— Еще неизвестно, как придется над Кордильерами ночью, дорогуша... Там кислород понадобится...
Я хотел было тоже отключить кран, но Чкалов сурово загрохотал:
— Вот этого уж не допущу! — И он, открыв вентиль до отказа, пристроил на моем лице маску.— Сашка держится,— крикнул Валерий мне на ухо,— но вижу, что Чапаю приходится туговато...
Так ласково называл командир нашего штурмана: Беляков в гражданскую войну служил в Чапаевской дивизии.
Чкалов прилег на кровать. Беляков прислал записку: «Идем с попутным ветром, скорость путевая около 200 километров в час». Это хорошо! Может, быстрее проскочим проклятый циклон.
К 11 часам «АНТ-25» шел на предельной его высоте — 5700 метров и от малейшего колебания просаживался вниз, цепляя за вершины бурлящих кучевых облаков. Иногда самолет оказывался окруженный белоснежными парами и с трудом выбирался из облачных ловушек, где его то подбрасывало, то осаживало вниз, а верхняя граница облачности все повышалась и повышалась. Я пытался уклониться влево, чтобы обойти ее, но проходило 10—20 минут, и самолет вновь оказывался перед еще более высокой преградой. Одно время мы повернули почти назад, но и такой маневр не принес успеха — перед нами высилась облачность высотой не менее 6500 метров.
Беляков разбудил командира, и они вдвоем, забравшись на резервный маслобак, переглядывались через мое сиденье — один слева, другой справа. Мы стали судить и рядить, что делать дальше.
— Чеши, Егор, прямо в пекло, тебе не привыкать,— воодушевлял меня командир.
Беляков уточнил курс, и мы врезались в темные шевелящиеся пары жидкости с температурой минус 30°. Бедный наш старенький, горевший, не раз ломанный «АНТ-25» вздрагивал от сильных восходящих и нисходящих потоков циклонической массы и, просаживаясь, терял высоту.
Чкалов и Беляков, по очереди пользуясь одной кислородной маской, не отходили от меня, понимая, что от этого слепого полета зависит многое. Мы боялись, конечно, обледенения. Хотя температура наружного воздуха и очень низкая, но чем черт не шутит. Как говорят, пуганая ворона и куста боится. Так и мы напряженно глядели на кромки крыльев, ожидая очередной пакости от слепой стихии. Самолет швыряло, словно щепку, я еле справлялся с полетом вслепую, изрядно вспотев от физической нагрузки. Мне уже ничего не было видно через переднее стекло кабины пилота: сантиметровый лед скрыл водомерное устройство, определяющее уровень жидкости, охлаждающей мотор, не видно было и астронавигационного штыря, или, как мы назвали его, СУК-4, заменявшего солнечные часы.
— Нельзя дальше так лететь! — с трудом прокричал мне Чкалов.
Я и сам вижу, что за час полета образовался толстый слой льда, который ухудшает профиль крыла и сильно перегружает самолет. К тому же антиобледенительная жидкость винта кончилась, и самолет угрожающе стал вибрировать от носа и до хвоста.
— Пойдем вниз!..— крикнул я друзьям и решительно убавил мощность мотору.
После 36 часов полета двигатель впервые получил неожиданный отдых и, очевидно, с непривычки несколько раз похлопал в глушитель выбросами недоработанного газа.
Самолет идет вниз. На высоте трех километров вдруг внизу зачернело, и наш «АНТ-25» вскоре оказался между двух слоев облачности. Вверху остались слоисто-кучевые облака, которые принесли нам неприятность, внизу виднелась облачность разорванная, сквозь которую как будто проглядывался какой-то остров.
Чкалов и Беляков бросились к картам и через боковые иллюминаторы пытались установить, что же сейчас под нами, где мы находимся?
Термометр наружного воздуха показывал ноль градусов. Я надеялся, что в этих слоях воздуха мы быстро избавимся от наросшего на самолете льда, и стал прибавлять обороты мотору, чтобы вывести машину в горизонтальный полет.
В это время из передней части капота мотора что-то вдруг брызнуло. Мое переднее стекло еще больше обледенело. Запахло спиртом. Я сразу понял, что случилось нечто невероятное. По-видимому, трубка, отводящая пар водяной системы охлаждения мотора, замерзла. Если это так, то накопившийся пар настолько поднял давление в расширительном бачке, что его просто разорвало, а воду из него выбросило наружу, и теперь она осела в виде льда на фонаре пилотской кабины.
Мурашки пробежали по телу от такой неожиданной аварии. Я закричал во всю мочь, чтобы мне дали финку. Валерий тут же подскочил и подал мне острый охотничий нож. Просунув через боковую форточку руку, я быстро начал срубать лед на переднем стекле. Как только появился просвет, я побледнел: штырек водомера, установленный над расширительным бачком системы охлаждения, скрылся из-под стеклянного колпачка. Это означало, что головки цилиндров двигателя не омываются холодной водой, и если не выключить зажигание, то через 5—6 минут мотор заклинит и остановится или разлетится на куски, и дело завершится пожаром. Я немедленно убавил обороты и начал бешено работать ручным водяным насосом.
Но, увы, насос не забирал воду и ходил легко, вхолостую.
Неужели катастрофа? Неужели приближается беда, которая приведет нас к вынужденной посадке в мрачном районе «полюса недоступности»? Я кричу Чкалову:
— Насос не забирает воду! Воды, воды давайте, иначе сожжем мотор!
И вот когда мои друзья проявили хладнокровие, мужество и находчивость, спасшие нас от страшного несчастья.
Чкалов бросился к запасному баку и вместе с Беляковым начал осматривать его. Там было пусто. Где взять воду? Я продолжаю планировать — осталось только два километра высоты.
Обернувшись назад, вижу, что Валерий и Саша режут резиновые мешки с запасной питьевой водой. Но они промерзли настолько, что, пробив ледяную корку, мои друзья находят лишь несколько литров незамерзшей жидкости. Они спешно сливают эти остатки воды в бачок и дают мне сигнал закачивать систему. Но альвеерный насос снова работает впустую.
Валерий подбегает ко мне и, протянув руку, сам пытается быстро качать альвеер.
— Не берет! — тревожно крикнул командир.
— А шары-пилоты! Попробуйте из них добавить! — вдруг догадавшись, крикнул я Валерию.
Чкалов кинулся в хвост, за ним — Беляков. Вскоре содержимое трех шаров-пилотов было слито в бачок. И — о, счастье! — насос стал напряженно закачивать смесь чистой воды с запасами человеческой жидкости, которую теперь мы не сможем сдать врачам для анализов.
Штырь-поплавок действительно как чертик неожиданно вынырнул снизу и показался под стеклянным колпаком.
Валерий и Беляков от меня не отходят. Чкалов кричит:
— Егор! Давай набирай высоту, а я покачаю насос! А ты, Саша, разбирайся, уточняй, что это за острова мы видели...
Осторожно прогревая мотор увеличением оборотов, я постепенно отогрел обледеневший конец пароотводной трубки, а затем стал набирать высоту. Обсуждая происшествие, мы трое пришли к выводу, что, после того как замерз конец пароотводной трубки и увеличилось давление в магистрали, у нас не разорвало расширительный бачок водяной системы охлаждения двигателя, как мы сначала думали, а, как положено, сработал редукционный клапан, через который и выбросило катастрофически много воды.
Мы вновь летим на высоте пяти километров и вскоре вторично убеждаемся, что в облачности долго лететь нельзя — самолет вновь начинал обледеневать. Ко мне опять пробираются командир и штурман, и мы решаем, как быть.
— Вниз,— предлагаю я друзьям.
— Только не так, как первый раз,— просит Саша.
Теперь я немного уменьшаю обороты мотора, но снижаюсь больше всего за счет увеличения скорости на планировании. Чуть ниже трех километров облачность кончилась, и перед нами, насколько видит глаз, показались большие острова. В проливах сплошной лед, отсвечивающий разноцветными красками. Он кажется сделанным из цветной мозаики, и только его гигантские размеры превосходят все, что может соорудить строительное искусство человека.
Я покачиваю самолет, делаю знак, чтобы подошли ко мне товарищи и полюбовались редкостной красотой грандиозной цветной панорамы. Чкалов просунул голову в пилотскую кабину левее меня, Беляков — правее, и я комментирую красоту Канадской Арктики.
— Хорошо сейчас отдаваться поэзии, а вот эти три часа борьбы с циклоном нам дорого достались...— окает Чкалов над моим левым ухом.
— А немножко струсили? — спрашивал я друзей.
— Ну, а как ты думаешь! Ведь в этих районах ни черта нет — ни метеостанций, ни полярных экспедиций...— отвечает командир.
— А ты, Саша?
— А он — Чапай, как может дрейфить! — подначивает Валерий штурмана.
— Чего греха таить, дело было неприятное,— устало отвечает Александр Васильевич.
Я посмотрел на своих мужественных друзей и, пользуясь тем, что их лица соприкасаются с моим, целую их обоих в колючие, уже заросшие щеки:
— Ну вы и мастера выкручиваться!
— Ладно, расчувствовался...— добродушно забурчал Валерий и ушел назад; за ним отправился и Саша.
Конечно, первозданные красоты Арктики после упорной борьбы со стихией тянули на размышления о возвышенной музыке и поэзии. Но в полете обстановка меняется, как в калейдоскопе. Уже закрадываются сомнения: не утащил ли нас дьявол в Гренландию? Что это за коричневая земля, изрытая бесчисленными оврагами и речками? Внутри складок — снег, а вместо рек — лед. Берега островов высокие и обрывистые, и вид их очень схож с северной частью Кольского полуострова.
Что это такое? Может, и впрямь Гренландия?
Саша непрерывно снимает секстантом высоты солнца. Сомнеровы линии ложатся через остров Банкса. Валерий принес мне карту, и мы вместе подтверждаем, что под нами тянется именно земля Банкса, то есть Канада.
Чкалов говорит:
— Сашка вымотался совсем. Давай я сяду за штурвал, а ты позволь Чапаю вздохнуть, пока погодка есть...
Я отдаю управление самолетом командиру, достаю резиновые мешки с путевым довольствием. Вот курица, мясо, ветчина, вот апельсины, яблоки, шоколад. Ведь мы за сорок часов полета только раз приступали к еде и то часов тридцать назад.
Выбираю розовое яблоко. Оно промерзло, но очень сочное. Даю Саше и Валерию по яблоку и сам начинаю уплетать. Ломит зубы, и приятно холодит внутри. Затем достал апельсины. Они совершенно промерзли и только на трубе обогрева кабины кое-как оттаяли. Командир отказался от этого блюда. Он всю дорогу почти не ест. Штурман не побрезговал и апельсином и курочкой. Но я поработал за всех — все, что оставалось, прикончил на месте.