Но нет, так легко сдаваться они не собирались. Из-за кустов вылетел круглый глиняный сосуд и разбился, натолкнувшись на магическую защиту. Плеснувшая из него вода вспыхнула алым, искры рассыпались по прозрачной стене и устремились к ее источнику.
— Пожиратели чар!
Финеас крепко выругался, взмахивая посохом и стряхивая искры наземь, но они рвались все дальше, подбираясь к навершию, где сиял лиловый кристалл.
— Держитесь! — крикнул маг. — Пару минут мы без защиты.
Охранный барьер упал, и орки высыпали из укрытий, потрясая мечами.
Идрис поднял коня, его копыта опустились на голову одного из нападавших, расколов шлем, как сухое бревно. Вот вам! Финеас прикрыл собой Исилвен, но Мара… Зубы матерого волка с темно-пепельной шкурой достали-таки ее кобылу, и та, встав на дыбы, скинула всадницу, удирая прочь. Суккуба упала мягко, с ловкостью перекатившись на бок и тут же встретив своим ножом хищника с раззявленной пастью. Его когти царапнули по телу, от чего девушка зарычала почти так же громко, как сам зверь. И в этот миг в сердце твари вонзилась стрела Исилвен.
— Эй, эльфийка! — Мара столкнула с себя тушу, прячась за крупом лошади. — Ты ж по лесным делам. Заговорила бы зверюг!
— Не могу, — откликнулась Перворожденная, с молниеносной быстротой вытаскивая из колчана следующую стрелу и посылая ее в гущу орков, насевших на Идриса. — Только не этих, они уже заговоренные.
И снова мечи взметываются в опасной близости, Финеас отражает удар, схватывается сразу с тремя. Идриса стаскивают с коня, наваливаются скопом. Раздается рев раненого зубра, варяг поднимается на ноги, и впрямь как мощный бык скидывая с себя вражеских воинов. По плечу струится кровь, но он не обращает на нее внимания. Орочья сталь бьет прицельно — в грудь, в живот и в голову. Взмывает в прыжке последний волк, метя в беззащитное конское горло. В этот миг Финеас расправляется наконец со своими противниками, искры растворяются в воздухе, посох возносится ввысь, и мерцающая преграда отрезает атакующих от четверки.
— Теперь наш черед, — цедит сквозь зубы маг.
Огненная заверть исторглась из посоха и ринулась к оркам, поглощая их одного за другим. Чаща снова наполнилась дикими завываниями. Волка уложил Идрис, яростным ударом распоров ему брюхо; Исилвен отвернулась, непроизвольно прикрывая веки. За удирающим в кустарник орком, единственным выжившим из дюжины собратьев, вился след из черной крови. Финеас вытянул посох в его сторону. Новая вспышка! Сиплый возглас вырвался из глотки орка, и он рухнул, будто пшеничный сноп.
Все, отбились?
Идрис, тяжело дыша, привалился к дереву. Исилвен спрыгнула с коня, подбегая к Маре.
— Ты как?
Суккуба присела, зажимая бок рукой.
— Нормально, не лезь. Кобылу мою поймай лучше, надо отсюда сваливать.
Эльфийка каким-то особенным свистом позвала убежавшую лошадь, та откликнулась коротким ржанием, вернулась. На серой шкуре в двух местах проступала кровь — клыки хищника прошлись по ней.
— Если раны позволяют, убираемся, — сказал Финеас.
Идрис и Мара кивнули. Кое-как взгромоздившись верхом, они поехали по тропе, пока не наткнулись на открытую полянку с ручьем. С облегчением выбрались из седел.
— Ну и что это было? — вопросила Мара, скидывая плащ и задирая рубашку, пропитавшуюся кровью. — Только не говорите, что орки. Сама видела. Какого лешего они здесь делают?
— Решили воспользоваться смутой? — предположил маг. — Поохотиться, пока князья в панике и не знают, что им делать: то ли слать дружины к границам, то ли объединяться с соседями. Охота на людей — давняя орочья забава.
— Не все орки такие, — наставительно произнес Идрис, с гримасой на лице стаскивая доспехи. — Половина — мирные кланы. Я слышал, среди хединитов, которые в землях русичей живут, они даже есть в отряде.
— Не все, но эти точно.
Исилвен сняла притороченный к седлу дорожный мешок, вынула оттуда небольшой пузатый сосуд, протянула Маре.
— Это заживит порезы. Давай я помогу.
— Сама справлюсь. Иди вон Идрису подсоби, по нему сзади прошлись.
Тем не менее суккуба цапнула баночку и деловито принялась наносить пахнущую травами и сандалом мазь на порезы.
— А ты вообще ничего, — бросила она Перворожденной в спину. — Эльфийки обычно не воюют, если я верно слышала, но ты вроде справляешься.
— Не воюют, — качнула головой Исилвен. — Не должны.
Финеас подошел ближе, наклонился к Маре.
— Что у тебя? Серьезно?
Лицо девушки, только что легонько морщившееся, исказилось страдальческими муками и крайней степенью отчаяния.
— Болит ужасно. Помажь мне вот тут, милый. — Она подставила Финеасу свой раненый бок.
Маг осмотрел полосы, провел пальцами в нескольких местах.
— Ничего страшного, зажми покрепче и вотри лекарство. Завтра будешь как новенькая. У вас ведь восстановление идет быстро.
— Послезавтра, — проворчала Мара, запахивая рубашку и провожая Финеаса неласковым взглядом. — Не настолько быстро.
Сумерки сменились ночью. Небо по-прежнему было затянуто тучами, но дождь, хвала Всевышнему, Эру, Хедину и Лилит, прекратился. До человеческого жилья путникам уже было не добраться, решили заночевать на поляне. Руками Идриса и Финеаса возвели походный шатер. Маг попытался оградить его завесой тепла, но получилось так себе. Бытовая магия и боевые заклятия все же требовали разных тренировок.
Развели костер рядом с шатром и сгрудились вокруг него, греясь и перекусывая скудным пайком. Финеас нагнулся к уху эльфийки, что-то прошептал, та несмело улыбнулась. У созерцавшей это Мары на радужке прорезалась багровая стрелка. Кутаясь в меховую накидку, суккуба подвинулась к Идрису, прижалась к нему не задетой волком стороной.
— Очень холодно, — пролепетала она слабым голоском.
Варяг обнял девушку, и Мара с готовностью нырнула под его руку.
— Ты такой сильный, милый. И такой горячий. — Пальчики скользнули северянину под меховую куртку. — Согреешь меня?
Финеас поднял взгляд:
— Мара, не приставай к человеку, хоть немного угомонись. Если уж настолько невтерпеж, дождись какого-нибудь города.
— А, собственно, почему… — начал было варяг.
— Идрис, ты что, до сих пор не понял, кто она такая? Мара, скажи ему, чтобы мне не пришлось объяснять.
Вокруг девушки словно заискрились невидимые молнии, неистовый взор пробуравил мага насквозь.
— Ты переходишь границы, дорогой, — проговорила она со змеиным присвистом. — Идрис — настоящий викинг, он не испугается маленькой раненой суккубы. В отличие от тебя! Какой вред я могу ему причинить? Я совершенно беспомощна. Кроме того, я щедро одариваю понравившихся мне мужчин…
Идрис уставился на девушку, будто впервые видел. Руку, впрочем, не убрал. И правда храбрый малый!
— Так ты?..
— Да. — Мара застенчиво опустила реснички. — Надеюсь, ты не боишься, милый? Я ведь была обычной девочкой когда-то, и только злой рок заставил меня принять этот облик.
— Ну… я же могу просто согреть тебя, раз ты замерзла? Сиди рядом, я тебя не прогоню.
Мара закатила очи. До чего непонятливый варяг!
— Ты рассказывала мне другую историю про свое обращение. Или опять меня обманула? — с прохладцей в голосе спросил Финеас.
— Да что ты понимаешь, темный маг! Я хотела, чтобы в мой дом приходили норманны? Я хотела, чтобы они угоняли моих родителей? Что ты вообще обо мне знаешь?!
Она вскочила и, громко фыркнув, ринулась в шатер.
Там, усевшись на покрывало и скрестив ноги, она уткнулась взглядом в нависающий полог. Нет, что он о себе думает! Разве она в чем-то виновата?
Мара сидит на деревянной лавке и болтает ногами. Ей одиннадцать, но лавка все еще слишком высока для нее, чтобы восседать подобно взрослой, солидной женщине. Мама шепчется в углу с тетей Сигрид, на время позабыв о старшей дочери. Мама очень красивая: статная, широкобедрая, с кожей цвета снегов на зимних полях, на платье сверху длинная туника, скрепленная ремешками и сияющими брошами. Настоящая женщина клана Рыси. Но тетя Сигрид еще красивей. Ее запястья тонки и изящны, всегда украшены серебряными браслетами, ее глаза зелены, как майская листва на утренней заре. Ее волосы — она никогда не завязывает их в узел, как прочие женщины, — словно спелые ржаные колосья, золотятся в лучах северного солнца; такие, наверное, бывают только у эльфов, хотя Мара ни разу не видела ни одного эльфа. Стан у Сигрид гибок, а когда она идет через их селение, все мужчины клана невольно оборачиваются ей вслед. Некоторые, правда, плюют на дорогу, по которой она прошла, но все равно смотрят. Смотрят жадно, смотрят собственнически, смотрят… Мара не знает такого слова. Но так Гаук, сын вождя, глядел на Амму в ночь весеннего шабаша, а потом сделал ее своей невестой, так отец порой смотрит на маму, на свою Гейру, а затем выгоняет детей побегать где-нибудь.
— Мам! — восклицает девочка, едва золотоволосая гостья покидает их дом. — Когда я вырасту, я хочу быть такой, как тетя Сигрид.
Мама разворачивается и бьет Мару по губам.
— Не смей! Чтоб я никогда больше такого от тебя не слышала!
Девочка вздрагивает, спрыгивает с лавки. Глядит на мать. В серых глазах недоумение и обида. Губы больно горят, надуваясь пузырем.
— Ох, прости, — шепчет Гейра, привлекает дочь к себе, гладит ее по голове. — Прости, моя девочка, я не хотела. Мы хорошо относимся к тете Сигрид, да, но она родилась не такой, как мы. Потому и живет далеко от клана, потому и навещает нас редко, потому и мы к ней не ходим. Только наша семья общается с Сигрид, она ведь моя двоюродная сестра, но больше никто.
— Почему? — всхлипывает Мара, утирая слезы рукавом.
Мама целует ее в лоб:
— Потому что к тете Сигрид иногда приходит злой дух. Ее мать много лет назад угнали в рабство, а вернулась она уже с дочерью и никогда не говорила, от кого понесла. Сигрид не ужасная, нет, она очень мне помогла как-то… Но бывает, злой дух заставляет ее делать плохие вещи.