Иден подумала о своем забитом всевозможными игрушками шкафе.
– Разве здесь уже никто больше не живет?
– Никто.
– А где сейчас твои мама с папой?
– На небесах.
Папа без устали щелкал фотоаппаратом.
– Ну надо же, до чего красиво! – восторженно повторял он. – Я и не предполагал, что эта деревня окажется такой живописной. Жаль, что мы не можем разобрать ее до последнего камня, погрузить на корабль и отправить в Калифорнию.
Мама огляделась вокруг.
– До войны она выглядела еще красивее. Не было всех этих заброшенных домов, всех этих развалин.
В тот день мама казалась какой-то странной. Впрочем, странной она стала с тех пор, как они ступили на землю Испании. Иден ожидала, что маме будет приятно вернуться в свои родные места, но ее настроение почему-то сделалось совершенно непредсказуемым. В Сан-Люке мама стала очень задумчивой и печальной, но все же, казалось, здесь она чувствовала себя более счастливой, чем в Барселоне.
Они побрели вдоль по улице. Никого не встречая. Любуясь горшками с геранью. Заглядывая в старые колодцы. Фотографируя.
– Есть хочу, – заявила наконец Иден.
– В этой деревне мы можем где-нибудь перекусить? – задал вопрос папа.
– Только в закусочной на площади, – ответила мама.
– Ладно, сойдет. Пойдем туда.
У входа в закусочную стояло несколько столиков, но, нагулявшись под палящим солнцем, они решили войти в прохладное помещение. Мирно обедавшие там посетители при виде них молча кивали и опускали глаза.
– Эти люди… Они что, знают тебя? – изумился папа.
– Да, – проговорила мама. – Они меня знают.
– Почему же тогда они не разговаривают с тобой?
– Боятся. Кто-нибудь может услышать. Они же знают, что мои родственники были «красными».
– Но ведь с тех пор прошло уже двадцать лет!
– Не забывай, кто сейчас у власти. Франко не простил своих врагов.
– По-моему, ты говоришь чепуху.
– Доминик, до сих пор в тюрьмах и лагерях томятся десятки тысяч людей, брошенных туда еще в 1939 году. А сотни тысяч вынуждены жить в эмиграции и не могут вернуться домой. Вся их вина состоит лишь в том, что они оказались не на той стороне. Почему, думаешь, кругом столько покинутых домов?
– О Господи! – Папа с опаской оглянулся через плечо. – А нам ничего не угрожает?
– Не бойся.
– Я знаю, что у тебя американский паспорт. Но разве от этого ты перестала считаться врагом Испании?
– В свое время против меня пытались выдвинуть обвинения, но у них ничего не вышло. В здешнем правительстве у меня есть дальний родственник. Он-то мне и помог. Так что не волнуйся, Доминик.
Однако папа по-прежнему чувствовал себя неуютно.
– Если бы я знал, насколько все это серьезно, я, наверное, никогда бы сюда не приехал.
– Да ты в полной безопасности. – Мама холодно улыбнулась и, заметив уставившуюся на них Иден, коснулась рукой лица дочери. – Не пугай ребенка.
– Это ты меня пугаешь, – пробормотал папа. – Ну да ладно. После обеда все вместе идем осматривать развалины старого монастыря.
– Здесь был пожар, – сказала мама.
Иден, как завороженная, смотрела на почерневшие каменные стены.
– Почему они не отремонтировали его? Где вообще все они?
– Не знаю.
– Тоже на небесах?
– Некоторые да.
Мама взяла девочку за руку, и они пошли вокруг монастырского здания. Земля под ногами пестрела крохотными белыми маргаритками. Вокруг было тихо и покойно. Внизу виднелись черепичные крыши деревни, за ними – равнина, а дальше синело бескрайнее море.
Папа разглядывал покосившиеся створки огромных кованых ворот.
– Вы только посмотрите, какая прелесть! – воскликнул он.
Мама кивнула.
– Их сделал мой отец.
– Ты серьезно? – удивился папа.
– Вполне. Меня тогда еще и на свете не было. На створках ворот извивающиеся змеи грациозно переплетались с ветками роз. Иден протянула руку и дотронулась до металла. Он был горячим от солнца, словно его только что вынули из печи.
– А твой отец был замечательным мастером, – восторженно заметил папа. – Знаешь, Мерседес, эти ворота – настоящее произведение искусства. И они вот так просто висят и ржавеют. Да здесь кругом валяются совершенно изумительные вещи. Вот, например, плитки пола – им же, должно быть, лет триста! Ведь все это можно спасти!
– Кто только будет спасать?
– Мы! Мы поговорим с местным епископом, или кто там у них распоряжается церковными зданиями, и предложим ему продать нам все это. И кораблем отправим в Штаты.
– О, Доминик…
– Ты только подумай! – все сильнее заводился папа. – Эти ворота мы могли бы повесить у нашего парадного входа! Наймем строителей, и они все сделают как надо.
– Эти вещи воскрешают во мне воспоминания. А я не могу каждый раз, открывая ворота, вспоминать о своем прошлом…
– Да не будь такой глупенькой, – сказал папа, обнимая маму. – Ворота – это, по сути дела, наша семейная реликвия. Они же сделаны руками твоего отца, Мерседес. Понимаешь? А плитки… Они же уникальны! И их здесь хватит, чтобы выложить полы во всем нашем доме. Они придадут ему изюминку, сделают его неординарным. Такого в Калифорнии не купишь! Господи! Да после этого дом Фэрчайлдов будет казаться просто лачугой!
Мама высвободилась из его объятий.
– Но это освященная земля.
– Вовсе нет. Освящают только часовню и кладбище.
– А с какой стати Церковь захочет продавать тебе все это?
– Да брось ты! – улыбнулся папа. – За деньги, дорогая, можно купить все что угодно. Если мы предложим подходящую цену, они руками и ногами вцепятся. Все равно этот монастырь разваливается. И, если мы спасем то, что еще осталось, мы, по крайней мере, сохраним это, разве не так?
– Может быть, лучше позволить монастырю спокойно разрушаться, – отчужденным голосом произнесла мама. – Не думаю, что эти веши принесут нам удачу.
– Ну не надо быть такой пессимисткой, – засмеялся папа. – Слушай, если мы скажем им, кто ты и что твой отец сделал эти воро…
– Только не это, – перебила мама. – Церковь не очень-то чтит память о моем отце. Так что оставь его в покое. Да и меня тоже.
– Ну хорошо, я скажу, что мы хотим поместить эти вещи в музей Санта-Барбары.
– Но это же откровенная ложь!
– Милая моя, – терпеливо проговорил папа, – если я приду в приемную монсеньора с пачкой сотенных в руке, ты думаешь, его будет интересовать, что я там ему наплету?
– А мы действительно можем увезти все это в Калифорнию? – глядя на ворота, спросила Иден.
– Конечно можем, – заявил папа. – Ты бы этого хотела, а?
– Очень!
– Значит, тебе понравилась моя идея?
Иден кивнула, думая, как было бы здорово иметь у себя в доме этих извивающихся черных змей.
– Я узнаю, с кем надо переговорить, – сказал папа. – Через неделю все это будет нашим. Вот увидите!
Они остановились в крохотном отеле небольшой рыбацкой деревушки, расположенной неподалеку от Сан-Люка. Каждый день на рассвете рыбаки на своих ярко раскрашенных суденышках уходили в море, а по вечерам берег пестрил сушащимися на них сетями. Как и обещал папа, они много купались, загорали и наслаждались блюдами из морских деликатесов. Никогда в жизни Иден не была так счастлива.
Однажды вечером она и мама поехали кататься на рыбачьей лодке. Папа и Франсуаз решили остаться на берегу: Франсуаз страдала морской болезнью, а у папы просто болела голова, и после обеда он отправился в постель.
Обогнув утес, они вошли в небольшую бухту с чистой, как венецианское стекло, водой. Но, когда мама выходила из лодки, она наступила на гладкий камень и поскользнулась. Она вскрикнула от боли, ее пятка окрасилась кровью. Однако мама улыбнулась и сказала, что все это ерунда. Но кровь продолжала течь, и надо было срочно наложить повязку, так что хозяину лодки пришлось отвезти их назад.
Зажав рану на пятке, мама осталась сидеть в лодке, а Иден побежала в отель, чтобы принести бинты и антисептик.
Но, когда она открыла дверь в комнату, где жили папа с мамой, там происходило нечто невероятное.
У папы в кровати лежала Франсуаз. Они оба были совершенно голые, и папа что-то вытворял с Франсуаз, отчего та стонала и задыхалась.
При виде этой сцены Иден так и застыла на месте. Она была не в состоянии выговорить ни слова. Они же ее не замечали. Кровать ходила ходуном, стоны Франсуаз становились все отчаяннее, а папин зад поднимался и опускался все быстрее. Потом папа издал какой-то нечеловеческий рев, Франсуаз, извиваясь в агонии, вцепилась в него, и их тела начали бешено дергаться.
Похоже, папа собирался убить Франсуаз.
Иден наконец обрела дар речи.
– Папа! – в ужасе завизжала она. – Папа! Не надо! Их обалдевшие, мокрые от пота лица повернулись к ней.
– Oh, mon Dieu![26] – воскликнула Франсуаз и оттолкнула от себя папу. Прикрыв лицо руками, она бросилась в ванную. Иден заметила, как болтаются ее бледные груди и чернеет треугольник волос в низу живота.
Папа сел. У него между ног грозно торчала его «штука». Он казался сильно пьяным.
– Пошла вон, – хрипло произнес он.
– Мама порезала ногу, – прошептала Иден.
– Пошла вон! – заорал папа. – Вон, маленькая шлюха!
Иден повернулась и помчалась прочь так, словно за ней гналась целая свора Церберов.
На следующий день у нее поднялась температура.
– Наверное, перегрелась на солнце, – сказала мама. Она прижала Иден к себе и погладила ее по щеке. – Совсем расклеилась. Вся горит. Как думаешь, может быть, вызвать врача?
– Из-за легкого солнечного удара? – отозвался папа. – Ерунда. Не болтай глупости.
И мама, уложив девочку в постель, дала ей аспирин, а Франсуаз поцеловала ее в лобик и посмотрела на нее умоляющими глазами.
Но у Иден была не та болезнь, от которой мог бы помочь аспирин. Как мамина порезанная нога, в девочке что-то надорвалось и словно кровоточило. Ей становилось все хуже. Обливаясь потом, она металась по постели. Ей было противно вспоминать о том, что делали голые папа и Франсуаз, но ее постоянно преследовал горячечный бред, в голову лезли всякие кошмары, от которых она с криком просыпалась.