Зессвеген, 21 – Шваненбург, 22 – Берзон.
Успехи русско-датских войск в Прибалтике имели и свою оборотную сторону. Поняв неизбежность завоевания, осознав, что Польша и Литва бросили их на произвол судьбы, ливонцы были вынуждены выбирать между русским и датским владычеством. Естественно, они склонялись в пользу Дании: датчане – протестанты, братья по вере, более близки по культуре и жизненному укладу, да и репутация Магнуса была лучше, чем у царя. В результате в конце августа под Кокенгаузеном Ивана IV ждал сюрприз. Он получил известие, что часть ливонских городов, в частности Венден и Кокенгаузен, присягнули Магнусу. Герцог прислал грамоту, в которой сообщал, что именно он и его доблестные войска взяли восемнадцать ливонских городов. Они вошли в Ливонское королевство, подвластное датскому принцу.
То, что Магнус фактически взбунтовался, было полбеды. Не удивляла и позиция ливонцев, выбравших власть датчан, а не русских. Более всего царь был возмущен тем, что герцог у него украл победу: получалось, что успехами русского оружия в Ливонии воспользовалась Дания. Грозный написал Магнусу крайне резкое послание, в котором потребовал выполнения Псковского соглашения 1577 года. В противном случае датчанин может убираться – либо на о. Эзель, принадлежавший Датской короне, либо за море, в Копенгаген.
Жертвами доверия к Магнусу стали присягнувшие ему жители ливонских городов. Отряд окольничего П. И. Татева взял Кокенгаузен и устроил там резню в наказание «за измену» в пользу датского герцога. 1 сентября та же участь постигла Вольмар, взятый Б. Я. Бельским и Д. И. Черемисиновым. 5 сентября пал Венден, в котором также прошли массовые казни. Современник событий Рейнгольд Гейденштейн так описывал взятие замка Ашераден: «В Ашерадене собралось огромное множество людей обоего пола и всякого сословия, в особенности же много женщин и девиц; там же находился ландмаршал, человек почтенный и по летам и по тем высшим должностям, которые некогда он занимал. Московский князь, перебив без разбора всех способных носить оружие, не воинственный пол, женщин и девиц, отдал татарам на поругание; затем прямо отправился в Венден. Находившиеся там жители, перепуганные слухом о таком жестоком поступке московского князя, заперли ворота. Магнус, вышедший за них просителем с униженным видом и умолявший на коленях о помиловании, ползая у его ног, был обруган князем, который даже ударил его в лицо. Убедившись, что влияние Магнуса нисколько не может послужить к их спасению, так как даже ему самому угрожает опасность, и видя себя со всех сторон окруженными и обманутыми вероломным неприятелем, жители под влиянием гнева, страха и отчаяния подложили под здания порох, и от этого взрыва погибло огромное множество людей обоего пола, всякого возраста и сословия, и почти весь цвет знати ливонской, сколько ее еще оставалось до сих пор».
10 сентября пал Трикатен. Всего под властью Ивана IV оказалось более двадцати ливонских городов. Царь контролировал почти всю Лифляндию севернее Западной Двины и большую часть Эстляндии (за исключением Риги, Ревеля, шведских и датских владений). Таким образом, цели похода 1577 года были достигнуты. Добившись успеха, Россия хотела закончить войну, но победы 1577 года оказались вершиной, перевалив через которую, война стремительно покатилась к своей развязке.
Стефан Баторий войну начинает
У Батория в 1577 году не было сил и возможностей помогать Ливонии. Надо было подавлять Гданьское восстание. Для мобилизации вооруженных сил и найма солдат нужно было время. Поэтому король вначале надеялся на дипломатию. Из инструкций новому посольству видно, что Стефан, явно делая над собой усилие, велел послам начать свою миссию с комплимента русскому царю. Старший посол должен был назвать Ивана IV «многих панств в християнстве не последним господарем». Стефан первым шел на уступки и хотел продемонстрировать «приязнь» к царю, сказать ему приятное. Он предлагал царю мир во имя покоя и процветания «всего христианства», однако выдвинул достаточно жесткие условия. Вечный мир был возможен только при возврате всех земель, захваченных Россией у Великого княжества Литовского, и Ливонии, «которая есть единый член Речи Посполитой, ее целого тела». Одновременно должен быть заключен мир со Швецией. Во всех остальных случаях послам предписывалось заключить перемирие, урегулировав «по листу» спорные пограничные вопросы с помощью съездов на границах (в основном это касалось русско-литовской границы). На время перемирия в Ливонии сохранялся status quo. Наконец, дипломаты должны были добиться «братского титула» для Батория, поскольку только признание «братства» может гарантировать «покой христианам».
Эти предложения везло в Москву посольство Станислава Крыского. В русском дипломатическом ведомстве подробно разрабатывались варианты ответов на возможные вопросы и действия переговорщиков. Захват Ливонии предполагалось аргументировать весьма примечательным образом: мол, прибалтийские города сами сдавались Грозному. А которые вздумали сопротивляться и «задуровали», «то всем ведомо – немцы в сечу идут пьяными». В ответ на попытку литовцев сделать комплимент, что русский царь – «не последний» среди европейских правителей, он объявляется «набольшим во вселенной»: «А мы с Божьей волей над собою большего не ведаем никого… но везде Божьим милосердием первые среди государей».
Соответственно, предстояло проверить, достоин ли Стефан Баторий вести переговоры с таким великим монархом? В системе координат русской стороны ответ получался отрицательный. Прежде всего, история отношений Руси, Литвы и Польши однозначно свидетельствовала о подчиненном положении последних. В древности Польша и Литва хотя бы имели приличных правителей, находившихся в родстве с Рюриковичами. А теперь, нарушив божественный порядок, паны избрали своим королем Стефана, который не может претендовать на равный с Грозным статус – «братство». Он может всего лишь писаться «суседом». Но московский царь милостив и готов заключить мир даже с таким ничтожным правителем, как король Стефан.
В ходе дебатов с польской стороны прозвучал важный тезис, уточнивший представления оппонентов о монархии. Один из панов в сердцах бросил, что хоть Стефан и «не с великого государства», но ведь «корона польская величия не утратила». Из этого тезиса видна разница подходов. Для поляков их корона выступает как незыблемый институт, ценный сам по себе, статус которого не могут поколебать ни элекция, ни худородный правитель. Для русских принципиально важной была персонификация власти. Государь – сам по себе живое воплощение института высшей власти, олицетворяющий Бога. Отсюда повышенные требования к происхождению и личности царя и игнорирование других институтов передачи верховной власти.
30 января 1578 года Крыский подписал в Москве перемирие. Оно изначально было нежизнеспособно, потому что итоги победоносного похода 1577 года не могли устроить Батория. Тем более они по-разному трактовались в русском и литовском списках перемирных грамот. В русском содержался пункт о «невступлении» Стефана в Ливонию и Курляндию, правах Ивана IV на Ригу, Куконос, Кокенгаузен, проведение границ между Литвой, Пруссией, Курляндией и Ливонией «по старым рубежам». Таким образом, перемирие 1578 года аннулировало бы Первое и Второе виленские соглашения о переходе Ливонии и Курляндии в подданство правителей Великого княжества Литовского.
Литовские послы сразу же исключили из своего варианта грамоты пункт о Ливонии и вообще любое упоминание о Ливонии, оставив только роспись русско-литовских рубежей, по которой Полоцк временно, до конца перемирия, оставался в составе России. В результате стороны оказались уверенными в совершенно разных результатах переговоров. Иван Грозный чувствовал себя победителем, добившимся признания Речью Посполитой не только его фактических завоеваний Полоцкой и Ливонской земель, но и прав на Курляндию. Стефан же получил от Крыского вполне приемлемый документ, позволявший отложить до лучших времен возврат Полоцка и проигнорировать вопрос о Ливонии.
Стефан объявил, что перемирие было заключено без его разрешения, и признал договор недействительным. 28 апреля 1578 года он выступил с обращением к епископам, князьям и сенаторам Великого княжества Литовского, обвинив Ивана Грозного в присвоении царского титула и в претензиях «быть дедичем» и над Короной польской, и над Великим княжеством Литовским. Обвинение явно вымышленное, поскольку столь далеко амбиции Ивана не простирались. В качестве подтверждения кровожадной и захватнической политики «Московита» король привел нападение на Ливонию – и портрет