Василий Панкратьевич понял, что дочь надо брать не воплями; а измором и материальными подачками, и сказал:
— Скоро Новый год. Пригласи к нам Кустыма Тракторовича.
— А Карла Дулембу? — спросила Победа
— Я не уверен, что он ортодоксальный марксист, — решил Василий Панкратьевич. — Африканцы любят наряжать Великое учение в дурака: могут быть неприятности.
«Ладно, — подумала Победа, — Кабаева позову, а сама смоюсь к Дулембе».
— Ладно, — сказал Чугунов, — иди к себе, — и подумал, что коммунисты обязаны жить семьями, передавая чистоту учения в наследство.
— Ладно, — сказала мать, — хватит Светлану Климову мучить.
Но Василий Панкратьевич не услышал про измученную кошку, крепко задумавшись. Ему вдруг показалось странным, что можно переименовать город на Волге, а саму реку нельзя. Почему нельзя? Брежневград на Брежнев-реке, как Москва на Москве-реке…
— Все-таки этот папаша — министерская крыса — дождется от меня дворницкой метлы, — сказал он жене в постели. — Ведь предупреждал его по-хорошему!
А Победа от разговора с отцом так соскучилась по Аркадию, который за два месяца не послал даже телеграмму, что накинула шубку и побежала в ночь к Макару Евграфовичу…
— Да, — признался глубокий старик, — получил два письма
— А можно почитать? — спросила Победа, хватая пенсионера за руку.
— Можно забрать себе, если хочется, — сказал Макар Евграфович. — Там есть обратный адрес. Правда, до востребования.
Победа положила чужие письма на грудь и побежала домой, чтобы нареветься в подушку.
Какая интересная жизнь была у Аркадия! — описывал он Макару Евграфовичу. «Это вовсе не экспедиция, а разведка. Мы живем в строительных вагончиках, которые таскают по степи грузовики. Где надо или не надо, мы останавливаемся, и одни ходят по полям, другие долбят шурфы, а начальники идут в станицу и беседует со стариками и старушками… Публика подобралась очень приличная, но многопьющая… Несколько женщин и девушек, они все время пишут отчеты… Знания мои и тут никому не нужны, все и без меня умные, но я работаю, ищу корни письма и уже нарыл кое-что занимательное. Например, я пробую изначальное предметное письмо свести к удобной международной скорописи. По-моему, слово, слог и звук только испортили дело и как раз выступили яблоком раздора, из-за которого «почтовые клячи прогресса» мудрят теперь над переводами. Физику, или химику, или математику не нужен переводчик, он объяснится формулами. Сколько там символов? Тысяча-другая. А в обиходной речи простого советского человека присутствуют одна-две тысячи корней, то есть символов… Конечно, я мог бы сначала проработать эту тему в библиотеке, но мне хочется найти свою методику открытий, пусть поначалу вульгарную. Для этого, как мне кажется, надо сторониться чужих методик до времени… Макар Евграфович, узнайте, пожалуйста, как там Победа, и напишите. Мне очень важно…»
Но последним словам Победа, уткнувшаяся в подушку, не обрадовалась. «Мерзавец! — подумала она — Девушки у него отчеты пишут, а я отбиваюсь в одиночку от банды женихов! Я его больше не буду любить, я лучше его буду нелюбить! Папа подарит мне что-нибудь на Новый год, я продам, сдам сессию экстерном и поеду к Аркадию. Как я его буду нелюбить!..»
Аркадий сидел в вагончике у окна, мешал поварешкой в кастрюле и смотрел на зачахнувшую до весны природу. «Что-то там делает моя Победа?» — думал, страдая душой и мучаясь подозрениями. А Победа как раз вышла из вечнозеленых кустов, которыми обсадили дорогу, и остановилась, озирая экспедиционные вагончики и угадывая прятавший возлюбленного.
Она ехала уже третьи сутки и очень устала В поезде Победу чуть не изнасиловал попутчик, на вокзале ее соблазнял за самогон бомж, в ресторане сватался какой-то закавказец («Иды ко мнэ жыт»), а водитель попутной машины хватал ее за коленки, якобы путая их с рычагом коробки передач. «Откуда столько маньяков? — думала Победа — Может быть, все девушки живут в Москве, а сюда их спускают по разнарядкам, как Сени, и они страшный дефицит? Может быть, я похожа на секс-бомбу? А может быть, вид мой чересчур доступный? Надо бы стать поскромней и стыдливей».
— Ты-то хоть не сексуальный маньяк? — спросила она прибежавшего навстречу Аркадия.
— Ты сама маньячка!
— Если ты думаешь, что я приехала тебя любить, то глупо ошибаешься, — сказала Победа, — я приехала тебя нелюбить.
— Ну, хорошо хоть приехала, — сказал Аркадий.
— Что ты делаешь? — спросила Победа в вагончике.
— Суп варю, — ответил Аркадий.
— Вот ты здесь супы варишь, а мне там еще два предложения сделали, — сказала Победа — Кто тут живет?
— Два мужика, — ответил Аркадий.
— Хорошо бы они переехали на несколько дней в другой вагончик, — сказала Победа
— А в какой? — спросил Аркадий.
— Тогда давай мы смоемся к морю, — предложила Победа
— Начальник не отпустит, — сказал Аркадий.
— Почему? — спросила Победа — Он плохой?
— Какая разница: плохой или хороший? — есть производственные отношения, они объективны и требуют моего присутствия здесь, — сказал Аркадий.
— А кто так решил? — спросила Победа
— Карл Маркс, — ответил Аркадий.
Победа сходила к начальнику и выяснила, что производственные отношения в экспедиции субъективны и Карл Маркс начальнику не указ.
Они поехали к Азовскому морю в город, который нормальные люди называли на букву М, а официальные лица на букву Ж, сняли у бабки промерзший сарайчик (пятьдесят копеек в сутки, плюс рубль за обогреватель, плюс сто рублей в залог на случай пожара) и в первую же ночь поняли, как сильно они нелюбят друг друга
— Ты меня нелюбишь? — спросила она прямо в ухо.
— Нелюблю, предательница, — сказал он.
— И я тебя нелюблю, — сказала она
— Ну, пока, — сказал он и повернулся к ней.
— Слушай, а как ты меня нелюбишь?
— Не знаю. Разве это объяснишь? Увидел первый раз и сразу понял.
— А я тебя нелюблю крепко-крепко! — сказала Победа — Вот так!
— Как поживает Кустым Тракторович? — спросил Аркадий.
— А как поживают в экспедиции несколько женщин и девушек? — спросила Победа
— Вздыхают по мне полной грудью.
— Неотразимый юноша!
— Просто умный…
Надо было видеть, как они нелюбили друг друга. Они искали место, где бы им не встретиться, и оба приходили туда, раздосадованные и обозленные, в один парк на одну лавочку, на которую, впрочем, не садились — до того она была загажена вечными странниками. Они прятались друг от друга ― Победа — в общественном туалете, Аркадий — в общественном туалете, — и переговаривались через вентиляционную решетку.
— Слушай, я тебя нелюблю.
— И я тебя нелюблю.
— Может, разойдемся?
— Давай, только прямо сейчас.
И тут же встречались в сарайчике.
— Никогда и никого не любила я так, как нелюблю тебя, — говорила она.
— Взаимно, — отвечал он.
— Уйти бы куда-нибудь.
— С удовольствием.
Аркадий уходил налево, Победа уходила направо, и встречались на автобусной остановке.
— Я тебя меньше нелюбить не стала, — говорила она.
— А я даже больше стал нелюбить.
— Господи, куда бы от тебя спрятаться?
— А вот автобус подошел.
— Бессмысленно ехать, — решала она, — все равно на конечной встретимся.
— Знаешь, я пока тут стоял, еще больше стал тебя нелюбить.
— Можно подумать, я взяла и полюбила тебя только что назло самой себе!
— Давай купим пистолет и застрелимся от безысходности.
— Но ведь никто не знал, как мы нелюбили друг друга, и — уж чего хуже — нас похоронят вместе.
— А ты кого-нибудь любишь, кроме кошки? — спрашивал Аркадий.
— Нет, — отвечала Победа, — я только тебя нелюблю.
— И я тебя нелюблю.
— Тоже хорошо. А то ведь некоторые и никого не любят и никого не нелюбят.
— А мы честные.
— Да, мы честно нелюбим друг друга.
— Я тебя так нелюблю, что готов с выхлопной трубой вот этого автобуса целоваться, но чтоб ты стояла рядом и видела, как я тебя нелюблю.
— Чтоб я стояла рядом и смотрела приятные картинки? Какой ты милый!
— Хорошо, что мы неженаты: разводиться не придется.
— А я специально вышла бы за тебя замуж, чтобы потом порадоваться разводу!
— Давай поженимся, чтобы развестись! Доставим друг другу такое удовольствие!
Они все бросили в сарайчике, кроме паспортов, и полетели в Москву в загс по месту жительства, написали заявление, заполнили анкеты и уплатили пошлину, а за это получили приглашение в спецмагазин для новобрачных.
— Нам не нужно, — сказала Победа и вернула приглашение. — У меня папа первый секретарь, он телефонным звонком весь ваш дефицит достанет.
Потом она посадила Аркадия в обратный самолет и пошла домой, предчувствуя, что к ней опять приставят телохранителя на месяц-другой и будут возить в университет на черной «Волге» за прогулки по Советскому Союзу. «Но это даже хорошо, — решила она. — Избавлюсь от приставаний Червивина и ухаживаний Тракторовича».
На улице она повстречала Леню, который уже был вовсе не Леня, а Леня-Юра Чашкин-Чищенный, и спросила:
— Ну как там в зоопарке?
— Массовый балдеж скота, — ответил Леня-Юра, — а так — хорошо, воняет сильно, еще сильней, чем дома, только дома я привык, а тут еще время нужно. — И шепнул как бы по секрету: — Учти, я тебя по-прежнему жду и, если что, кольцо у меня наготове.
— Если завтра семья, если завтра в кольцо… — сказала Победа. — А себе купил?
— Нет, — опешил Леня-Юра.
— Ну что ж ты! — засмеялась Победа, даже не подозревая, что в этот веселый для нее момент раболепная заведующая загсом звонит Чугунову, поздравляет и обещает все сделать по высшей мерке.
— Чего все-то? — спросил Чугунов. — Чего все-то? Я никак не пойму!
Но со временем до него дошло, и он пулей прилетел в загс, порвал заявление с анкетами и наговорил работникам бранных слов. Оттуда, распаленный яростью, Василий Панкратьевич поехал, чтобы примерно и публично наказать министра Офиса и Зиновия Афанасьевича Чудина, но те еще осенью снялись и улетели в другое министерство и стали недосягаемы для первого секретаря. «Ладно! — подумал Чугунов. — Скоро я стану секретарем горкома и устрою над обоими сталинский процесс с конфискацией партбилетов и должностей. А дочь надо под венец в срочном, авральном порядке. Ка