Многие считают, что сын преподобного Леннокса тугодум. Но миссис Шультц знает, что он просто немного не такой, как все, правда, она и сама не может точно сказать, в чем же его отличие.
Покусывая губы, Джоул смотрит на нее своим чудаковатым взглядом, будто маленький старик.
– Мэм?
– Да, Джоул?
– Пожалуйста, мэм, не говорите отцу.
– О чем, сынок?
– О воске, мэм.
Она в недоумении округляет глаза. Ей шестьдесят три года, и, хотя у нее никогда не было собственных детей, она всегда льстила себя мыслью, что неплохо разбирается в детской психике. Но этот мальчик просто ставит ее в тупик. Никогда нельзя быть уверенным, что он скажет в следующую секунду. Однако, возможно, в этом-то и кроется его очарование.
– Только не говори мне, – улыбается она, – что твой папочка не разрешает тебе иметь маленький кусочек воска!
– Ну, пожалуйста, мэм.
Она неожиданно замечает, что в его черных глазах заблестели слезы, и инстинктивно кладет ему на плечо руку. Его хрупкое, худенькое тело дрожит как осиновый лист.
– Да конечно же, я не скажу, раз ты меня просишь. Это будет нашей тайной. Хорошо?
– Да, мэм.
По его лицу видно, что он ей не верит.
– Обещаю, Джоул, – мягко говорит она.
Он неуверенно кивает. Все, что прежде ему говорили взрослые, всегда оказывалось обманом. Он торопливо отходит от миссис Шультц и начинает снова собирать камни.
Хотя в школе Джоул очень старается хорошо учиться, отметки у него плохие. В классе он сидит за последней партой, откуда почти ничего не видно; слова, которые мелом пишет учитель на доске, сливаются в бессмысленные, непонятные значки. Глаза болят, в голове шум.
Даже Библия становится для него пыткой. Каждый день он должен запоминать из нее несколько строк. Из книги пророка Иоиля:[22] «И воздам вам за те годы, которые пожирали саранча, черви, жуки и гусеница, великое войско Мое, которое послал Я на вас». Но, хотя у него хорошая и цепкая память, слова на странице так пляшут, что он никак не может поймать их взглядом. И вечернее чтение заученного отцу с матерью оканчивается для него слезами.
У него плохой сон, он потеет, ему снятся кошмары. От этого он писается во сне, и ему страшно стыдно. А днем его измученный за ночь рассудок устает еще сильнее, и он совершает новые ошибки.
Подвал приводит его в ужас, который с каждым разом становится все сильнее, все невыносимее.
Конечно, чудовища – это всего лишь обломки старой мебели, а тянущиеся к нему кости – ржавая сетка железной кровати. Но страх не отпускает его. Страх пустил глубокие корни в сознание мальчика, и его уже никогда не выкорчевать оттуда.
Джоул понимает, что ему страшно, потому что он слаб. Только праведники сильны пред лицом Господа. Но он не праведник.
Не праведник.
Санта-Барбара
Фэрчайлды устроили вечеринку, на которой они представили маму и папу своим живущим в Санта-Барбаре друзьям.
Около пятидесяти гостей собрались на берегу искусственного озера с белоснежными лилиями и грациозными фламинго.
Птицы двигались неторопливо, словно изящные, элегантные женщины. У них были нежно-розовые перья (самый модный цвет тогда) и длинные гибкие шеи. Каждый из приглашенных посчитал своим долгом отметить, что они просто великолепны.
Мистер Фэрчайлд (дядя Макс) был владельцем компании по производству пластмасс, а пластмассам, говорил он, принадлежит будущее. Миссис Фэрчайлд (тетя Моника) была блондинкой, и притом очень красивой, да еще и англичанкой.
А кроме того, у Фэрчайлдов был заросший душистым жасмином бельведер,[23] летний домик, площадка для игры в крокет и теннисный корт, где Маргарет Фэрчайлд учила Иден владеть ракеткой. Маргарет было одиннадцать лет, на два года больше, чем Иден.[24]
Если не считать фламинго, Фэрчайлды были весьма консервативными людьми, а временами даже скучными. Мама называла их парой зануд. Однако папа говорил, что, если бы их удалось немного расшевелить, Фэрчайлды могли бы стать их лучшими друзьями в Санта-Барбаре.
Ведь пройдет совсем немного времени, и они переедут сюда жить.
С прошлой осени строительство шло полным ходом, и наконец можно было видеть очертания будущего дома, а не просто голые стены да пустые оконные глазницы, составить о нем реальное представление. Папа уже вступил в местный яхт-клуб и купил место в гавани, куда поставил свою яхту.
– Итак, значит, через месяц ты едешь в Европу, Иден, – сказала тетя Моника, передавая девочке кусок торта.
Откусывая угощение, Иден кивнула. И мама, и папа, и тетя Моника, и дядя Макс – все стояли, окруженные какими-то незнакомыми людьми.
– Ты, наверное, ждешь не дождешься этой поездки. А какой маршрут?
Так как Иден понятия не имела, что такое маршрут, вместо нее ответил папа:
– Париж, Венеция, Рим, Барселона, Лондон.
– Какая прелесть! Настоящее большое европейское турне. Вы получите массу удовольствия.
– А сколько лет Иден, восемь?
– Мне девять!
– Думаете, ей будет интересно? – спросил дядя Макс.
– Уж развлекаться-то Иден всегда готова, – ответил папа. – В Испании мы собираемся присмотреть кое-что для нашего нового дома. Антиквариат, картины, керамику. Посмотрим, что удастся приобрести. Все зависит от цен.
– Держу пари, мамочка тебя там совсем разбалует, – обратился к Иден дядя Макс.
Пожилой человек по имени Хауэлл Карлисл, который был профессором каких-то наук в каком-то университете, задал маме вопрос:
– Когда вы уехали из Испании?
– В 1945 году.
– Значит, вы были там во время гражданской войны?
– Да.
Хауэлл Карлисл взял из папиного кожаного кисета щепотку табака, забил его в трубку, раскурил.
– Вы были в зоне военных действий?
– Ну, не как Доминик, который на истребителях участвовал в сражениях над Тихим океаном. Но и у нас были ожесточенные бои.
Жена профессора, румяная женщина с обвислым, как у индюшки, подбородком, округлив глаза, подалась вперед.
– Вы видели настоящие сражения?
Мама опустила глаза в свой бокал с шампанским.
– Я видела, как умирают люди, если вы это имеете в виду.
– Вы потеряли кого-нибудь из родственников? – спросила тетя Моника.
– Думаю, в Испании нет ни одной семьи, не потерявшей в той войне родственников.
– О, дорогая, – сокрушенно воскликнула тетя Моника. – Я не знала. Простите.
– Как я понимаю, ваши близкие погибли от рук красных? – задал вопрос дядя Макс.
Мама чуть заметно улыбнулась.
– Нет, – ответила она. – Так уж получилось, что их убили люди Франко.
Повисла неловкая пауза. Затем дядя Макс чопорно произнес:
– Да-а. А я и не знал, что ваша семья была на другой стороне. Я полагал…
Мама сделала маленький глоточек шампанского.
– Мои родственники были на обеих сторонах. Как, впрочем, и в большинстве испанских семей. Но мои ближайшие родные были республиканцами.
– Республиканцами? – переспросил кто-то.
– Она хочет сказать – коммунистами, – поправил Хауэлл Карлисл.
– Ну, уж если быть совсем точным, анархистами, – заметила мама.
– Вот так-то, Макс. Ты знакомишь своих друзей с кровожадной пламенной революционеркой, – засмеялся папа. – Интересно, что теперь будут говорить в клубе?
Дядя Макс хохотнул и уставился на маму.
– Что ж, – твердо сказала тетя Моника, – лично я никогда не любила Франко. Он маленький напыщенный фашист. И не смотри на меня так, Макс. Он ничуть не лучше, чем Гитлер или Муссолини.
– Кем бы он ни был, – хмурясь, проговорил дядя Макс, – он вовремя встал на пути большевизма.
– Эй, Макс, сейчас другие времена, – шутливо крикнул папа. – Я уже несколько лет не слышал, чтобы кто-нибудь произносил слово «большевизм».
– Нам надоели разговоры о политике, Хауэлл, – резко сказала тетя Моника и, повернувшись к маме, добавила: – Должно быть, для вас, Мерседес, это было ужасное время.
– Война есть война, – проговорила мама. – И ничего с ней не поделаешь. Она просто приходит к тебе.
– Уверена, вам будет больно возвращаться в родные края.
– Прошло уже столько лет.
– А для вас это не может быть опасно? – спросил дядя Макс.
Мама улыбнулась.
– О, я думаю, генерал Франко уже забыл о моем существовании. К тому же, у меня будет американский паспорт. Макс, я вовсе не кровожадная пламенная революционерка. В противном случае я бы здесь не оказалась.
– А может, вы кто-то вроде Мата Хари, – хихикнул Хауэлл. – Заводите здесь знакомства, а сами вынашиваете план разрушить Санта-Барбару до основания.
Все засмеялись. Папа погладил Иден по голове.
– Вот какие вещи ты узнала сегодня о своей мамочке.
– Можно, мы пойдем смотреть фламинго? – спросила она, устав от разговоров взрослых.
Маргарет взяла ее за руку, и они отправились к сверкающему в полуденном солнце озеру.
– У нас тоже будут фламинго, – заявила Иден.
Неделю спустя они вышли в море на папиной яхте. Гавань была похожа на лес тонких мачт, взметнувшихся прямо из воды. За ними поднимались позолоченные утренним солнцем горы Санта-Инез. Таким же золотым светом горели и росшие вдоль берега пальмы. Их лохматые кроны слегка покачивались под морским бризом.
А в противоположной стороне раскинулась синяя маслянистая гладь моря. Они держали курс на окутанные розовой утренней дымкой острова Анакапа, Санта-Круз и Санта-Роза.
Море было спокойным, и яхта бесшумно скользила по волнам. Сначала острова казались лишь тонкой полоской суши, выступавшей из воды, потом они начали принимать причудливые очертания, и наконец на них уже можно было разглядеть деревья и небольшие холмы.
Войдя в маленькую бухту Анакапы, они бросили якорь и искупались в кристально чистой воде. На многие мили вокруг не было ни души. Они позавтракали на палубе холодным салатом и другими закусками.