387-й от Рождества Христова
Еще не кончились ее благочестивые странствия, когда вспыхнул мятеж в Антиохии, обнаруживший в ярком свете и царские добродетели Феодосия, и пастырские епископа Флавиана, наиболее же великое лицо Иоанна Златоуста, которое с той поры просияло на небосклоне Церкви. Сын благородных родителей, но сирота с младенчества, он был единственным предметом забот нежной матери, которая желала под руководством знаменитого ритора Ливания открыть ему обширное поприще гражданского красноречия, для приобретения почестей мирских; но Дух Божий звал Иоанна в пустыню, и уже с юношеского возраста раскрылась сердцу его суета временной жизни.
С другом и собеседником своим Василием он хотел удалиться в соседние горы Антиохийские, наполненные пустынножителями, но нежная мать, проникнув его тайное намерение, удержала его трогательными словами: «Сын мой, недолго веселилась я с отцом твоим, со смертью которого Бог послал тебе сиротство, мне же вдовство; однако же ничто не могло меня заставить вступить во второй брак и ввести иного мужа в дом отца твоего; я пребывала в горькой участи, все перенося с помощью Божиею, и получала только отраду от частого воззрения на лицо твое, подобное лицу родительскому; не погубила я и твоего имения в бедственное время вдовства, но все сохранила тебе в целости. Сын мой, умоляю тебя, не ввергни меня во второе вдовство и не возобновляй отшествием твоим едва утолившегося рыдания; дождись моей смерти, которой скоро ожидаю; когда же погребешь меня, при костях отца твоего, тогда твори что хочешь!»
Тронутый Иоанн не мог противостоять слезам матери: но три года спустя, закрыв ей очи сыновнею рукою, роздал имение убогим и удалился в горы, где предался всей строгости жития иноческого, даже до расслабления собственного тела, не крепкого от природы. Там написал он и красноречивые слова свои в защиту иночества, осуждаемого миром, и о благодати священства, другу своему Василию, который скорбел о раннем своем поставлении в сан пресвитера. Сам Иоанн вызван был из своего уединения святым Мелетием Антиохийским, который, посвятив его в диаконы, неотлучно держал при себе; Флавиан же, преемник Мелетия, рукоположил Иоанна пресвитером и вверил ему дело проповеди в соборной церкви. Тогда начал он прилежнее поучать народ о спасении души, часто без всякого приготовления, к общему изумлению паствы, и такая благодать истекала из уст его, что все слушавшие не могли довольно насытиться сладостью словес, и многие скорописцы передавали их на хартиях, чтобы потом читать на торжищах или трапезах. С жадностью стекался народ слушать Иоанна, и едва разносилась весть, что он будет говорить в церкви, судьи оставляли суды свои, и купцы куплю, и ремесленники работы, почитая величайшею потерею лишить себя сладких речей его. Вития церковный, вначале служения увлекаясь глубиною своих созерцаний, проповедовал не всем доступно, но простая жена из народа научила его большей простоте: «Златоустый Иоанн, — воскликнула она из толпы, и оттоле сохранилось ему то название, — глубок кладезь твоего учения, а вервии ума нашего коротки и не достигают до дна». С тех пор, соразмеряя силы духа своего с слабостью паствы, он изложил в простых, но вместе возвышенных беседах все Евангелие от Матфея и от Иоанна, и Книгу Деяний, и Послания Павловы, соединяя всегда изъяснения догматов с нравственным увещанием. Умножение налогов возбудило негодование Антиохийцев; разъяренная чернь разбила изваяния Феодосия и супруги его, благочестивой Флакиллы, уже усопшей, и детей Аркадия и Гонория, из них первый был уже объявлен кесарем. После краткого неистовства глубокое уныние овладело городом, ожидавшим заслуженной казни: разнеслись слухи, что разгневанный император хочет лишить Антиохию всех ее преимуществ и даже сравнять ее с землею, а столицу Востока перенести в Лаодикию. Смятенные граждане умолили епископа своего Флавиана идти укротить гнев кесаря, и старец, несмотря на годы и весеннее распутье, сделался как бы юношею для спасения своей паствы. Невозможно было медлить, ибо на пути он встретил уже сановников царских, посланных для грозного исследования в Антиохию, где скоро начались пытки и наказания.
Но крепкий утешитель остался бедствующему граду. При самом начале великого поста Иоанн взошел на кафедру и, уподобляя себя друзьям Иова, семь дней безмолствовавшим над его горем, прежде нежели сказали слово утешения, изобразил в красноречивых ежедневных беседах всю суету временного и непостоянство благ житейских. Он возбуждал народ обратить на пользу свое бедствие, внутренним очищением от грехов, и радовался, видя церковь, исполненную от опустения торжищ, как безбурную пристань. Умолкнув на краткое время в самые дни истязаний, он снова явился в храм, чтобы успокоить народ надеждою на милость царскую и ходатайство своего пастыря и напомнить в трогательной беседе, до какой степени доходило отчаяние граждан и как, посреди равнодушия философов языческих, нечаянная помощь пришла от смиренных иноков. Едва услышали они о начале пыток, обративших Антиохию в пустыню, сами поспешили из своих пустынных приютов на улицы бедствующей столицы и, презирая собственную опасность, толпились у палат судебных, умоляя о пощаде с такой настойчивостью, что убедили, наконец, судей остановить казни до нового решения царского. Они предложили даже идти в Царьград ходатайствовать за виновных, и послали от себя просительную грамоту на имя кесаря. Один из них, Македонии, прозванный Критофагом за строгую жизнь, ибо питался только травами в диких горах, остановил на улице сановников царских и велел им сойти с коней; изумленные сперва дерзостью убогого старца, они бросились к ногам его, когда услышали славное имя, и пустынник сказал им: «Друзья мои, скажите кесарю: ты человек, созданный по подобию Божию, и гневаешься за образы медные, которые ничто в сравнении с живыми и разумными образами; легко восстановить первые, и они уже восстановлены, но ни одного волоса нельзя будет возвратить тем, которых умертвишь».
Между тем старец Флавиан достиг столицы. С поникшим челом взошел он в царские палаты, как бы виновный сам в мятеже Антиохийском. Кротко приблизился к нему император, жалуясь на неблагодарность его паствы; со слезами ответствовал ему добрый пастырь, что «никакая казнь не будет соразмерна с виною граждан, хотя учиненное зло для них самих горше всякой смерти, ибо что может быть ужаснее неблагодарности? Злые ангелы покусились лишить твоей милости некогда любимый тобою град; если разрушишь его — удовлетворишь их желанию, если же простишь, жестоко их накажешь, и украсишь чело свое более светлым венцом, нежели каким увенчан; потому что обязан первым великодушию другого, второй же венец будет плодом собственной добродетели. Опрокинули твои изваяния, но ты можешь воздвигнуть более драгоценные в сердцах твоих подданных и приобресть себе столько же изваяний, сколько будет на земле человеков». Он напомнил ему пример великодушия Константина и собственные слова его при освобождении преступников на Пасху: «О, если бы я мог воскресить и умерших!» И продолжал:
«Можешь, воскреси Антиохию. Удиви язычников и евреев, на тебя взирающих, покажи им силу веры христианской, укрощающей человека, которому нет равного на земле. Велик Бог Христианский, невольно воскликнут они, возносящий людей превыше их природы! Какая слава для тебя, если в будущие века скажут, что когда целый великий град впал в преступление и никто из правителей и судей не смел от ужаса открыть уста в его защиту, один убогий старец, облеченный в святительство Божие, предстал и тронул кесаря простою речью. Немалую почесть оказала тебе и бедствующая Антиохия, избрав меня своим заступником, ибо предполагает, что для тебя всех уважительнее служители Божий, несмотря на их недостоинство. Я прихожу и не от одного народа, но и от лица Господа и Ангелов его, объявить тебе, что если отпустишь человекам прегрешения их, отпустит и тебе грехи твои Отец небесный. Итак вспомни о том страшном дне, когда мы дадим отчет в делах наших; размысли, что, если имеешь какие грехи, ныне легко их можешь изгладить одним словом! Другие посланники приносят тебе злато и дары; а я только священные заповеди, возбуждая тебя подражать Божественному Учителю, Который не лишает нас обилия благ своих, хотя мы ежедневно Его оскорбляем!»
Так говорил старец и тронутый до слез Феодосии воскликнул: «Что дивного нам человекам прощать подобных себе, если сам Владыка мира, ради нас, снизшел на землю в образе раба, и, распинаемый, молился за убийц!» Не только простил кесарь виновных, но даже не позволил Флавиану оставаться на праздник Пасхи в Царьграде, чтобы присутствием своим скорее мог утешить скорбную паству, и весь народ встретил вестника мира с духовным торжеством, празднуя вместе и Пасху, и обновление своего города. Беседы Златоуста, поддержавшего дух падших, сохранили нам подвиг и речи пастыря и кесаря.
Флавиан, приобревший сердца всех своим ходатайством, имел утешение видеть и прекращение долгого разрыва Церкви Антиохийской; ибо когда после смерти престарелого епископа Павлина, его соперника, несогласные выбрали пресвитера Евагрия, и Запад опять вступил с ним в общение, вопреки канонам, требуя самого Флавиана на рассуждение этой распри в Риме, мужественно отрекся Флавиан пред лицом Феодосия. «Если меня обвиняют за мою веру или недостойную жизнь, обвинители пусть будут моими судьями; если же только дело идет о моем престоле, не стану защищаться, уступлю его первому, кто только захочет». Евагрий скоро скончался и уже никого более не избирали на его место, так что Флавиан остался, наконец, единственным пастырем Антиохии.
Феодосию, победившему самого себя, предстояла иная, более легкая победа над соперником Максимом, который вторгся в Италию и овладел Римом. Юный Валентиниан бежал с матерью в Фессалонику, и там встретил его Феодосии, вооруженный против гонителя. Но прежде войны послал он спросить о ее успехе авву Иоанна, чудотворного отшельника Египетского, который уже тридцать лет заключал себя в тесной келий, на неприступном утесе, пророчествуя и исцеляя; получив благоприятный ответ, император с верою пошел исполнить его предсказание; побежденный Максим был выдан и умерщвлен своими воинами. Победитель основался на время в Медиолане, где впервые состязался с Великим Амвросием, которому суждено было вступать в прение со всеми владыками мира, и равны были души обоих, кесаря и епископа, как будто вылитых в одну колоссальную форму. Малая синагога Еврейская, сожженная на Востоке христианами, которую приказал Феодосии выстроить на счет их епископства, была первым предметом их прений. Амвросий, изложив сперва в почтительной грамоте несообразность такой пени для христиан и сколько церквей истреблено было Евреями при Иулиане, вступил потом на кафедру и сказал истину в лицо Феодосию, и до тех пор не приступал к совершению литургии, доколе не испросил у него отмены позорного для Церкви указа.
Скоро явил он другой, необычайный пример твердости, прославленный во всех летописях, с которым могло сравниться одно только необычайное смирение императора. Мятеж вспыхнул в Фессалонике, но следствия его были гибельнее Антиохийского. Народ, раздраженный на ристалище заключением одного из лучших возниц, бросился на градоправителя и умертвил его с некоторыми другими сановниками. При этой вести закипела гневом пылкая душа Феодосия; однако Амвросий укротил первое движение гнева и даже испросил обещание простить виновный город. Но приближенные кесаря, и наиболее старший из сановников, Руфин, опять раздражили его и втайне от епископа, испросили кровавый приговор на Фессалонику. Воины царские окружили народ в цирке и, вторгшись на средину ристалища, умертвили без разбора до семи тысяч невинных и виновных всякого возраста и пола.
Ужаснулся Амвросий, услышав о таком убийстве, и в первую минуту удалился из Медиолана, чтобы дать место гневу царскому и прийти в себя обуреваемому. Он только написал ему своеручно сильное письмо, в котором, упрекая за то, что от него одного таятся совещания палаты, говорил, что совесть принуждает его сказать истину, потому что, по словам Пророка, священник, не обличающий грешника, согрешающего к смерти, виновен в его грехе. Амвросий изобразил ему весь ужас кровопролития Фессалоникийского и предлагал покаяние церковное, умоляя не закоснеть в невинной крови, не дать над собою торжества демону, но принести в жертву Богу дух сокрушенный и сердце смиренное. «Я люблю тебя, я предан тебе и молюсь за тебя, — так заключил письмо свое епископ, — если веришь мне, признай истину слов моих, если же нет, не осуди, что предпочту тебе Бога». Возвратясь в Медиолан, он воспретил Феодосию вход в церковь, и когда император приводил в пример преступление Давида, Амвросий ответствовал: «Ты подражал вине, подражай и покаянию». Император покорился и восемь месяцев не входил в церковь.
Настал праздник Рождества Христова и Феодосии горько плакал внутри своих чертогов; Руфин, виновник его преступления, спросил о причине слез. «Ах, — отвечал он, — последнему из нищих и рабов открыт ныне Божий храм, мне же закрыты храм и небо!» И тогда Руфин предложил ему идти умолять Амвросия. «Тщетный труд, — продолжал Феодосии, — чувствую правильность наказания и знаю, что из подобострастия к власти царской не преступит он заповеди Божией». Однако Руфин поспешил к епископу и вслед за ним пошел медленно кесарь, в надежде на помилование. Но Амвросий, исполненный ревности, объявил вельможе, что он сам станет в преддверии храма и с радостью погибнет. Испуганный царедворец бежал навстречу Феодосию, чтобы остановить его, но кающийся, исполненный лучших чувств, продолжал путь с намерением принять заслуженный позор. Не входя в церковь, он приступил к епископу, сидевшему в одном из притворов и молил о разрешении. «Ты восстаешь на Бога и попираешь его законы», — мужественно сказал пастырь. «Нет, — отвечал кесарь, — я уважаю их и прошу себе епитимий, ибо дверь Господня не закрыта кающимся». Епископ наложил на него всенародное покаяние и потребовал указа, чтобы в течение тридцати дней не было смертных казней; тогда впустил его в преддверие. Но Феодосии, сложив с себя все украшения царские, не смел даже стоять в храме; с горькими слезами простерся он на помост и, ударяя себя в грудь и по лицу, непрестанно повторял псалом кающегося Царя Пророка: «Прильпе земли душа моя, живи мя по словеси Твоему; благословен еси Господи, научи мя оправданием Твоим». Вокруг него восстонал молящийся народ, видя смирение своего Владыки, который во всю жизнь сохранил горькую память своего прегрешения.
Исполненный благочестия Государь, соблюдая во всей строгости правила церковные, оказывал столько же ревности для искоренения язычества, которое еще держалось преимущественно в Риме и Александрии. По внушению Амвросия он опять отринул прошения Сената о восстановлении алтаря победы и вместе с юным императором Валентинианом, не уступавшим ему в расположении к Церкви, воспретил указом приносить жертвы идольские и поклоняться кумирам. По случаю мятежа, бывшего в Александрии, где язычники, раздраженные обличениями христиан, умертвили много народа и сами затворились в укрепленный храм Сераписа, Феодосии повелел разорить это капище. Оно возвышалось посреди столицы Египта и почиталось самым великолепным из всех ее храмов, заключая в себе и часть знаменитой библиотеки Птоломеев. Префект Египта с архиепископом Феофилом и многочисленными толпами христиан окружили капище и, рассеяв мятежных, приступили к исполнению указа царского. Колоссальный кумир Сераписа, в котором язычники видели залог своего спасения, обрушен был пред их глазами, возбудив сперва ужас, потом же посмеяние, когда множество крыс высыпалось из его головы; разбитые члены истукана влачили по всему городу, самое капище разрушили до основания, оставив только одну груду камней, и так как, вопреки чаяниям язычников, воды Нила поднялись в тот год выше обыкновенного и тем доставили богатую жатву, утихло суеверие черни; все кумиры Сераписа истреблены были в домах, а епископы, по примеру Феофила, стали разрушать капища не только в Александрии, но во всех городах и селах, обнаруживая свету все постыдные таинства жрецов идольских, которые долго скрывались во мраке подземелий.
392-й от Рождества Христова
Однако же после удаления Феодосия на Восток юный Валентиниан не в силах был противостоять могуществу язычников в Риме, главами их были Симмах и ритор Евгений, письмоводитель царский, и Комит Арбогаст, Франк родом, сделавшийся тираном своего Государя. Царственный юноша, ежедневно успевая в высоких добродетелях христианина и Владыки, не мог переносить такого уничижения; он удалился в Галлию и звал к себе на помощь Феодосия, звал в Галлию и великого Амвросия, чтобы принять от его руки святое крещение, потому что по жалкому обычаю того времени многие крестились только в зрелом возрасте, опасаясь тяжких грехов юности после спасительного таинства, и многих предупреждала нечаянная смерть. То же бедствие постигло Валентиниана: Арбогаст задушил его на берегах Роны и, не смея сам облечься в порфиру по своему происхождению, провозгласил кесарем Евгения. Амвросий, шедший просветить юношу, встретил на пути его мертвенные останки, отпущенные в Медиолан, и предал их земле посреди общего плача. Утешая двух любящих сестер усопшего, он умолял Господа, чтобы призрел на искреннее желание креститься царственного мученика и причел бы его к лику верных, ради теплых о нем молитв Церкви.
Феодосии стал готовиться к войне, но прежде хотел опять услышать пророческое слово отшельника Иоанна Египетского и послал придворного евнуха Евтропия пригласить его в Царьград. Несмотря на убеждения архиепископа Александрийского, не согласился пустынник оставить свой дикий вертеп; он только предсказал императору победу, хотя и кровопролитную, и мирную кончину в Италии, с воцарением сыновей его. Тогда Феодосии, доверяясь более помощи Божией, нежели силе оружия, посвятил остаток времени до начала войны благочестивым подвигам, посещая гробы мучеников и Апостолов, раздавая милостыню нищим и пребывая непрестанно в посте и молитве или в беседе с людьми духовными. Он запретил даже преследовать тех, которые будут хулить его, изъявив чрезвычайное великодушие в своем указе. «Если они окажутся виновными по легкомыслию, должно презреть их, если по безумию, сожалеть, если же по злобе — простить».
Не так готовился к брани Евгений и защитник его Арбогаст и язычники. Казалось, Рим возвратился к временам Максенция и Иулиана, жертвы языческие дымились снова, и гадатели вопрошали их внутренности и мимолетящих птиц. По совету префекта Римского Флавиана, друга Симмахова, хищник престола восстановлял кумиры на пути своем в Италию и алтарь победы в Сенате, и возвращал капищам отнятые у них имущества. Великий Амвросий не хотел видеться с ними в Медиолане и не велел принимать его приношения в церкви, обличив письменно Арбогаста, которому грозил судом Божиим. Сам он удалился в Болонию и Флоренцию, где исцелил многих болящих, и по примеру пророка Елисея воскресил мертвого отрока. Когда же Евгений оставил его церковную область, возвратился опять в Медиолан, ожидая победы и Феодосия.
Феодосии, перейдя Альпы, встретил войска тирана в полях Аквилейских. Готфы, его спутники, под начальством знаменитого впоследствии вождя Гаинаса, не выдержали первого напора Арбогаста; а ночь разделила ратующих. Евгений, уже заранее торжествуя, раздавал награды; он думал заслонить обратный путь в горах Феодосию, которого лучшие вожди тщетно убеждали отступить. «Неужели хоругвь креста уступит идолу Геркулеса?» — отвечал благочестивый Государь и уединился на всю ночь в малую часовню на вершине горы. Уснувшему после долгой молитвы предстали на рассвете двое в белых одеждах и возбудили к битве; то же видение возвестил ему простой воин. Укрепленный духом, император двинул опять рать свою на врага и сам устремился пеший впереди дружины, воскликнув: «Где Бог Феодосиев?» Поднялся сильный ветер в лицо врагам, заметая их прахом и обращая их стрелы, рать Евгениева бежала или положила оружие. Сам он, ожидавший победы, видя бегущих, думал, что уже ведут к нему пленного Феодосия, и связанный был приведен пред лицо победителя, который, укорив его за смерть Валентиниана, предал заслуженной казни; Арбогаст, преследуемый в горах, не чая помилования, сам лишил себя жизни; прочих великодушно простил император.
Но, несмотря на свое милосердие, возвратясь в Медиолан, не приступал он некоторое время к приобщению Св. Тайн, ради крови, пролитой в битве. Утешенный прибытием детей своих, он поручил их великому Амвросию, как вернейшему опекуну, ибо сам, памятуя пророчество Иоанна Египетского, уже приготовлялся скоро оставить мир, и заблаговременно разделил свою обширную империю между двумя сыновьями, дав Аркадию Восток и советником Руфина, малолетнему же Онорию Запад, под руководством опытного вождя Сти-ликона. Желая прежде кончины укрепить еще более веру Христову в Италии и Риме, он убеждал сенаторов оставить тьму идольскую; но многие из них не хотели отречься от древнего суеверия, которым, по словам их, будто бы держалась столица языческого мира тысячу двести лет. Не прошло десяти лет, и разразилась над нею буря Готфов. Однако же большая часть первостепенных родов Римских уже принадлежали Христианству; тогда Феодосий объявил упорным, что казна государственная не в силах переносить издержки обрядов и жертвоприношений идольских, и обратил расходы те на содержание войска; с тех пор опустели капища и рассеялись жрецы.
Во время последнего пребывания Феодосия в Италии епископы Западные еще однажды обращались к нему с просьбою, чтобы вызван был на суд Флавиан Антиохийский, за неправильное, будто бы, поставление на свою кафедру; но император ответствовал: «Я Флавиан, меня судите и дам ответ!» Покушения их остались тщетны. Флавиан же продолжал бодрствовать на Востоке, осуждая новую ересь масалиан или скитающихся иноков, которые под личиною созерцательной жизни предавались чувственности, и в том же году присутствовал с другими именитыми епископами в Царьграде, на местном соборе, созванном Аркадием для освящения храма Апостолов.
395-й от Рождества Христова
Феодосии, умиривший царство и Церковь в долгое правление, имел утешение видеть, прежде своей тихой кончины, упадок язычества и ересей, до него господствовавших, ибо новатиане, ариане и македониане разделились между собою и уже перестали быть опасными; самые донатисты, столь сильные в Африке, где собирали многолюдные свои сонмища, распались на две враждующие стороны, по случаю избрания епископа Карфагенского, и отлучали друг друга от своего общения, будучи сами вне православной Церкви. С миром отошел Феодосии в Медиолане, в кругу детей, на руках великого Амвросия, и прощение всех своих врагов было последним деянием его благочестивой жизни. Амвросий воздал ему должную похвалу, красноречивым надгробным словом, в котором изобразил все его доблести и, отпустив тело в Царьград, укрепил верность войска и народа присягою малолетнему сыну его, действуя сам как истинный боец Онория, ибо он уже привык быть отцом сирых царевичей. В империи Римской, близкой к кончине, не восставало более кесарей, равных Феодосию!