Ближний к нему стрелок — усатый, тяжёлый малый в фуражке, передвинутой козырьком на затылок, — сказал:
— По коноплям цельте. Ишь расступаются конопли!
Он отвернулся от Кирилла и крикнул спокойно, как кричат за общей работой:
— За коноплями гляди! На огородах!
Зоркость его озадачила Кирилла: он не сразу отыскал взглядом тёмные полосы конопляников, кое-где подымавшихся до крыш сараев. Но стрелки уже нащупали цель и вели по ней частый огонь.
Кирилл вдруг заметил человека, который прытко выскочил из-за угла строения и побежал через проулок. С никогда не бывалым физическим желанием охотника по зверю — не промахнуться! — Кирилл выцелил этого бегущего человека, но он мигом исчез. Вслед за ним так же быстро перебежали проулком двое других, потом ещё и ещё, и усатый малый, как будто разочарованно, сказал, щёлкая затвором:
— Тикают.
Кирилл вскочил на ноги и поднял цепь. Обгоняя его, красноармейцы добежали до огородов и, перекидывая ружья и сами перескакивая либо переваливаясь через заскрипевшие плетни, бросились по грядам, топча лопоухие кочаны капусты. Цепь все больше сгруживалась в кучки, устремляясь в проходы между сараев, с непрерывной стрельбой и возникшими без всякой команды грозно-отчаянными криками «ура».
Кирилл бежал вместе со всеми и так же, как все, кричал и стрелял. Он видел несколько человек с винтовками, пролетевших стремглав по сельской улице, в которых он инстинктивно признал врагов и в которых не мог стрелять, потому что менял обойму. Ему попались по дороге к этой улице два других человека, которые лежали рядом, уткнувшись лицами в землю. Он перепрыгнул через них.
Он помнил только, что должен вывести бойцов на базарную площадь и там, в центре села, перебить или захватить живьём всех, кто сопротивлялся.
Но когда он выбежал на площадь, раздалась встречная беспорядочная стрельба. Он наскоро огляделся, отыскивая укрытие для своих бойцов. В это время на другой стороне площади, высыпая из поперечных улиц, из-за церкви, разбитой волостной избы, появились бойцы Хвалынского отряда с такими же криками «ура», с какими выбегали за Кириллом его стрелки.
Это было решительно непонятное нарушение плана. Отряд должен был отрезать Репьёвку от лесной дороги и, не входя в село, наступать на главную позицию противника.
Кирилл побежал к хвалынцам, узнать — что происходит. Но они, не обращая на него никакого внимания, продолжали бежать площадью, на ходу заряжая ружья и по-прежнему крича. Он думал перехватить последнего из них и стал махать ему револьвером. Он почти настиг его у волостной избы. И тут остановился.
На самой дороге, поперёк грязных колей, лежало распластанное тело. Это была девушка с широко раскинутыми руками, в изорванном, насквозь мокром от дождя и облепившем тело лиловом платье. Череп её от лба и почти до затылка был рассечён, откинутая светлая коса — втоптана в колею. Верхняя половина лица — уцелевшая часть лба, закрытые глаза, переносица — все было черно от запёкшейся и загрязнённой крови. Но, начиная от ноздрей — очень тонких линий, приподнятой над ровными зубами молодой губки до подбородка и красивой шеи, — все это было чисто и как-то особенно мягко, как у спящей, которая, кажется, вот-вот глубоко вздохнёт.
Кирилл глядел на убитую выросшими недвижимыми глазами. Необъяснимо отчётливо в её подбородке и шее, запорошённых светящимися каплями дождя, ему виделись подбородок и шея Аночки, когда она, слушая, откидывала голову чутким поворотом.
Он расслышал всполошённый грай и визг вылетевшей из-за церковных куполов стаи галок и встрепенулся всем существом.
Площадь опустела. Красноармейцы, смешавшись в общую массу, бежали по большой улице между редко расставленных изб.
До сих пор Кирилл сверял происходящее с теми заданными в уме действиями, к которым себя готовил. Теперь поднялось в нём до полного господства единственное стремление уничтожать и уничтожать всех, кто отвечал за кровь распластанной на грязной дороге девушки. Он сорвался с места и полетел вдогонку за своими бойцами.
Стало очевидно, что засевший в Репьёвке заслон мятежников бежал к южному холму, в надежде рассеяться по кустам. В одиночку люди стали показываться на склоне, отстреливаясь и торопясь скрыться. Но преследование велось беспощадно.
Кирилл, пробежав село и очутившись на просёлке, увидел, как один из бандитов — в неподпоясанной рубахе и простоволосый — кинул ружьё, поднял руки, но в тот же момент свалился наземь. Вслед за этим и другие начали поднимать руки, а стрельба наступавших не прекращалась, и Кирилл тоже стрелял, не разбирая, — бросали оружие те, в кого он бил, или отстреливались.
К этому времени со стороны леса уже катился то слитный, то прерывистый шум боя, и по отдалённости огня можно было заключить, что фланг Дибича начал действовать.
Отдышавшись после почти непрерывного бега и придя в себя, Кирилл приказал брать сдающихся в плен. К нему подвели первую захваченную пару парней. Он встретился с их наполненными ужасом и жалкими глазами и тотчас отвернулся.
— Мироновцы? — выговорил он, не в силах разжать зубы.
— Не-е! Зеленые, — вместе ответили они со страшной поспешностью, чтобы скорее утвердить победителя в том, что ранг их банды самый захудалый.
— Сколько вас всего штыков?
— Меньше сотни не намного.
— Пулемёты?
— Один «максим».
Выделив охрану для пленных, которых продолжали приводить, Кирилл дал приказание собраться и построиться, хвалынцам — отдельно. Не спрашивая, он по наличному составу хвалынцев понял, что эту маленькую группу отделили от отряда для поддержки захвата Репьёвки. Среди них не было потерь. В строю у Извекова недосчитывались семерых. Санитар доложил, что четырём легко раненным сделал перевязку, и перечислил их на память. Стали называть по фамилиям убитых, и Кирилл удивился одной из них: Португалов.
— Который это, Португалов?
— Белоусый. Он один с такими усами.
— Здоровый малый? — спросил Извеков, сразу припомнив своего соседа по цепи, с таким спокойствием крикнувшего, чтобы целили по коноплям.
Кирилл неистово выругался и погрозил туда, откуда доносилась стрельба.
— Дело не кончено, — крикнул он, обращаясь к строю. — Месть за наших товарищей!
Он скомандовал идти за собой.
Молчаливо, не в ногу, прошли селом с затворенными у всех дворов воротами и с мёртвыми окошками изб. Несмотря на то что быстро приближались к лесной позиции, затихавшая стрельба как будто отдалялась и становилась все менее сосредоточенной. На выходе из садов встретился связной, которого Дибич выслал узнать о положении в селе. Кирилл едва начал говорить с ним, как на лесной дороге раздался конский топот, и сам Дибич вылетел из-за поворота.
Это было первое весело оживлённое, даже радостное лицо, какое увидел Кирилл за время боя.
— Вы что, на подмогу? Ну как у вас? Готово? Поздравляю! — разгоряченно и без пауз крикнул он, осаживая лошадь. — Есть потери? Ах, черт! Пленные? Сколько взяли? А мои ловят негодяев по лесу. Здорово мы их зажали! Вожака прикончили. Пулемёт захватили. Все как по-писаному!
Глядя на Дибича и не успевая отвечать, Кирилл неожиданно для себя тоже увидел, что все выполнено как по-писаному. Ему только тут стало ясно, что происходившее вовсе не было нарушением плана, а было предельным беспокойством и желанием, чтобы план не был нарушен.
— А почему вы не верхом? Где лошадь? — продолжал расспросы Дибич.
— Хорош бы я был, если бы верхом повёл в атаку по полю, — сказал Кирилл.
— Ах, верно! Я совсем окосел! — засмеялся Дибич. — Вы вон как себя разделали! Ползли, да?
Кирилл первый раз осмотрел себя. Грудь и живот, колени и голенища сапог были вымазаны землёй, руки исцарапаны в кровь. Он не помнил, когда поцарапался, и не ощущал никакой боли.
Надо было уступить дорогу: из леса вели пленных. Снова Кирилл столкнулся с глазами, в которых искательное выражение соединялось со смертельным ужасом. В сборных отрепьях, потерявшие, кроме чуть уловимых остатков, всё, что в них некогда было солдатского, люди эти тащились мрачным шествием отверженных. И вот где-то рядом с ними Извеков нечаянно схватил взгляд острый и гордый — одержимый весёлым вызовом, белый взгляд. Он узнал его.
Ипат Ипатьев с другими красноармейцами конвоировал захваченных в плен зелёных.
— Могу доложить, товарищ комиссар, — выкрикнул он, не сбавляя шага. — Никон Карнаухов бился плечом к плечу, как красный воин!
— Он жив?
— Живой, товарищ комиссар.
— А! Ну, хорошо. Скажи ему, что хорошо.
Кирилл усмехнулся Дибичу, и оба поняли друг друга.
— Обращённый! — сказал Дибич, тоже улыбаясь.
Они договорились о дальнейших действиях, и Дибич ускакал…
Через день в Репьёвке состоялись похороны жертв мятежа. Банда вкупе с сельскими кулаками перед отходом в лес учинила расправу над заложниками — председателем волостного Совета, продовольственным комиссаром, прибывшим из города, и учительницей — той девушкой, труп которой остановил Кирилла на дороге, во время атаки. Вместе с ними хоронили павших в бою красноармейцев.
Восемь прямых, как ящики, гробов, сколочепных из неструганых досок, стояли на церковной паперти — самом высоком месте, хорошо видном для всех. Собралось много народу из окрестных деревень, да и Репьёвка опомнилась после грозы — со всех дворов вышли на площадь люди, и кучки детей, перешёптываясь, с любопытством сновали в толпе.
Было очень ветрено, дождь переставал и снова принимался. Красное знамя, склонённое над открытыми гробами, тяжело покачивалось. Чем-то осенним веяло от берёзок и пахучих сосновых веток, которыми украсили паперть. К украшениям этим крестьянские девочки прибавили бумажные кружева, вырезанные из старых газет, жёлтой обёрточной бумаги и набитые вокруг гробов.
Кирилл одно время долго смотрел на приподнятый тонкий подбородок убитой девушки. Лицо её тянуло к себе, он должен был повернуться, чтобы не видеть его, и поднял глаза. Бурые тучи мчались низко, словно приземляя небосвод на окрестные холмы. Село казалось опущенным на дно громадного котла, исторгнувшего кверху клубы дыма.