да человек на возке непременно оглянется, увидит его, поднимет шум, погонится за ним, поймает и отправит в Мостище прямо в руки Мостовика. Но вот одно из колес в пьяном раскачивании забежало слишком далеко в сторону и провалилось слишком глубоко, чтобы лошаденка смогла его вытащить. Оно и не просто провалилось, а свернуло в сторону и возок и лошадку, возок сразу же въехал на трясину, а лошадка беспомощно дернулась, хотела прыгнуть на твердое, но у нее не хватило сил, возок не отпустил, лошадка неуклюже гребла подковами землю, мотнула головой и провалилась по самое брюхо. То ли это была затянутая илом глубокая лужа, сохранившаяся со времени весеннего наводнения, то ли прикрытое травой болотце, гиблое место, дырка в земле или гнездовье бесов, которое радостно хватает в свои когти все, что попадается.
При всей своей сонливости и равнодушии возница успел соскочить, вмиг оживившись, и даже, возвращаясь к людским привычкам, оглянулся так, словно бы искал помощи, хотя и не надеялся на нее в пустынных плавнях. Но, увидев позади себя Маркерия, не очень и удивился неожиданности, махнул хлопцу рукой: дескать, подсоби.
И Маркерий тоже забыл о своих страхах, когда увидел, что человек в беде; правда, когда тот оглянулся и хлопец впервые увидел его лицо, оно показалось похожим на лицо Немого, но это было первое впечатление, потому что у незнакомца не было такой мощи, как у Немого, и борода у него вся была тронута сединой — не мог же Немой поседеть за несколько дней.
Поэтому Маркерий охотно бросился помогать незнакомому человеку. Они попытались вырвать возок из болота, вытащить хотя бы задок, хотя бы одно колесо, и это им удалось сделать, но они ничем не могли помочь лошадке, которая тяжко барахталась в трясине, похрапывая от страха и бессилия, будучи не в состоянии зацепиться за твердое хотя бы одним копытом. Возможно, если бы им удалось вытащить возок на сухое, то выбралась бы и лошадка, но они никак не могли согласовать свои действия, потому что Маркерию мешала его торопливость, ловкость, а вознице мешала чрезмерная медлительность в движениях. Пока один лишь примерялся, как и за что ему взяться рукой, другой уже изрядно уставал к тому времени. Молча, запыхавшиеся, растерянные, топтались они вокруг возка и лошадки, столь бессмысленно угодивших в трясину, уже и солнце на краю плавней опустилось в Реку, угрожала им ночь, а они ничего не могли поделать, и не столько из-за бессилия, сколько из-за несогласованности действий, из-за неумения объединить молодую горячность и зрелую силу.
Вот там и налетели на Маркерия Стрижак с Немым, — ведь кто же мог бы упустить такой случай? Стрижак еще издалека узнал хлопца, узнал его, видно, и Немой, хотя и не подавал виду, ехал, как и прежде, равнодушно и мрачно, зато его спутник очень оживился, погнал своего коня вперед, прискакал к тем двоим, растерянным и обессиленным, скатился на землю, подбежал к Маркерию, схватил его за сорочку, рванул его изо всех сил.
— Так вот где ты прячешься, нечестивец!
Увидел у хлопца на шее зеленую ленту, почему-то подумал, что она украдена у Воеводихи, рванул и за ленту, крикнул:
— Что сие?
— Не трожь! — схватил его за руки Маркерий, вырвал ленту и отскочил от Стрижака, готовый драться, кусаться, готовый выцарапать глаза этому постылому попу не столько за то, что догнал его, сколько за попытку отнять у него самое святое.
— Держи его! — крикнул Стрижак Немому.
Немой уже был здесь, он краешком глаза увидел зеленую ленту, мгновенно узнал ее, но еще не решил сразу: радоваться ему или гневаться.
— Держи! — Стрижак метнулся к своему коню, начал распутывать ремни, припасенные для Маркерия, но Немой не бросился на парня, а спокойно слез с коня, подошел к увязшему возку, приладился, легко выбросил задние колеса на сухое, потом вытащил и передок, дернул в сторону вместе с возком и лошадку, она отчаянно забарахталась в болоте, напряглась всем телом и тоже вырвалась наконец на твердое. Оратай смотрел на все это как на чудо, смотрел и Маркерий, забыв, что ему нужно убегать. Немой сердито взглянул на хозяина возка, тот встрепенулся, скорее схватился за вожжи, пробормотал:
— Вот это так! Вот это тебе не как-нибудь, а впрямь-таки так!
А Стрижак, не дождавшись помощи от Немого, сам подбежал к Маркерию, и начал связывать ему руки, хотя хлопец и отбивался, правда, вяло и безнадежно, так поразило его все, что произошло у него на глазах: тот человек, которому он охотно пришел на помощь, ради которого рисковал своей свободой и лишился ее, теперь преспокойно сел на свой возок и покатил дальше в серые сумерки плавней, даже не оглянувшись, не сказав ни слова хлопцу, не одарив его хотя бы взглядом сочувствия.
Два темных всадника взяли его между коней и погнали назад, туда, откуда пришел, откуда бежал.
Немой до сих пор еще не мог определить своего отношения к Маркерию так много переплелось для него в этом еще несколько дней назад таком беззаботном и беспечном, а сегодня глубоко несчастном хлопце: и то, что был он сыном Лепетуньи, и что стал вернейшим товарищем Светляне, и что показал мостищанам, как можно выступать в новом качестве на мосту. По правде говоря, Немой не верил, что у хлопца могло что-нибудь произойти с Воеводихой, а если и произошло, то не по его вине, а по вине той дикой женщины, к тому же дела между двумя всегда принадлежат только им самим, для других они темны и недоступны, когда же вмешиваются посторонние, тогда добра не жди, и правды не ищи. Кроме всего, Воеводиха была для Немого слишком необычной, хищно-темной женщиной, чтобы верить первому ее слову. Что-то здесь было не так, что именно — распутать Немой не умел, поэтому и не очень рвался в помощники Стрижаку, хотя и не мешал ему связывать Маркерия. Лишь теперь, когда Стрижак норовил наехать конем на хлопца в темноте, Немой каждый раз сворачивал своего коня в сторону, чтобы дать Маркерию возможность посторониться.
Зато Стрижак был вне себя от успеха. Если бы рванул по княжеской дороге на Чернигов, то где-нибудь уже, наверное, наткнулся бы на корчму и залег бы там на добрую неделю, упиваясь пивом и медом. Но получилось так, что утрата пития окупилась сторицей, ибо в этих голых плавнях, куда его чуть не силком затянул неистовый Немой, они, вишь, поймали птенца, за которого Воевода не поскупится вознаградить, а уж он, Стрижак, не проторгуется и не продешевит.
— Иаков учит: всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова… — гремел он. — А ты, младенец задерганный, хотел удрать весь в грехах.
Немой, естественно, молчал, не отзывался и Маркерий, впавший в отчаяние из-за того, что снова попал в неволю из-за бессмысленного приключения со странной тележкой незнакомого человека.
— Ты был быстр, а мы — терпеливы, — хвастался тем временем Стрижак. Так поступает ловец, когда ввергнет уду в реку и поймает рыбу быструю и сильную и чует, как трепещет и рвется рыба, то не в спешке тащит, чтобы не изорвать уду, а дает рыбе поиграть и утомиться, а когда поймет, что обессилела она, тогда и начнет тащить ее постепенно. Так и мы долготерпением своим разрешили тебе израсходовать силу свою в бегах, но и не допустили, чтобы грех завел тебя слишком далеко от Воеводы. Понял ли ты?
Маркерий молча спотыкался между двух коней в сплошной черноте.
— Исповедай грехи свои, — напутствовал Стрижак, — исповедью струпья душевные исцеляются, сокрытие же грехов — радость сатане!
Все это Маркерий уже слыхал от Стрижака в те дни, когда сидел в воеводских сенях за наукой, только тогда рядом с ним была Светляна, и потому слова Стрижака звучали торжественно, иногда загадочно, иногда празднично, иногда поучающе. Теперь же падали они на хлопца, будто камни, холодные, тяжелые, враждебные.
— Говорится же в Письме: аще укроем прегрешение братьев, — снова начал Стрижак, но не закончил, крикнул удивленно: — Зрю огонь и сожжение древесное! Не ловцы ли это рыбы, или злодеи, или разбойники? И как нам поступить: проехать мимо или же примкнуть к ним для ночлега?
Он ни у кого не спрашивал — просто размышлял вслух или делал вид, будто размышляет и колеблется, выбрать ли уютный ночлег у чужого костра или торопиться, выполняя долг, в Мостище.
Если бы Стрижак попробовал спросить у Немого, тот пожал бы плечами, потому что до сих пор не определил своего отношения к Маркерию. Огонь он заметил уже давно, обладая более зорким, чем у Стрижака, зрением; кроме того, человек, не занятый собственными и чужими разглагольствованиями, всегда имеет больше времени и возможностей для изучения окружающего мира. Но сворачивать ли к теплу или ехать дальше темными плавнями — Немому было все равно. Возможно, в душе он чуточку жалел парня, но жалость эта гнездилась еще так далеко, что ее трудно было заметить.
Маркерий, хотя и снизу, с земли, тоже давно уже заметил огонек и всматривался в тот далекий, но такой манящий красный костер, потому что он обещал хотя бы какую-нибудь перемену, а человек в положении Маркерия ничего так не жаждет, как перемен, не заботясь даже о том, какими они будут — к лучшему или даже к худшему. А еще этот внезапный костер напомнил Маркерию такие вот ночи в плавнях, где они пасли коней и грелись у огня, отгоняя головешками волков, даже кони сходились к огню, становились полукругом, смотрели из темноты на пламя, спокойно и словно бы задумчиво.
Вспомнились и другие костры. Будучи совсем еще маленьким, он бегал вместе со Светляной вокруг костров в ночь на Ивана Купала. Светляна тогда еще не разговаривала. Маркерий надеялся, что заговорит она у огня, напуганная и восторженная, он прыгал через пламя вместе со всеми, подталкивал и девочку прыгнуть хотя бы через краешек костра, и она бесстрашно прыгала, но делала это молча, — быть может, именно поэтому и запомнилась навсегда, потому что все умеют кричать и визжать, молчать же умела только Светляна.
— Не води дружбы с женой, да не сгоришь огнем ее, — будто догадываясь о мыслях Маркерия, буркнул в заключение Стрижак и повернул коня в ту сторону, откуда простирал к ним свои красные руки костер.