Через неделю вернулся на костылях Трофим из интернационального отряда. Он упал с яблони, когда целовался на ветке с угрофинской красавицей.
А Куросмыслов молчал. Казалось, с ним вообще нет телефонной связи.
Чуткость, проявляемая Светозаром Митрофановичем во сне, не распространялась на людей и предметы, которые старец оставлял в яви безучастно. Он не проснулся, когда на него наступил заплутавший пьяница, не посмотрел на помоечную машину, спозаранку заменившую полные баки на пустые, лишь слегка подхрюкнул газовавшему мотоциклисту, — но сразу вскочил от женского крика и мужских воплей «Ули-ули!», — ощущая неладное в общежитии. Воронья принцесса оказалась еще чутче и даже проворнее добралась до комнаты Сени, в дверях которой стоял Иван Матренович, приехавший кормить своих красавиц завтраком, а на полу сидели гости из Москвы, и кое-кто визжал, а кое-кто говорил под нос: «Какой ужас! Кого мы вырастили».
— Их всех обокрал Простофил, — объяснила Сени вошедшим.
— Где же он? — спросил дотошный старец.
— Пропивает краденое, — догадалась Сени с первой попытки.
— А у вас он ничего не украл? — спросила Воронья принцесса
— А что у нас украдешь? — спросила Сени.
Действительно, только у одной комсомолки из личного имущества нашлись «прыгалки», а другая показала жеваный голубой бант — сувенир от последнего любовника.
— Проведем ревизию, составим списки похищенного и заявим в милицию, — предложил Иван Матренович.
— Скорее разыщем Простофила, — сказала Победа. — Может, он не все успел пропить.
Иван Матренович один рассчитывал на милицию всерьез, поэтому список похищенного составили устно и по памяти. Победа сохранила трусы, колготки и майку (правда, кто-то уже подарил ей стоптанные тапочки); Дулемба лишился штанов, но сберег парусиновые ботинки под головой (впрочем, черные его ноги выглядели издалека как черные брюки); а мать Простофила осталась лишь без юбки, но в комбинации и кофте ниже пояса.
Руководимые Сени, старец Митрофаныч, Воронья принцесса и мать Простофила, одетые больше других, побежали в общежитие выручать добро, но «химики» уже ушли работать. Поверхностный обыск в ночлежке результатов не дал, а пустые бутылки еще ни о чем не говорили. Тогда побежали на асфальтобетонный завод и под забором наткнулись на слепого Простофила. Он был жалок, но кражу отрицал, надеясь выжить инвалидом.
— Верни хоть шмотки людям, — сказала Сени.
— Я ничего не вижу, — ответил Простофил.
Добрый старец поскреб у больного макушку, и тот прозрел одним глазом, а Сени плюнула и пошла на завод со старцем и Вороньей принцессой, оставив ненужного Простофила заботам матери.
— Я знаю их компанию, — сказала она
Компания как раз сыпала песок в битум и чувствовала себя до того гадко, что отрицала даже причастность к уголовному миру и собственные воровские клички.
— Мы тут ни при чем, — отвечали близкие к животным люди. — И вообще это не мы.
Тогда вышел старец, зажег губами лампочку, съел батарейку, не раскусывая, ударил двух «химиков» биотоком, но и он не растормошил похмельную компанию. Воронья принцесса тоже укусила одного на всякий случай. Тому— как с гуся вода Наконец, пришел охранник и автоматом прогнал посторонних с завода.
Грустные вернулись они в общежитие, прихватив по дороге Простофила с матерью. Победа сказала:
— Отдавай вещи, деньги и документы.
— Я не брал, — ответил Простофил и лег в чужую постель.
— А зачем удрал ночью?
— Просто пошел выпить, — ответил Простофил…
«А может, и правда Простофил тут ни при чем?» — подумали многие, хотя наверняка знали, что именно при чем, что украл он, что больше некому и не первый раз такое.
— Куда же мы пойдем в трусах? — спросила Победа.
— Без штанов, — сказал Дулемба.
Но комсомолки, никогда не расписывавшиеся в бухгалтерской ведомости, а получавшие плату за разовый труд или совсем не получавшие, на радостях, что с утра остались безработными, а Иван Матренович их не материт, не лупит палкой, не гонит взашей к станку, — собрали для Победы восемь рублей, нахалтуренные собственными телами, и подсказали, что за углом есть универмаг, в котором ничего нет.
— Давай, Иван Матреныч, — сказал Светозар Митрофанович, — неси бумажки дочкины или веди к тому, кто выдаст. В Москву мы пешком дойдем.
— А вот фиг! — сказала Победа — В Москву мы поедем в спальном вагоне.
— Где? — переспросила мать Простофила.
— Мы пойдем к первому секретарю, который позвонит моему папе, и нас отправят за счет КПСС, — объяснила Победа. — Правда же, так лучше?
Все решили, что она права: за счет КПСС гораздо лучше, чем пешком.
Победа надела на бедра наволочку, раздев подушку Сени и продрав две дырки для ног, и пошла на улицу, сжимая восемь рублей в ладони. Остальные тут же смирились с тем, что Победа выбрала себя атаманшей, и увязались за ней плотной стайкой.
В универмаге в отделе «Носильные вещи» продавались варежки на два пальца для стрельбы в холод и фиолетовые тренировочные штаны 58-го размера, украсившие бы инвентарь любой уборщицы. Выбора у Победы не было, поэтому она купила себе и Дулембе такие штаны, и у нее еще хватило денег на одно большое мороженое, которое сразу раскисло и соскочило с бумажки на тротуар. Победа развеселилась, запрыгала вокруг белой кучки, созывая кошек, чтобы мороженое не пропало, но Воронья принцесса опередила всех животных и вылизала тротуар до черной грязи.
Перед входом в райком гулял привычный милиционер, охранявший партийное имущество от расхитителей и остановивший москвичей привычным вопросом и привычным запросом. Один Простофил на запрос достал справку о комиссовании, и, пока милиционер рассматривал ее глазом, Победа проскочила внутрь незамеченная и поругалась с секретаршей, вооруженной криком, которая охраняла дверь с табличкой «Петр Прасковьевич Молот». Победа не простила бы себе поражения от какой-то секретарши, поэтому она победила и прорвалась за дверь.
— В глупую и неприятную историю попали мы в Куросмыслове, оставшись без денег и документов, — сказала она. — Особенно глупо и неприятно то, что среди нас есть иностранец, а я — дочь первого секретаря.
Петр Прасковьевич сначала заставил Победу поклясться на висевшем тут же красном знамени, что не врет, потом позвонил по «вертушке» Чугунову и под конец вышел посмотреть на иностранца. Поскольку вид у Дулембы был типично иностранный, Петр Прасковьевич поверил правде и пригласил всех в кабинет, даже Ивана Матреновича и Простофила — явных земляков.
Победа объяснила, что они хотят как можно быстрей бесплатные литеры до Москвы и бесплатно покушать, — а старец Митрофаныч добавил от себя про дочку.
Петр Прасковьевич снял телефонную трубку, поругал кого-то и освободил Сени.
— Можно бежать за трудовой книжкой? — спросила Сени.
— Сиди, отдыхай, — сказал секретарь. — Сами привезут, ты им не девочка, — и крепко задумался. Дело в том, что Молот был жаден, как Плюшкин, а билеты и еда для незваных гостей стоили денег, пусть не его, но все равно чьих-то, которые Петр Прасковьевич тоже пожалел. Он был жаден до того, что любой товар считал ерундой и посылал за ним жену, так как сам на ерунду не мог тратить.
Но тут Петр Прасковьевич таки напряг голову и изобрел выход.
— Сегодня вечером, — сказал он, — мы отправляем в Москву делегацию из пятнадцати передовиков производства. Делать им там совершенно нечего. Вот я сейчас вычеркну семерых из списка наугад, а вас впишу.
— Вот и все, — сказал он же, любуясь работой. — А кушать мы пойдем к военным неучтенных поросят. Сказал «мы», потому что тоже решил от безделья и жадности хорошо поесть и выпить.
На улице компания распалась, потому что Сени, старец Митрофаныч и Воронья принцесса решили ждать гонцов с документами, и Победа предложила им встретиться у поезда.
А в части радушно изъявили желание кормить их до смерти, по крайней мере, до политической смерти первого секретаря, и, пока готовили простой обед, переходящий в затяжной ужин, как переходящий вымпел — в переходящий вымпел с грамотой, капитан Чекрыжников, прикомандированный полковником, провел гостей экскурсией вдоль забора и рассказал о житье-бытье армии и о всем другом, что знал.
Победе совершенно не понравился капитан Чекрыжников, хватавший ее под локти и за талию без всякого повода и намека, не замечавший увертываний девушки и ковырявший в носу паузами.
— Вы знаете рядового Чудина? — спрашивала Победа.
— А вы любите вальс? — спрашивал он Победу. — Я, знаете ли, люблю смотреть на вальс, — и тут же продолжал: — Вот в это помещение нельзя входить почерневшему товарищу, а остальным ненадолго можно.
— Его зовут Карл, товарищ Чекрыжников, — обижалась Победа за друга
— Ну какой я вам товарищ! Не хочу быть просто товарищем, хочу быть ближе! Даже еще ближе! — обижался Чекрыжников.
— Между прочим, он любимый гражданин Конго и тезка Маркса.
— Между прочим, меня зовут Федя, — отвечал капитан Чекрыжников, сверкая глазками и не вынимая палец из ноздри. — И я тоже буду любимый! Буду! Буду!.. Никуда мне от этого не деться.
Обедать присели в «Красном уголке» под грамотами и при включенном телевизоре и обедали до вечера — так всем понравилось. Пили клюкву на спирте и рябину на коньяке. Простофилу не наливали, потому что вообще не хотели за стол пускать, мать его не пила, хотя уговаривали «рюмку— за полковника, рюмку— за секретаря». Победа окосела с непривычки, прочие надрались и повысили голос друг на друга. Дулемба пел что-то родное для себя и экзотическое для остальных. Капитан Чекрыжников сидел рядом с Победой, икал и хватал бедную девушку за коленки.
— Может, нам пора? — через пять минут спрашивала мать Простофила
— Всегда успеем, — отвечали офицеры, как будто им предлагали собраться на тот свет.
— Я снабдю вас в дорогу окороком и бутылкой спирта — только не уезжайте! — сказал Чекрыжников. — Пойдемте на воздух.
— Я боюсь с вами идти, — сказала Победа