Предисловие
Все, как всегда, в рабочем порядке: стопы книг, аккуратно сложенные листы бумаги, карандаши и ручки, зеленоватый свет лампы.
Федин показывает мне только что полученные переводы романа «Города и годы» из Испании, Италии, Японии, Вьетнама, Монголии[1]. Он проводит ладонью по суперобложкам книг, будто пожимает руки зарубежным друзьям.
— «Городам и годам» исполнилось пятьдесят лет[2], - говорит он медленно, прислушиваясь к своим словам. — Роман мне близок и сейчас. Очень близок.
— Не считаете ли вы, что критики несколько односторонне толковали образ главного героя романа Андрея Старцова: болезненный эгоцентризм, сердце с волей не в ладу, абстрактность этического кодекса «мелкобуржуазного интеллигента»? На самом деле этот герой много сложнее, трагичнее и благороднее, чем казалось раньше. Наивны и споры, типичен ли Андрей Старцов, представляет ли он дореволюционную интеллигенцию. Не менее наивны и разговоры о немецком художнике Курте Ване как о «положительном герое», революционере-большевике, или другая крайность (совсем нелепая!), что это якобы жестокий сектант, маоист. Мне думается, что Курт Ван, в известной мере противопоставленный Андрею, как бы символизирует время великое и беспощадное к ошибкам. Потому, что борьба была беспощадной — не на жизнь, а на смерть. Нельзя медлить, отступить на шаг. Только «вперед и вверх», как написал в последнем своем письме Андрей Старцов.
— В ту пору были такие люди, как Андрей Старцов, — ответил Федин. Они не были ни правилом, ни исключением. Сначала я хотел написать нечто автобиографическое — не получилось. Андрей Старцов — гибель судьбы, которая не смогла выразить себя в революционной борьбе. Образ сложный и трагический.
…Предвоенная Германия, империалистическая война 1914 года, Великая Октябрьская революция, революция в Германии, гражданская война, начало нэпа в первой главе «о годе, которым завершен роман», — такова в общих чертах событийная канва.
Смятенная психология главного героя Андрея Старцова обусловила, как писал Федин еще в 1951 году, «мятежную» композицию романа: сюжет начинается с конца, многогранное сплетение, расхождение сюжетных линий, повествование неожиданно обрывается лирико-публицистическими отступлениями, события, города и годы сменяют друг друга в динамике резких контрастов. В советской литературе, пожалуй, нет ни одного романа о гражданской войне, где бы так отчетливо слышалась «музыка революции» и в праздниках победы, и в самом трудном, роковом, губительном. По «ветряному», порывистому, переменчивому ритму «Города и годы» своего рода «Двенадцать» Блока в прозе, с тем философско-психологическим и социально-историческим размахом, который доступен только эпосу.
По индивидуальным особенностям своего таланта Федин — мастер эпического жанра, и трудно переоценить вклад, который внес он в русский советский роман, обогатив его образами коммунистов-революционеров, непревзойденными картинами природы родного Поволжья (Федин родился на Волге, в Саратове, в 1892 году), поэзией могучего и свободного, меткого и строгого, живописного и музыкального русского языка.
Если говорить о творческом пути Федина, то прежде всего надо рассказать о семи его романах, начиная с «Городов и годов» и кончая «Костром».
«С 1922 до 1924 года я писал роман „Города и годы“, — вспоминал Федин в автобиографии. — Всем своим строем он как бы выразил пройденный мною путь: по существу это было образным осмысливанием переживаний мировой войны, вынесенных из германского плена, и жизненного опыта, которым щедро наделяла революция… С приходом к власти Гитлера немецкий перевод этого романа был сожжен в Германии вместе с другими книгами, разоблачавшими первую мировую войну»[3].
Отвращение к милитаризму и шовинизму, опыт, которым продолжала щедро наделять революция, определили и весь дальнейший творческий путь Федина, последовательного интернационалиста и воинствующего гуманиста.
Тема следующего романа «Братья» (1928) — искусство и революция. Она волновала Федина и в «Городах и годах», хотя и не является там основной.
Знаменательны слова Курта Вана, обращенные к Андрею Старцову, — о том, что революция должна по-новому решить вопросы искусства, ибо старый «клей» не годится, он не может «склеить людей в человечество».
В статье «Об едином хозяйственном плане» (февраль 1921 года) Владимир Ильич Ленин писал, что «инженер придет к признанию коммунизма не так, как пришел подпольщик-пропагандист, литератор, а через данные своей науки, что по-своему придет к признанию коммунизма агроном, по своему лесовод и т. д.»[4]
«По-своему» особенно убедительно звучит применительно к искусству, где каждый художник индивидуален. Но даже самая сильная, яркая индивидуальность только тогда подымется на вершину подлинного искусства, когда ее талант вольется в общенародное дело, станет народным.
Взаимопроникновение народности, «первозданности» и тончайшего артистизма с его беспокойными, подчас трагическими внутренними конфликтами — это, по существу, процесс становления главного героя романа «Братья» музыканта Никиты Карева.
Старый мастер органной музыки, учитель Никиты в Дрездене, ставший его другом, сказал ему: «Попробуйте доказать на деле, на опыте доказать, что невозможное — возможно». И вся жизнь Никиты, художника, музыканта, человека — вся его жизнь в искусстве доказала правоту слов дрезденского мастера. Невозможное становилось для Никиты Карева возможным, и все трагические утраты, вся скорбь его мученического труда обращались для него радостью новых побед.
Невозможное возможно, если талант и труд художника поднимаются на ту высочайшую вершину гуманизма, когда народная, национальная сила искусства становится революционной, интернациональной силой.
Этой поэтической теме Федпн был верен всегда, и спустя почти двадцать лет она с новой глубиной возникает в его романах «Первые радости» и «Необыкновенное лето».
Если в «Городах и годах» и «Братьях» западноевропейская тема лишь одна из составных частей повествования, то в двух последующих романах эта тема становится основной.
«Поездки на Запад конца 20-х и начала 30-х годов, — пишет Федин в автобиографии, — дали толчок и материал к написанию двух романов: „Похищение Европы“ (первая книга — 1933, вторая книга — 1935) и „Санаторий Арктур“ (1940). В первом мне хотелось показать Западную Европу в ее противоречиях с новым миром, который бурно строился на Востоке, в Советском Союзе. Во втором я даю картину западной жизни, подавленной испытаниями этих лет».
Противоречие буржуазного и социалистического сознания и все социально-политические проблемы с ним связанные для Федина-художника были прежде всего проблемами этическими, ибо, по его словам, воинствующее человеколюбие — этика социализма.
В июне 1947 года Федин подарил мне первую книгу романа «Похищение Европы», изданную в Париже (издательство «Звезда») в 1934 году с надписью: «Эта книга была обнаружена в куче дымящегося „товара“ на пожаре книжного магазина при взятии Берлина в 1945 году и привезена мне в подарок от красноармейцев, штурмовавших столицу Германии».
Роману «Похищение Европы» выпала завидная доля: он штурмовал фашизм вместе с советскими воинами.
Во время Великой Отечественной войны Федин неоднократно бывал во фронтовых городах и селах. Он видел Орел и многие орловские старорусские городки, разрушенные врагами, видел Ленинград, живущий после девятисотдневной осады, как чудо, как бессмертное украшение нашей культуры. Видел руины памятников петербургской истории — кольцо былых дворцов вокруг Ленинграда. Видел псковские пушкинские памятные места — искаженные нацистскими блиндажами село Михайловское, Тригорское, городище Воронич и Пушкинские горы с могилой поэта.
В результате этих поездок были созданы два сборника рассказов и очерков — «Несколько населенных пунктов» (1943) и «Свидание с Ленинградом» (1945). «История не умирает. История живет» — эти слова из рассказа «Партизаны на Невском проспекте» можно было бы поставить эпиграфом к обоим сборникам.
Враги, превращая в руины русские памятники, хотели умертвить русскую историю. «Но нашу историю умертвить нельзя. Она живет, и Ленинград продолжает свершать ее, глядя вперед упрямым, бесстрашным взглядом. Враг угрожал отнять у него прошлое, лишить его настоящего и будущего. Ленинград поверг врага. Даже стены этого города как живые провозглашают: я был, есть и буду!» («Живые стены»).
Дыхание истории, живая связь времен и в рассказе «Ленинградская натура»: «Ленинград дал пример того, как бьется русский за землю отцов и как защищает советский человек родину своих революционных идей, свою новейшую историю».
Прошлое не умирает: в нем таятся зародыши не только настоящего, но и будущего, «новейшая история» не только советской страны, но и всего человечества.
В послевоенных романах Федина («Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер») — история становления русского революционного характера, начиная с 1910 года и кончая Великой Отечественной войной. Основная идея двух первых романов — идея исторической закономерности обновления русского общества. Действие романов проходит на фоне волжских просторов — Волга, Саратов и его окрестности. Опять споры об искусстве, тема интеллигенции и революции, поиски нового героя.
В романе «Первые радости» — сложная обстановка после поражения первой русской революции, когда в условиях разгула реакции нарастала новая революционная волна, когда народные массы готовились к новым боям. Взаимоотношения людей, судьбы их определяет не застой безвременья, как об этом писали многие литераторы, а подспудное, но чрезвычайно бурное движение революционных сил, когда, казалось, все находится «в ожидании резкой, спасительной перемены».