Митя оглядел Сашку с озлобленной застенчивостью. Больше всего его поразили угри гитариста.
— Сидай сюды, — потянул к себе гостя Федор Иваныч, сгребая со стула на пол очищенную шелуху каштанов.— Сидай, не журысь!
Поля, возбужденно двигая стулом, уселась рядом с Сашкой, который исподлобья поглядывал на гостя и чересчур старательно постукивал мундштуком папиросы о серебряный портсигар.
Фёдор Иваныч похлопал Митю по спине:
— Рассказывай, где ты гулял?.. Полька тут без тебя скучала, совсем засохла.
— Папа... — Она густо, до ушей покраснела, укоризненно глянув на отца.
— Без тебя знаю, шо я папа... Поновей чего скажи.
Мите понравилось, что она покраснела: «небось неспроста». Он оживился.
Хворал я, — сказал он вслух и испытующе посмотрел на Сашку: знает или нет? Обернувшись через плечо, Сашка разговаривал с гитаристом, словно совсем не интересовался тем, о чем говорили за столом.
— Ты где револьвер оставил?
— У тебя в сарае, — ответил гитарист.
Митя ясно видел, что Сашка прислушивается к его словам.
«Знает».
— Хворал, — сказал он напропалую, — затащили меня с обозом и бросили на полустанке, а я простудился там.
— Оно и видно,— вздохнула Анна Егоровна, — похудел...
Анна Егоровна лицом удивительно напоминала Полю: и чуть приподнятый нос, и лоб, а особенно глаза — серые, обведённые золотистыми ресницами.
— Не очень-то похудел, — сказал он с расчетом, что она посочувствует ему ещё больше. И она посочувствовала:
— Очень, очень. Тебе к лицу, ты так возмужал.
— Ешь, Митько, — широко загреб Фёдор Иваныч каштаны со скатерти, — хто много будет каштанов исть, у того вусы, як у мене, отрастуть, чуешь? А ей не верь, ты без ву-сов, як баба: румяный, нежнобровый.
Кивнув в сторону Сашки, он добавил невинно:
— А белым, кажись, дадуть на орехи! Як думаешь?
— Спой чего-нибудь! — нарочно громко обратился Сашка к угрястому, видимо не желая вести разговор о политике.
— Не в настроении я, не проси... — ответил гитарист застоялым баском.
Анна Егоровна поддержала Сашку:
— Додя, спойте, у вас хорошо получается.
— Почему вас Додей кличут? — с серьезной насмешливостью спросил Фёдор Иваныч у гитариста.
Доброволец мрачно кашлянул и прогудел:
— С детства... А вообще правильно — Гаврила.
Все почему-то рассмеялись, и громче всех сам гитарист. Поля избегала смотреть на Митю, но один раз он поймал её взгляд и обрадовался оттого, что увидел в нём нестерпимое любопытство к себе.
— Гаврюша, не ломайтесь,— попросила она.
— Оце так, — подтвердил отец,— раз Гаврила, то и Гаврюша. Гаврик ещё можно. А то До-дя, як собачка...
— Спою, так и быть,— улыбнулся гитарист хорошей, простодушной улыбкой.
Сашка сидел молча, насупившись, изредка он протягивал руку к пепельнице и стряхивал туда пепел, постукивая по папиросе оттопыренным мизинцем. Митя наблюдал, как он несколько раз взглядывал исподлобья на Полю, но та не обращала на него никакого внимания.
— Спою, — промолвил угрястый и прижался к гитаре: на его плече сгорбился наскоро прихваченный погон.
Как грустно, туманно кругом,
Тосклив безотраден мой путь,
А прошлое кажется сном...
Одна струна особенно дребезжала, певец, не останавливаясь, подкрутил её и закончил:
Томит наболевшую гру-удь...
Фёдор Иваныч шумно вздохнул, и Митя понял, что он вздохнул притворно.
— Разве це солдаты? — заметил после пения Фёдор Иваныч и передразнил: — Грудь болит, голова болит, нога — то же самое... Эх вы!
— Фёдор Иваныч, пожалуйста, не мешайте, — запетушился вдруг Сашка. — Солдата испытывают на войне, а не на вечеринках.
— Та какой с тебе вояка?.. Вас набрали сухари доедать.
— Папа!
— Я давно знаю, шо я папа, а дальше шо?
— Иди, пожалуйста, спать. Тебе на дежурство рано уходить.
— Высплюсь. Хочу на современных поинтересуваться.
Сашка, не бросая окурка, прикурил от него новую папиросу. Все молчали и внимательно следили, как он затягивается.
— Большевики-то в трубу вылетели, — сказал он с вызывающим задором, — а мы ещё поможем.
— Хто це — вы?
— Добровольцы.
— Хм. Сказал бы я тебе... Пойду лучше лягать, а то ещё и подерёмся.
— А вы что, может, за красных? — раздувая ноздри, угрюмо спросил Сашка.
Кондуктор раскусил каштан.
— Я не за белых, не за красных. Но гонора не уважаю... За кого они бьются?.. Ну, вот ты, Шурка, скажи... За царя, может?
— Царь нам не нужен,— огрызнулся Сашка.
— За кого ж? Чи за тётку с Сенного базару?
— «Добровольческая» армия воюет за свободную Россию. И в этом нам помогают союзники — англичане и французы.
— Ах ты — освободитель якой разыскался! — покачал головой Фёдор Иваныч.— Вот набьют вам зад как следует, тогда узнаешь про свободу.
— Посмотрим — кто кому.
— Довольно про политику, — вмешалась молчавшая Анна Егоровна. — Молодые собрались погулять, а ты, старый хрыч, привязался как банный лист... Иди, иди спать! — Она шутливо потянула его за ус.
— Не обижайтесь, хлопцы, — сказал, прощаясь, Федор Иваныч,— я так, понарошку. Я токо за здоровую молодежь стою. А то грудь болит, живот ноет...
— Иди, иди, хохол поганый!
Фёдор Иваныч поковырял в ухе пальцем, хотел что-то ответить, но махнул рукой и пошёл спать.
— Мухомор! — негромко съязвил Сашка.
Поля вспыхнула, но промолчала.
— Давайте чай пить! — вышла из неловкого положения Анна Егоровна.
Митя с удовольствием любовался раскрасневшимся Полиным лицом, Анна Егоровна звенела в кухне посудой. Не унывал один гитарист, он трогал на гитаре струны и вполголоса, для себя напевал солдатский романс.
«Хоть с угрями, а, наверно, хороший парень», — думал про него Митя. Ему нравилось, что доброволец не обижался.
— Давайте лучше во что-нибудь поиграем, — предложила Поля.
— С поцелуями! — поддержал её гитарист.
Анна Егоровна поставила первую чашку перед Митей, и всем стало ясно, что он является самым желанным гостем.
Сашка подсел к столу.
— Куришь? — спросил он, протягивая Мите портсигар.
— Пока нет, — неохотно ответил Митя.
— Ты небось ещё и не бреешься? — со скрытой насмешкой поддел Сашка.
Митя покраснел от досады и разочарованно потрогал пальцем над верхней губой, словно хотел узнать, не выпирают ли там волосики. Развязно, тоном победителя Сашка доконал:
— А мне вчера наш ротный парикмахер чуть родинку на щеке не сбрил...
Он повернул свою пухлую, молочно-розовую щеку к нему, и все увидели родинку, перечёркнутую полоской пореза.
Митя нахмуренно хлебал из блюдца чай, соображая, чем отплатить Сашке за хвастовство. Отсутствие усов доставляло ему неподдельное огорчение. Поставив блюдце, он сказал:
— Усы — пустяки! А вот под мышкой у тебя не растут волосы.
— Под мышкой не растут? — обиделся Сашка. — Нет, растут. Хочешь, докажу?
— Шура, — подняла брови Поля, — вы пьяны?
— Вы меня не поили...
— Значит, глупы.
Разговор сразу увял, к чаю никто не притрагивался. Сашка растерянно похлопал глазами и насильно рассмеялся, он отставил чашку на середину стола, где в прозрачной стеклянной вазе горой громоздились пшеничные коржики с маком. Митя не понимал, почему это они не пьют такой вкусный, замечательный чай. А коржики? Он съел их уже четыре штуки.
— Хочешь ещё? — спросила Поля, наливая ему вторую чашку. — Я за тобой поухаживаю.
— Не очень, — шмыгнул носом Митя, — ещё одну, пожалуй, выпью.
— Ты не стесняйся, — с подозрительным гостеприимством сказал Сашка, — пей! Бери коржики. Ты уже сколько навернул, кажется, семь штук? Хватай восьмой, не стесняйся...
Митя виновато дожевал откусанный кусок и, мучительно давясь, проглотил его через силу, словно это был камень. Поля порывисто привстала:
Шура, если вы не умеете себя вести, я попрошу вас оставить эту комнату.
— Пойдем, Додька! — выкрикнул Сашка. — Не видишь, гостей в шею провожают.
— Куда же вы? — беспокойно засуетилась Анна Егоровна.— Шура...
— Нет уж, спокойной ночи... Не поминайте лихом!
Шпоры прозвенели нагло и заносчиво.
— Ты не обращай на них внимания, — с укоризненной нежностью обратилась Поля к Мите. Он поднялся и взял фуражку.
— Я тоже пойду...
— Куда же ты?
— Домой пойду, — насупленно ответил Митя.
— Как хочешь... Заходи завтра, завтра никого не будет, — шепнула она.
Последние её слова обрадовали Митю: он вышел из сеней в разбитом, но веселом настроении. Поднималась луна, верхний этаж дома был окантован широкой светлой полосой.
В калитке его повстречали Сашка с приятелем. Сашка остановил его и, взяв за грудки, потряс и предупредил свистящим от злости шёпотом:
— Гляди, Митька! Я знаю, что ты с красными отступал... Будешь стоять на дороге, откушаешь вот этого! — Он похлопал себя по кобуре и отпустил рубаху.
Митя ничего не ответил и быстро побежал к дому.
Глава одиннадцатая
На крылечке, попыхивая в темноте огоньком, скучал какой-то человек. У Мити от предчувствия заходило сердце: уж не Никита ли? Он любил обыкновенно после ужина выйти покурить на крылечко. Митя задержался у калитки.
Человек поднялся и, подойдя к нему вплотную, пристально всмотрелся в Митино лицо.
— Хо, таки дождался! — вздохнул он облегчённо, и Митя узнал длинноволосого моряка, оставленного при отступлении со станции. — Ну, здравствуй! — протянул он пятерню.
— Здорово! — Митя с удовольствием сунул ладонь в его огромную, чёрствую лапу. «Попрошу его, а он пойдёт и набьёт Сашке морду, чтобы не задавался», — подумал он.
Матрос уселся на крылечке и хлопнул по доске тяжёлой ладонью.
— Сидай рядком. Я до тебя по важному делу. Ты откуда?
— Из гостей.
— Всё по гостям гоняешь?.. Ты когда вернувсь?