Расти как-то говорил Мигелю, что свою кличку он получил из-за того, что в детстве у него были рыжеватые волосы. И, несмотря на то что с возрастом волосы потемнели, кличка ему очень подходила.
– Ручку и бумагу из твоего дома я прихватил, – сказал Мигель. – Если ты так ничего и не придумаешь, я тебе помогу. – Он услышал, как скорченный Расти издал какой-то сдавленный звук. – Эй, ты там в порядке?
Чуть позже они свернули с шоссе и поехали по ухабистой грунтовой дороге. Расти показалось, что его вот-вот стошнит. В воздухе чувствовался слабый запах пыли, пробивавшейся в салон «альфы» сквозь дверные щели.
– Вот и приехали, – радостно объявил Мигель. – Конец дорожке. Скажи, и что такого особенного вы находите в этих итальянских «тачках»? В жизни не ездил на более неудобной машине. Честно тебе признаюсь, я рад, что возвращаться мне придется на своем «кадди».[37]
Мотор заглох.
– Послушай, – сглатывая заполнявшую рот желчь, проговорил Расти. – Ты не меня должен убивать. – Его голос задрожал. – Все, что я делал, это только старался защитить Иден. Клянусь тебе.
Старик зло улыбнулся.
– Врешь, сука. Ты неплохо погрел руки возле Иден. Сколько «зеленых» ты из нее вытянул? Пять «кусков»? Может, десять? Да ты, мразь, ей жизнь загубил. Кто-то должен теперь загубить и твою жизнь.
– Об этом я и толкую, – захрипел Расти. – Не я ее сажал на иглу. Гадом буду, не я! Но я знаю, кто это сделал. Я могу сказать тебе имя этой сучки.
– Валяй, – охотно согласился Фуэнтес. – Выкладывай имя.
– Только в обмен на мою жизнь.
– У тебя уже нет жизни, чтобы обменивать ее, – спокойно сказал Мигель и, схватив своими толстыми пальцами ухо Расти, с такой силой сжал его, что тот завизжал от боли. Расти ни за что бы не поверил, что, просто сжимая его ухо, кто-то может причинить ему такую невыносимую боль. – Хочешь вообще остаться без ушей? – невозмутимо спросил Мигель.
– Нет! – взмолился Расти.
– Тогда говори имя.
– Донна Андретти, – сопя, произнес он. – Наркоманка… Хиппи… Длинная такая…
– Ага, знаю ее. – Мигель еще сильнее сжал ухо Расти. – Чумовая «телка», да? Но ведь ты заплатил ей, чтобы она сделала это, разве нет? Отвечай, заплатил?
Расти издал пронзительный вопль.
– Это надо понимать как «да»? – Мигель добродушно фыркнул и отпустил ухо, затем взял с заднего сиденья свою сумку. – Через минуту вернусь, – сказал он и вышел из машины.
Расти остался сидеть все в той же позе, чувствуя, как стынет от ужаса его мозг.
Он страшно дрожал. Им овладело ощущение опустошенности, холода, нереальности происходящего. Он должен был умереть, но он не был готов к этому и молил Бога избавить его от боли и страданий.
Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь стрекотанием ночных насекомых.
Наконец дверь распахнулась, и в машину протиснулся Мигель. Расти почувствовал, как ему в ухо воткнулось холодное дуло револьвера. Одной рукой Мигель раскрыл наручники, высвободил пропущенную через раму сиденья цепь и снова защелкнул их на запястьях Расти.
– Открой глаза-то, – почти ласково проговорил он. – И можешь выпрямиться, muchacho.
Расти нерешительно открыл глаза. Мигель включил в салоне свет. Он сидел рядом, уткнув пистолет в живот Расти Фагану.
Старик был абсолютно голым, если не считать пары ярко-желтых резиновых перчаток, и казался каким-то сюрреалистическим идолом. Глубокие тени избороздили его морщинистое лицо и складки на животе, четко обозначились хорошо развитые мускулы и мощная грудь, седые волосы покрывали лобок, под похожим на толстый обрубок пенисом тяжело покачивались яички.
За пределами автомобиля была кромешная тьма. Мигель специально выбрал безлунную ночь. Вглядевшись, Расти заметил неподалеку легкое мерцание поверхности воды.
– Это водохранилище Сан-Гейбриел, – услужливо объяснил ему Мигель. – Подходящее местечко, правда? Через пару минут ты сможешь лично встретиться со святым Габриелем.[38] – Он положил перед Расти вырванный из блокнота листок бумаги и вставил в его холодеющую руку авторучку. – Ладно, теперь пиши.
– Я н-не м-могу, – прошептал Расти.
– Можешь, можешь, я в этом даже не сомневаюсь, – заверил его Мигель. – А я тебе помогу. Начни, пожалуй, так: «Считаю это единственным возможным выходом из положения…».
Расти заплакал. Фуэнтес с такой силой ткнул его револьвером в живот, что у парня перехватило дыхание.
– «Считаю это единственным возможным выходом из положения», – повторил он.
Расти, стиснув дрожащими пальцами ручку, коряво вывел нужные слова.
Мигель одобрительно кивнул.
– Не переживай, что почерк некрасивый. Естественно, что в такой момент ты должен быть очень расстроенным, так ведь? О'кей, поехали дальше: «Моя жизнь потеряла смысл».
Расти написал и это.
– Та-а-ак, хорошо, – похвалил Мигель. – «Я рад, что покидаю этот мир».
Расти снова начал плакать.
– Господи, – захлюпал он, – какая банальная херня. Да никто в это не поверит!
– Почерк-то твой, – рассудительно проговорил Мигель, – а это главное. – Он критически посмотрел на записку. – Неплохо. И вроде все ясно. Можешь не подписывать. – Он улыбнулся. – Я тебя быстро «пришью», Расти. Считай, тебе повезло, что имеешь дело со мной. Скажи: «Спасибо, Мигель».
– Спасибо, Мигель, – пролепетал Расти. Фуэнтес протянул руку и выключил свет. В темноте он заткнул себе уши резиновыми затычками, а затем сказал:
– Ну-ка, Расти, открой ротик.
Дуло револьвера, раздвинув пересохшие губы Расти, вошло ему в рот. До этого момента выражение лица Мигеля было добрым и дружелюбным. Теперь оно изменилось. Но Расти все равно не смог бы заметить этого, даже если бы в салоне «альфы» горел свет, так как глаза его были крепко закрыты.
Фуэнтес протолкнул ствол револьвера глубже и установил его в нужном положении. Расти начал давиться и отворачиваться. Он почувствовал горьковатый запах резиновых перчаток.
С резким щелчком Мигель оттянул боек «кольта» и услышал громкое журчание: Расти мочился в штаны. Затем Мигель хрипло проговорил:
– Это тебе привет от мамочки Иден.
Он нажал на курок. Сквозь растянутые щеки Расти блеснула вспышка вырвавшихся из дула револьвера раскаленных газов.
Когда Расти затих, Мигель снял с него наручники, вложил в его безжизненные руки «кольт» и прижал пальцы к рукоятке, не забыв затем оставить отпечаток большого пальца на бойке, а указательного на курке. Изуродованная голова Расти покорно свесилась на грудь.
Бросив револьвер на пол, Мигель выбрался из машины. Он был весь забрызган кровью, что не мешало ему тихонько мурлыкать себе под нос какой-то мотивчик. Обследовав дырку в крыше автомобиля, он решил, что полиции без особого труда удастся найти где-нибудь в кустах пулю.
Затем Мигель спустился к искусственному озеру и вошел в воду. Ночь стояла холодная, вода была ледяная, но купание доставляло ему огромное удовольствие. Он медленно плыл, то и дело окунаясь с головой, стараясь как следует прополоскать волосы. Когда наконец Мигель почувствовал себя совершенно чистым, он вышел на берег, вытерся принесенным с собой полотенцем и быстро оделся.
Свой «кадиллак» он оставил в полутора милях от водохранилища, но пешая прогулка его совсем не пугала. Сложив затычки для ушей, резиновые перчатки, наручники и полотенце в сумку, он тронулся в путь.
Мигель был горд тем, как он справился со своей работой, и ему не терпелось поскорее сообщить Мерседес, что Расти потерял к Иден всякий интерес.
Срочным звонком Доминика ван Бюрена вызвали в клинику, но, когда он туда приехал, Иден была уже далеко.
Около полуночи она постучала в дверь Гнилого. В это время он ловил кайф, сидя перед телевизором и глядя, как подписывается мирное соглашение. Вьетнамская война закончилась.
Увидев стоящую на пороге Иден, Гнилой от удивления раскрыл рот.
– А я думал, ты в больнице.
– Как видишь, меня там уже нет, – сдавленным голосом проговорила она.
Без лишних слов он впустил ее в дом. Выглядела Иден ужасно. Просто живой труп – бледная и страшная.
– С тобой все в порядке? – тревожно спросил Гнилой. В ответ она только уставилась на него неподвижными глазами. – Ты все знаешь про Расти, – мрачно сказал он. – Поэтому ты здесь?
– Мне нужен героин, Гнилой.
– Но я ничем не могу тебе помочь…
– Можешь. Ты можешь.
– Послушай, Иден, ты же проходила курс детоксикации… Чем они тебя кололи? Методоном?
Иден вытащила из кармана несколько пятидолларовых купюр.
– Мне нужно десять граммов.
– Десять граммов? Ты чего надумала? Хочешь наложить на себя руки из-за этого куска дерьма Расти? Единственное доброе дело, которое он сделал за всю жизнь, – это вышиб себе мозги.
Она посмотрела на него пустыми глазами.
– Ты что, Гнилой, правда считаешь, что Расти сам застрелился? Вот уж не думала, что ты такой наивный.
Он нахмурился.
– Что, черт возьми, ты несешь?
– За мной же постоянно следят, Гнилой. Разве ты не знал?
Ее вид пугал его.
– Слушай, давай я отвезу тебя обратно в больницу.
Иден протянула ему деньги.
– Ладно, Гнилой, тащи наркоту.
– Нет.
– Десять граммов, Гнилой.
Он засунул руки в карманы, стараясь выглядеть твердым.
– Послушай меня, Иден…
– Нет, это ты послушай меня. – Она вся тряслась. Ее голос звучал сдавленно, словно ей было больно говорить. – Не строй из себя добренького, Гнилой.
Довольно с меня доброжелателей. Хватит! Если ты мне не дашь героина, я найду его в другом месте.
Иден встала и посмотрела на него зелеными и холодными, как два изумруда, глазами. Прикусив губу, он отвел взгляд. И взял деньги.
Глава девятаяСЕКТОР 14
Январь, 1937
Гранадос, Арагон, Испания
Прихватив свои вещмешки, они забрались в кузов поджидавшего их на вокзале грузовика. Несмотря на лютый холод, настроение у всех было приподнятое. По дороге из Барселоны они, пуская по кругу бурдюк с вином, распевали революционные песни.