Глава 10. ПЯТОЕ ГОНЕНИЕ
Третий век, вполне мученический, открылся подобно второму, гонением против христиан, столь жестоким, что они полагали уже близким явление антихриста, и все столетие протекло почти в непрестанных гонениях со стороны властителей Римских. После смерти кесаря Коммода Септим Север, одолевший всех искателей престола, будучи раздражен на Иудеев Палестинских за то, что благоприятствовали его соперникам, смешал в гневе своем евреев с христианами. Область Африканская, которая уже процветала множеством церквей, хотя история не сохранила времени ее просвещения, более других прославилась своими мучениками и исповедниками в это пятое гонение. Первые двенадцать жертв, из которых главные были Сперат, Нарзал, Цеттан и три женщины, Доната, Секунда и Вестина, пострадали в Карфагене и, как граждане Римские, усечены были мечом, по приговору жестокого проконсула Сатурнина, который вскоре ослеп.
Вслед за ними взяты были под стражу четверо, еще только оглашенные верою, из сословия рабского, между ними была одна беременная рабыня Фелицитата, и в ту же темницу заключили благородную жену Перпетую с грудным младенцем; шестой исповедник Сатир присоединился добровольно, и Перпетуя, сохранившая удивительное присутствие духа, сама описала первую часть своих страданий. Тщетно ласками и угрозами старался совратить ее престарелый отец-язычник; она воспользовалась кратким сроком жизни, чтобы принять святое крещение вместе с участниками заключения, утешала мать и брата, кормила своего младенца, и душная темница показалась ей раем; небесные видения услаждали ее в узах; она предузнала о тех, кому надлежало предварить ее в получении мученического венца. Судия, упрошенный отцом ее, убеждал на первом допросе Перпе-тую отречься от Христа и приговорил ее за упорство на терзание зверям с прочими исповедниками. Радостно возвратилась она в темницу, и по обычаю просила кормить младенца, но жестокий отец отказал ей и в последнем утешении.
Сатир подкреплялся также небесными видениями и еще заживо беседовал с прежними мучениками Африканской Церкви, епископами и пресвитерами, уже восприявшими страдальческий венец. Другая узница Фелицитата родила в темнице; с нетерпением ждала она часа разрешения, чтобы не отложили для нее дня казни, и просила о том молитвы сподвижников; ее желания и их молитвы исполнились за три дня до определенного срока мучений. Тяжки были безвременные роды в узах, слабая жена не могла удержать воплей. «Ты плачешь теперь, — сказал ей один из стражей, — что же сделаешь посреди зверей?» — «Тогда Другой будет страдать во мне, потому что я за Него страдать буду!» — отвечала она. Диаконы втайне утешали страждущих.
Накануне казни мученикам приготовили обычную трапезу пред вратами темничными, они же обратили ее в вечерю любви и смело увещевали всех сделаться христианами. «Наглядитесь завтра, — говорили они любопытной толпе, — теперь же всмотритесь лучше в наши лица, чтобы узнать их на страшном суде!» Со светлым челом предстали все в амфитеатре и отринули одежды языческие, какими обыкновенно облекали обреченных на игрища. Перпетуя пела гимны; мужественная осанка прочих раздражила чернь. На них выпустили зверей, но леопард и медведь слегка только смяли свои жертвы, разтерзав одного Сатира. Перпетую и Фелицитату обнажили ради большего поругания, и опять прикрыли рубищем из омерзения, потому что народ не мог на них смотреть в таком виде, после недавних родов. Обеих мучениц опутали сетьми, и разъяренная телица, однажды взбросив их на воздух, промчалась мимо; первой поднялась Перпетуя и, собрав целомудренно свою одежду, подняла за руку Фелицитату, словно и не чувствуя удара рогов. «Когда же бросят нас зверям?» — спросила она в дверях амфитеатра и не хотела верить, что уже прошла испытание; ее в том убедила разодранная одежда. Свирепая чернь вопияла о смерти мучеников; спокойно взошли они опять в амфитеатр и дали друг другу последнее целование мира; не было слышно их воплей, под неопытными ножами учеников гладиаторских, которые всегда довершали пощаженных зверями.
Стольких ужасов не вынесла пламенная душа красноречивого Тертулиана, который, будучи сыном сотника Карфагенского, обратился с юных лет к Христианству и получил впоследствии степень пресвитера. Он уже славился в Церкви многими духовными творениями, о таинствах крещения, покаяния, брака, и громкими обличениями против идолослужения и зрелищ, когда жестокость язычников побудила его написать не только утешительные увещания к мученикам, но и сильную апологию в защиту христиан. В смелых выражениях доказывал он властителям Римским всю несправедливость их судебных преследований, ибо когда прочих преступников предавали казни после первого признания, добровольное исповедание христиан служило для них только началом мучений. Напомнив о кесаре Тиверии, который получил от раскаявшегося Пилата все сведения о распятии Господа и даже хотел включить его в число богов, но был остановлен сенатом, Тертулиан называл Траяна, Адриана и других благонамеренных кесарей, издававших милостивые указы в пользу христиан, и указывал на первого их гонителя Нерона, как на позор человечества. Потом, обличая нелепость мифологии язычников, невольно приводил каждого к сознанию единства Божия и предлагал примером первоначальное свое неверие: «Люди не родятся, но делаются христианами, — писал он, — и мы прежде смеялись над тем, чему веруем ныне».
Тертулиан приводил в свидетельство истины, события всех пророчеств над Иудеями и самое затмение солнца в час распятия, записанное в архивах Римских. Потом излагал учение о Сыне Божием и о каждом Лице Св. Троицы, в противоположность лжеучениям языческим, внушенным демонами. «Приведите, — смело говорил он, — приведите беснуемого или волхва вашего на судилище, куда влечете христиан, и каждый из нас заставит демона обличить самого себя; если же то не будет, пролейте тут же, на месте, кровь христианина. Всем дозволяете вы свободно исповедовать свою веру; одни мы лишены такого преимущества, хотя непрестанно молимся о благоденствии кесарей, о тишине их державы, мудрости сената, крепости воинов, благочестии народа и о мире всего мира, по заповеди Божественного Учителя. Вы гоните нас, однако же мы многочисленнее каждого из подвластных вам народов, ибо мы не составляем одного народа, но во всех обретаемся, и могли бы вредить вам, если бы только хотели. Давно ли мы? И вот уже наполняем ваши грады, села, замки, дворцы, сенат! вам остались одни ваши капища. Но не бойтесь союза с христианами и не клевещите на них: мы чужды всякого честолюбия, чужды и шумных наслаждений; собираемся только на молитву и на трапезу любви, милостыней поддерживая друг друга. Лучшим свидетельством нашего благонравия служат ваши судебные акты: загляните в них, найдете ли хотя одного христианина между преступниками? Причиною тому истинное понятие наше о Божестве. То, что едва знают у вас одни философы, доступно у нас каждому простолюдину. Многое писали философы ваши, как должно преодолевать мучения и смерть, страдания же христиан действительнее на самом опыте их тщетных увещаний».
Так писал Тертулиан, но гонения не преставали; жертвою их пал, со многими мучениками, знаменитый епископ Ириней в Галлии. Еще более пролилось крови в Египте. Некоторые бежали из Александрии, следуя, впрочем, заповеди Евангельской: «Когда будете гонимы в едином граде, бегите в другой». Ученый Климент оставил свое училище и поселился в Каппадокии, где временно принял попечение о сиротствующей Церкви одного заключенного епископа, исповедника Александра, и утвердил ее в вере. Александр избран был впоследствии на престол Иерусалимский, когда престарелый Наркисс, возвратясь к общей радости своей паствы, из сокровенной пустыни, не мог уже более управлять по дряхлости: он обещал народу, что Бог пошлет ему преемника в том человеке, который встретится первый во вратах города, и встретился Александр, шедший на поклонение св. местам.
Между тем Клименту готовился также славный преемник в юном Оригене. В числе мучеников Александрийских находился отец его Леонид, воспитавший сына с чрезвычайною заботливостью до семнадцатилетнего возраста, будучи сам исполнен удивления к необычайным его способностям. Когда открылось поприще мучений и Леонид был ввержен в темницу, сердце юноши воспламенилось неодолимой ревностью пострадать вместе с ним за имя Христово, и едва могла силою удержать его мать, отняв необходимую одежду. Тогда Ориген излил свои чувства в сильном послании, ободряя к смерти отца, умоляя его забыть о своем малодетном семействе, и ту же чрезвычайную ревность оказал он во все продолжение гонений, сопутствуя мученикам до места казни, омывая раны исповедников, посещая узников, так что не раз подвергался ярости народной, и полумертвого приносили домой. Провидение хранило его для иных подвигов: претерпевая нищету, он снискивал себе пропитание преподаванием грамматики, доколе епископ Димитрий не поручил ему училища, оглашаемых верою. Но посреди непрерывных занятий Ориген вел образ жизни самый суровый для своего тела, изнуряя его бдениями, постами, зноем и холодом, и отвергал всякое пособие друзей, которых привлекал к себе сладостью речи и лаской обращения. Несмотря на юный возраст, в короткое время собралось вокруг него множество учеников, даже из числа язычников и философов эллинских, изумленных его необычайной мудростью. Семь из ближайших последователей Оригена различными мучениями запечатлели истину, которой он их научил; первый и более именитый был Плутарх, не только обращенный им к Богу, но как бы и переданный в руки Божий, ибо заботливый наставник укреплял его беседою до последней минуты.
Посреди сих мучений ясно обнаружилось, сколь многое может молитва праведных, споспешествуемая верою, даже и после их смерти. Потамия, рабыня, редкой красоты, предана была суду, как христианка, своим владетелем, который не мог склонить ее к удовлетворению постыдной страсти, и обещал большие деньги префекту Египта, если он убедит ее пожертвовать собою; но обольщения остались тщетными и целомудренную рабыню присудили ввергнуть в кипящий котел. Потамия испросила только сохранить свою одежду, предлагая взамен сей милости, чтобы ее постепенно опускали в котел и тем умножили муки. Согласился префект и велел одному из стражей, Василиду, вести ее на казнь; но воин, исполненный сострадания, старался облегчить ей тяжкий путь кротким обращением, отклоняя от нее яростную чернь; тронутая Потамия обещала ему умолить о нем Господа, тотчас по исходе из временной жизни; обещала и то, что он скоро почувствует действие ее признательности, и с чрезвычайной твердостью перенесла все муки; тут же сожгли и мать ее Маркеллу. Немного спустя, товарищи Василида хотели заставить его поклясться ложными богами, но он отвечал, что христианину недозволена такая клятва. Сперва над ним смеялись, полагая, что и он смеется, но видя его твердость, донесли префекту и заключили в темницу. Там посетившие его христиане спрашивали о причине скорого обращения. «Мне явилась ночью Потамия, — отвечал он, — через три дня после ее кончины, и, возложив на меня венец, сказала, что уже испросила милость у Господа и что я скоро сподоблюсь небесной славы». Верные запечатлели нового брата таинством крещения, неверные же мученичеством, отсекши ему голову. Таким образом св. Потамия после блаженной кончины содействовала к спасению оставшегося еще в живых, силою молитвы, по неразрывному союзу Церкви видимой и невидимой, воинствующей и торжествующей. Ориген свидетельствует в своих писаниях, что он видел многих людей, столь чудным образом привлеченных к вере христианской, которые снами или видениями внезапно обращались и терпели смерть за истину, прежде ими ненавидимую.
Неодолимая ревность этого замечательного мужа увлекла его, однако же за должные пределы умеренности. Будучи обязан по должности огласителя непрестанно обращаться с учениками обоего пола, он убоялся искушений и решился последовать буквальному смыслу Евангелия о скопцах, скопивших себя ради царствия Божия. Ориген старался утаить от всех свой проступок, и епископ Александрийский Димитрий, когда узнал о том, не решился обличить виновного, положив, впрочем, не допускать его до священства. Но сам Ориген осуждал впоследствии столь грубое перетолкование слов Евангельских и изъяснил духовный смысл Св. Писания о скопцах.
211-й от Рождества Христова
Между тем смертью императора Севера прекратилось гонение, и в краткое правление жестокого его сына Каракаллы, и двух родственников, сладострастного Гелиогавала и тихого Александра Севера, отдыхала бедствующая Церковь. Ориген воспользовался временем мира, чтобы посетить Рим, где священствовал тогда епископ Зефирин и где знаменитый адвокат Минуций Феликс со славою защищал религию христианскую против нелепых клевет языческих, которые рассеевали юрисконсульты, в особенности же Ульпиян, бывший префектом Рима, потому что почитали сию религию враждебною всем основным постановлениям государства.
Едва возвратился Ориген в Александрию, как его потребовал к себе правитель Аравии, грамотами к епископу Димитрию и префекту Египта, чтобы совещаться с ним о ученых предметах и о вере. Междоусобная война заставила потом Оригена остановиться в Кесарии Палестинской, где по просьбе епископа Феоктиста стал преподавать открыто в училище, чем возбудил неудовольствие собственного пастыря, ревновавшего к славе школы Александрийской. Феоктист и Александр епископ Иерусалимский вступились за Оригена; однако же призывные грамоты Димитрия и личные убеждения посланных к нему диаконов заставили его возвратиться в Александрию.
Там с новой ревностью посвятил себя преподаванию, в котором наблюдал благоразумную постепенность: сперва начинал он похвалами философии, т. е. истинной мудрости, возбуждавшей каждого познать самого себя и выйти из грубого невежества и равнодушия, свойственного только животным; речи его, исполненные разнообразия в выборе предметов, были увлекательны, потому что он старался примениться к характеру учеников, наблюдая тщательно за действием слов своих на их сердце, то изумляя вопросами, то поражая необычайными ответами, и все это с такою кротостью, что невозможно было противостать ему. Когда же из предварительных бесед замечал способность юношей, тотчас приступал к смирению их гордости и здравому направлению разума, логическим разбором предметов и наблюдениями физическими, дабы могли созерцать величие Творца в деле творения. Геометрия и астрономия служили ему пособием в науках естественных, нравственные же уроки утверждал он благими примерами и после избранного чтения всех знаменитых писателей древности приводил, наконец, к чтению Священных Писаний, основывая на них высшую науку богословие. Таким образом, пройдя весь круг наук человеческих, укреплял их, как на неподвижном камне, на преданиях божественных и покорял суетный разум премудрости Божией.
Не в силах будучи удовлетворять один требованиям стольких учеников, Ориген разделил тяжкое бремя их образования с другом своим, просвещенным Ираклом, который впоследствии заступил место епископа Димитрия, и поручил ему начинающих, предоставив себе более совершенных. Много способствовал ему также денежными средствами некто Амвросий, именитый гражданин Александрии, обращенный им к Православию от секты Валентиновой. Амвросий принимал на себя все издержки по необъятным занятиям Оригена; потому что кроме приискания дорогих рукописей семь скорописцев постоянно заняты были изложением на хартию устных преподаваний великого учителя. Достигнув уже совершенного возраста, не устрашился он трудностей языка еврейского, по любви к Священному Писанию, которое не только изъяснил многими толкованиями, но еще собрал тщательно различные его тексты на еврейском и греческом наречии.
Перевод семидесяти толковников предпочитаем был Оригеном подлиннику еврейскому, как видно из письма его к Африкану, ученому христианину Палестинскому, потому что перевод тот был полнее и принят во всеобщее употребление Кафолических Церквей; некоторые христиане тогда уже сомневались в неповрежденности еврейского текста. Двадцать восемь лет занимался Ориген сличением разных текстов и принимал в соображение списки и переводы Св. Писания, первого и второго века, сделанные евреями Аквилою и Феодотионом, и современный Симмаха, и найденные им самим в Иерихоне и Эпире. Для удобнейшего сравнения текстов он написал их в восьми, шести и четырех столбцах, один подле другого, и, наконец, из всех сличений вывел один полный и очищенный текст, более сходный с семидесятые толковниками.
229-й от Рождества Христова
Когда Император Александр Север посетил Восток, чтобы противостать новой державе Артаксеркса Персидского, сокрушителя Парфян, его заботливая мать Маммея, которая старалась внушить сыну расположение к христианам, вызвала Оригена в Антиохию и много совещалась с ним о истинах веры, так что и самого кесаря начали подозревать в Христианстве. Но хотя он и не обратился, столь велико, однако же, было его уважение к Лицу Господа, что даже поставил изображение Его между своими домашними богами и хотел воздвигнуть Ему храм, если бы не воспретил сенат, как некогда Тиверию. Светильник своего времени, Ориген, принужден был снова оставить Александрию, чтобы идти развеять в Афинах и в Церквах Ахаии ересь Ноэтия, который смешивал Лице Сына Божия с Лицем Отца, не разумея догмата Св. Троицы. С отпускною грамотою своего епископа, Ориген опять остановился на пути в Кесарии Палестинской, где Феоктист, местный епископ и Александр Иерусалимский поставили его пресвитером. Сильно вознегодовал Димитрий Александрийский против такого нарушения порядка церковного и обличил обоим епископам грех юности Оригеновой, воспрещавший ему священство. Александр извинился незнанием и похвальною грамотою самого Димитрия, но посвящение Оригена произвело многие смуты в Церкви. Епископ Александрийский не только запретил ему преподавать в своем городе, но даже и жить там, выставил некоторые погрешительные его мнения и впоследствии еще соборно осудил изгнанника. Ираклий заступил место его в училище и через год занял кафедру самого Димитрия. Тогда Ориген основался в Кесарии, к чрезвычайной радости епископа Феоктиста, который поручил ему дело проповеди своей пастве. Множество учеников из всей Сирии собралось опять вокруг красноречивой кафедры бывшего учителя Александрийского. Святитель Иерусалима и соседние епископы приходили совещаться с ним о вере, и даже епископ отдаленной Кесарии Каппадокийской, Фирмилиан, не редко оставлял свою паству, чтобы в Палестинской Кесарии беседовать с Оригеном.
Однако же заблуждения столь великого мужа, которые не имели дурного влияния в его время, потому что он не выдавал их за догматы, а только за частные мнения, произвели большие прения в последующих веках, когда еретики исказили многие места его творений, как еще при жизни своей он обличал в том некоторых. Так опасно, хотя на одну йоту, отступать от чистого учения Церкви, и слишком смелыми порывами мечтательного ума за должные пределы веры подавать другим, менее опытным, повод к нелепым толкованиям мысли, иногда довольно правильной в сущности, но непросто выраженной. Философия Платона, которую исключительно любил Ориген, внушила ему, в его началах Богословия, странные мысли о телах небесных, движимых будто бы заключенными в них духами, которые, переходя различные степени очищения, сообразно со своим состоянием, облекаются в более или менее светлые тела, также о душах человеческих, созидаемых прежде рождения человека, что исключало бы первородный грех, и о том, что мучения адские не вечны, вопреки ясным словам Евангелия.
Замечательно, что современник Оригена, Тертулиан, который будучи подобно ему проповедником, служил, однако же, светилом области Африканской, увлекся также в преклонных летах если не собственными мечтами, то таинственностью ереси монтанистов. Вдали от зараженного гнезда Фригии, ересь эта спустя несколько лет утратила грубые нелепости своего основателя и пленяла пытливые умы, не имевшие в себе простоты Евангельской, уверенностью в ближайшем их общении с Богом и необычайной строгостью правил жизни.
Полагают, что зависть и оскорбления клириков Римской Церкви были причиною падения Тертулиана и что его раздражительностью воспользовался Прокл, самый красноречивый из монтанистов, внушив гордому пресвитеру, что он уже преисполнен Параклита, т. е. Духа утешителя, ибо ересь всегда приходит к нам от раздраженного самолюбия. Пламенный и вместе суровый характер Тертулиана совершенно соответствовал мнимой суровости монтанистов и ожесточению их против Церкви, милующей падших. Однако же и после своего заблуждения он продолжал иногда писать полезные книги богословские: в пространном творении против ереси Маркиона изложил чистое учение Церкви о Сыне Божием, изъясняя Ветхий Завет Новым, опровергая философии эллинские как начало ересей; и доказывая преемством епископов истину преданий. В обличение еретиков он говорил, что у них нарушен всякий порядок иерархический, и люди, едва оглашенные верою, не различаются от верных, священники смешаны с мирянами, а жены проповедают, потому что все напыщены ложным знанием и никто не хочет смириться.
Весьма замечательно, что такое сознание исторглось у человека, последовавшего ереси, в которой именно прорицали женщины, и оно показывает, что Тертулиан не вполне ей предался, сохранив в себе прежние правила Православия. Столь же превосходное творение о Святой Троице написал Тертулиан против еретика Праксеаса, и другое, против Гермогена, о воскресении тел, где изъяснял, каким образом таинства Церкви служат источником будущего нетления плоти. Рассуждение его о единстве супружества было противно учению Православной Церкви, разрешавшей вторые браки; но книги о постах свидетельствовали напротив того, с каким тщанием соблюдала первоначальная Церковь посты, преданные ей от Апостолов, в среды и пятки каждой недели и великий пред Пасхою, кроме тех, которые в различные времена налагали еще епископы своей пастве по издревле принятому обычаю; посты эти состояли в лишении мяса, вина и даже плодов. Последнее же творение Тертулиана о венце мученическом заключает в себе драгоценные сведения о церковных обрядах того времени, о заклинаниях и отрицании от демона пред крещением; о Причащении Тела и Крови только от руки пресвитера, о ежегодных приношениях и молитвах за усопших и праздновании дней мученических, о разрешении всякого поста в Воскресение и во дни между Пасхою и Пятидесятницею, о знамении крестном при всяком действии христиан, и об иконе Спасителя, изваянной на чаше приобщения, в виде благого пастыря.