— Не подрались? — вдруг с весёлым интересом спрашивает Рагозин.
— Подрались или нет, а только контрибуция дала большие суммы, которые пошли на улучшение быта красноармейцев. Почему Красной Армии можно, а медицине нельзя?
— Теперь нельзя, контрибуции запрещены законом, — почти с сожалением отвечает Рагозин.
Так он говорит и говорит целыми днями, часто ища выход там, где его нет, точно человек, который знает, что у него давно не осталось ни копейки, и всё-таки машинально шарит у себя по карманам.
В минуты передышки Рагозин, потянувшись, взглянет за окно, заметит между крыш тоненькое пятнышко речной сверкающей глади, подумает, что уж, наверно, никогда больше не съездит на рыбную ловлю с ночёвкой, и только успеет вздохнуть, как ему доложат, что ожидает представитель отдела народного образования, или социального обеспечения, или ещё кто-нибудь, и он снова сядет за стол, и ухмыльнётся промелькнувшей мысли, что он, собственно, не просто человек, а как бы человек-ассигнация, и скажет громко:
— А ну-ну, давайте, кто там первый?..
Конечно, мальчики, остановившиеся перед богатым фасадом на Театральной площади, не имели понятия ни об истории национализации банков, ни о трудных обязанностях Рагозина. Они долго не решались отворить дверь, казавшуюся им, несмотря на тусклость, величественно строгой. Предприимчивый Павлик толкнул Витю в бок и сказал:
— Чего ещё? Айда!
Они очутились перед широкой лестницей, покрытой истёртым, но все ещё парадным красным ковром с полосками по рантам. Было тихо, лишь издалека сверху доносилось неровное щёлканье костяшек счётов, будто после дождя капало с крыш.
Сбоку из стеклянной дверцы вышел старик с голубой бородой, укрывавшей его до пояса. Он держал в одной руке жестяной чайник, из носика которого цепочкой вилась струйка пара, в другой — пустое блюдце.
— Вы зачем сюда?
— Нам нужен товарищ Рагозин, — сказал Павлик.
— Вона кого захотели.
Старик налил в блюдце кипятку и начал студить его, надувая щеки. Отхлебнув, он спросил:
— А зачем он вам требуется?
— Нас к нему послали, — ответил Витя.
— Куда послали?
Витя переглянулся с Павликом.
— Сюда послали, — сказал Павлик.
Старик допил воду и налил ещё в блюдце.
— Здесь есть Волжско-Камский коммерческий банк, — сказал он и посмотрел мальчикам в ноги. — Надо пыль с башмаков смахивать, а не лезть, как в сарай. Никакого Рагозина тут сроду не было.
— Где ж он? — спросил Павлик.
— А кто он, ваш Рагозин?
Мальчики помолчали.
— Он начальство, — сказал Витя.
Старик надвинулся на них бородатой грудью, широко расставив руки с чайником и блюдцем.
— Ошпарю вот, чтоб не шмыняли, где не следует.
Витя и Павлик попятились к выходу.
— Начальство! — сказал старик, наступая. — Теперь все стали начальством. Ну и ищите его там, где начальство.
— А где? — спросил Павлик, уже с порога.
— В Совете начальство! Пошли отсюда!
— Вот ехидна! — сказал Павлик, когда, словно нехотя, затворилась тяжёлая дверь. — Я знаю, где Совет.
— И я знаю. Бежим, а?
И они побежали.
Рагозин уже привык, что перед ним возникали самые невероятные посетители, но всё-таки никак не ожидал увидеть у себя в кабинете детей. Он был уверен, что они пришли по ошибке, и повеселел, разглядывая их раскрасневшиеся лица с открытыми ртами. Он встал и смотрел на мальчиков молча, с улыбкой пощипывая ус.
— Вы — товарищ Рагозин? — спросил как можно тише Павлик.
— Ну, допустим.
— Нет, вы скажите, правда, потому что вон в той комнате нам сказали, что вы в этой комнате.
— Я и правда в этой комнате. Вы что, своим глазам не верите?
— А вы — товарищ Рагозин?
— А разве я не похож?
— Мы не знаем, — сказал Витя, — потому что мы вас не видели.
— Ну, а теперь-то видите? Похож я на Рагозина?
Павлик смерил его с головы до ног не допускающим шуток взором и признал убеждённо:
— Похожи.
Он немного отступил и шепнул Вите в затылок:
— Ну, говори ты.
— Мы к вам, товарищ Рагозин, от Арсения Романыча.
— Не от Арсения Романыча, — опять выступил вперёд Павлик, — потому что Арсений Романыч не знает, что мы к вам пошли.
— Ну да, — сказал Витя, — Арсений Романыч, правда, не знает. Но ведь мы насчёт Арсения Романыча…
— Кто это — Арсений Романыч?
Оба мальчика глядели на Рагозина удивлённо.
— Кто он такой? Почему вы от него утаили, что пошли ко мне?
— Разве вы не знаете Арсения Романыча? — чуть слышно выговорил Витя.
— А кто он?
— Арсений Романыч? Он Дорогомилов.
Рагозин выскочил из-за стола и остановился посередине кабинета.
— Дорогомилов? — повторил он, крепко растирая лысину ладонью. — Арсений Романович Дорогомилов? Он здесь?
— Нет, не здесь, — вдруг заспешил Павлик, — он у себя на службе. Мы ему ничего не говорили, потому что он ни за что не хочет идти к вам, и мы пошли одни, вот Витя и я.
— Не хочет ко мне? Что с ним случилось?
— С ним ещё не случилось. А мы боимся. Потому что к нему приходил военный и грозился выселить из квартиры. И с библиотекой, и со всем.
— С библиотекой? — почти крикнул Рагозин. — Что за история! Значит, он жив? И все там же, со своей библиотекой? Ну, скажи пожалуйста! Ах, черт!
Он схватил стул, потом другой, третий, составил их в ряд, взял мальчиков за руки, посадил на крайние стулья и сел посередине.
— Ну, ребята, рассказывайте все по порядку.
Рассказывать мальчикам было нечего — они уже все выложили. Они не хотели дать в обиду Арсения Романовича — в этом состояло дело. Зато они знали решительно каждый гвоздик в старом жилище Дорогомилова и о каждом шаге его могли повествовать сколько угодно. И чем дольше они говорили, тем явственнее видел себя Рагозин на диване между книжных полок перелистывающим, в безмолвии, потрёпанные страницы или помогающим мыть посуду косматому, всегда слегка возбуждённому человеку, который надевал на сюртук клеёнчатый фартук и, орудуя мочалкой, критиковал французские социальные утопии с таким пылом, будто они давно осуществились на земле и нанесли ему личный вред. В памяти Рагозина встала отчётливо эта странная фигура в шляпе и несменяемом сюртуке, какой она высилась на берегу в предрассветном лиловом мраке. Рагозин, сидя в лодке, перебирал руками борты скученных дощаников и шлюпок, чтобы неслышно выйти на свободную воду, и уже когда провёл лодку под пристанные мостки и обошёл липкий от смолы борт пристани, снова последний раз приметил на берегу чёрный силуэт и над ним — прощально размахиваемое круглое пятно шляпы, похожее на живую мишень в ночи. В неведомый путь уносила тогда Рагозина Волга, и он оставлял на произвол неизвестности все родное — Ксану, ожидавшую мальчика, старых друзей, опоясанный подковой холмов незримый спящий город.
— Скажи пожалуйста, Арсений Романыч все такой же! — повторял он, слушая мальчиков.
Едва только они появились в кабинете, Рагозин почувствовал, как настойчиво заторкалось сердце. Его больше привлёк Павлик — разящим своим взглядом, жизнерадостной рыжизною, вздёрнутым, как видно, чутким носом. Рагозин все оборачивался к нему со своим восклицанием — скажи пожалуйста! — и все думал — похож ли на этого рыжика маленький Рагозин, которого он непременно начнёт разыскивать, непременно найдёт, вот только немножко бы навести порядок на службе.
— Сколько тебе лет? — спросил он Павлика.
— Одиннадцатый. Я старше Вити.
— Старше Вити, — медленно сказал за ним Рагозин. — И старше ещё одного мальчика.
— Какого?
— Одного такого… Такого, как ты, — засмеялся Рагозин.
Он положил руку на его плечо, слегка помял пальцем это худенькое, с острой ключицей ребячье плечо и помолчал. Потом выпрямился, поднимая вместе с собой обоих мальчиков, и расставил по местам стулья.
— Вот что, друзья, Арсений Романыч может не тревожиться. Никто его не выселит. А если кто обеспокоит, сейчас же прибегите ко мне. Да пусть он тоже зайдёт. Скажите — я его хочу видеть. А заупрямится, так я и сам приду!
Он сложил все их четыре руки в своих и сильно тряхнул, так что оба они вдруг расхохотались.
Он закрыл за ними дверь и, присев на подоконник, минуту смотрел через распахнутую раму на город. Крыши и верхушки деревьев были остро очерчены слепящим светом, и весь небосвод дышал безжалостным жаром.
— Нет, — сказал он вслух, отходя от окна, — не половлю больше, наверно, не половлю! Какое там — рыбалка!..
Павлик, прытко шагая по коридорам, говорил:
— Попробуй теперь кто тронь Арсения Романыча! Правда?
— Попробуй тронь! — запальчиво вторил Витя. — Тронешь!
Они сбегали по людной лестнице, то расходясь, то сближаясь, чтобы не столкнуться со встречными; когда у самого выхода их удержал оклик: «Витя!» — они чуть не налетели на Меркурия Авдеевича.
Мешков потянул внука за рукав.
— Ты что здесь?
— Мы… это самое… — сказал Витя, от смущения оборачиваясь к Павлику.
— Мы ходили… нас послал Арсений Романыч. В сороковую комнату, — воинственно ответил Павлик и тоже потянул к себе Витю, словно беря его под защиту.
— В сороковую?
Меркурий Авдеевич кое-как утёр вспотевшее лицо.
— Ну, что он?
— Кто? — не понял Витя.
— Да ведь в сороковой-то этой — Рагозин? Как он? Ничего? — с опаской выспрашивал Мешков.
— Ого! — в восторге дохнул Павлик. — Как бы не так, ничего!
— Злобен?
— Ещё какой добрый, — сказал посмелевший Витя.
— Он, кому не надо, не спустит, — сказал Павлик.
— Эх, младость неразумная! Мне бы на ваше место! — пожалел Меркурий Авдеевич. — Ступай-ка себе, Паша, своей дорогой. Куда тебе надо. А ты, внучок, пойдёшь со мной.
— Зачем?
— Покажешь мне эту самую сороковую комнату. Да подождёшь, пока я оттуда выйду… Коли выйду…
Он повёл Витю за руку.
Ожидая в приёмной, когда пригласят, он снял свою соломенную, в прошлом шоколадную, а теперь сиреневую шляпу и дал её держать Вите. Ему хотелось расспросить внука подробнее, но во рту пересохло, то ли от жары, то ли от волнения, и невозможно было отвлечь внимание от двери, которая вот-вот должна была его поглотить. Витя скучал и, не вытерпев, жалостно проскулил: