И как только он обнажил лысину и сквозь очки глянул вверх, чтобы рассмотреть на крыльце возвышавшегося комиссара, Кирилл поднял брови, откачнулся и крепко прислонился к косяку плечом.
Лысый же продолжал глядеть на него через очки в металлической тонкой оправе, нисколько не изменившись в лице, а только опять поддержав снизу раненую руку.
— Поставить к ним караул, — тихо приказал Кирилл. — И обыскать.
28
Происшествие, о котором Ипат доложил Извекову, рисовалось так.
Заняв крайний в цепи охотников номер, Ипат начал приглядываться в ту сторону, откуда, в ответ на подвыванье, долетел голос волчицы. Он рассчитывал, что она должна выйти на лай молодых волков, и не ошибся. Наверно почуяв неладное в том, как оборвался лай, она пробиралась к логову с большой осторожностью, однако подошла близко к линии стрелков. Едва разнёсся крик загонщиков, она метнулась назад, и тут Ипат заметил её и выстрелил. Взять старого зверя ему было лестно. Он махнул рукой на облаву. Он обнаружил кровь на кустах там, куда стрелял, и побежал по следу уходившего подранка. По мере отдаления от места облавы следы крови попадались все реже, пока совсем не потерялись. Но Ипат упрямо продолжал искать. Давно уже притих лес после гая облавщиков, а он все рыскал, забираясь в самую чащобу. И вот в густой поросли лещины глаз его поймал пятно, которое он принял сперва за настигнутую цель, и чуть было не выстрелил. Но пятно оказалось мешком с кладью, рядом лежали узел и тюк, а за ними, скорчившись, прятались люди. Ипат заставил их вылезти, забрать пожитки и повёл арестованных лесом, крепче сжав винтовку и отвечая на прекословья единственным оправдавшим себя в веках афоризмом: «Там разберут!» Пока он сообразил, в каком направлении следует идти, утекло порядочно времени. Один из задержанных, когда проходили мимо лесного буерака, кинулся под откос. Ипат разрядил в него ружьё, ранил в руку выше кисти и угрозой нового выстрела принудил выбраться из оврага. Он дал беглецу перевязать рану рубахой, которую тот извлёк из своего узла, и после этого весь марш до деревни продолжался без приключений, — выглянувшее солнце довело Ипата куда надо.
Перед тем как арестованных посадили в амбар, Кирилл велел задать им вопрос: откуда они идут и далеко ли держат путь. Они ответили, что все трое идут из города Хвалынска в Заволжье. Выслушав Ипата, Кирилл принял решение доставить арестованных в Хвалынск, но сначала дознаться об их намерениях. Он велел привести в избу того из этой тройки, кто назовётся Хвалынским старожилом. Дибичу он ничего не сказал о своём замысле, но просил присутствовать на допросе.
Степенного вида бородач, в шерстяном платочке вокруг шеи, заправленном под глухой ворот сильно ношенного пиджака, сказал Кириллу о себе, что он — из Хвалынских мещан, что у него за Волгой, на Малом Иргизе, родственники, и он направляется к ним. На вопрос — зачем он прятался со своими спутниками в лесу — он ответил, что все трое испугались шума и стрельбы и думали отсидеться, а лесом шли для сокращения дороги. Когда Кирилл начал допытываться, кто же эти спутники и давно ли старику они известны, тот сказал, что они в Хвалынске люди новые, но он с ними знаком, и один из них даже стоял у него на квартире.
— Это который ранен, да? — спросил Кирилл.
Нет, раненого старик знал мало. По фамилии он Водкин, в Хвалынске поселился года два назад, родом будто пензенский, владеет садочком, купленным по приезде.
— У вас, значит, после революции поселился?
— Словно бы после. А может, и в войну.
— Ну, вы собрались к своим родственникам. А у попутчиков ваших тоже на Иргизе родня?
По словам старика, попутничество было довольно случайно: он и его квартирный постоялец вознамерились податься на Иргиз потому, что там спокойнее, а Водкин присоединился к ним в расчёте вывезти из Заволжья две-три семьи пчёл, — тамошняя пчела славится. Знал же он Водкина потому, что тот приходил к нему менять на очках оправу (старик немного ювелирничал).
— Прежде он золотые носил очки-то? — спросил Кирилл.
— Помнится, будто золотые.
— Кто же ваш постоялец?
Постояльцем у старика был человек православного исповедания, приехавший в Серафимовский скит с желанием принять впоследствии монашество, но пока не нашедший там пристанища из-за тесноты. Братия очень стеснена — народу притекает все больше, а скиток маленький. Фамилия этого человека — Мешков.
— Саратовец?
— Да, оттуда.
— Зовут не Меркурием Авдеевичем?
Дибич, чутко следивший за разворотом дела, не мог бы определить — кто в эту минуту был больше изумлён — старик ли, услышав вопрос, или Извеков, получив утвердительный ответ.
Кирилл сидел неподвижно, точно ему требовалось крайнее усилие воли, чтобы возвратить себя из бесконечной дали к тому, что находилось перед его взором. Потом он велел увести старика и заметил Дибичу:
— Я думал, в этой троице у меня найдётся один старый знакомец. А выходит, кажется, двое. Странно.
— Что это за антик такой — Меркурий?
— Попросту русский Меркул… Посмотрим, посмотрим, — опять задумался Кирилл.
Ввели Водкина. Он раскачивал туловищем, прижимая руку к груди.
— Нельзя ли показать меня фельдшеру? Рана не даёт покоя, — сказал он, опускаясь на скамью.
Кирилл долго глядел на него. Это был человек на шестом десятке, с примечательной головой — сдавленная с боков, она сильно выпиралась вперёд лбом, а на затылке, очень похожем на отражение лба, имела математическую шишку. Желтоватые ресницы ободками вычерчивали пристальные, недовольные глаза.
— Санитар перевяжет вам руку, — ответил Кирилл после молчания. — Почему вздумали бежать, когда вас задержали?
— Решил, что попал к бандитам.
— Со страха, значит?
— Да. Рассказывают, сюда стали забредать из соседнего уезда какие-то мироновцы.
— Как же вы отважились на путешествие, когда кругом этакие страхи?
— Нужда. За Волгой обещали пару ульев. Я пчёлками занимаюсь.
— Ах, пчёлками? И давно?
— Не очень. На старости надо чем-нибудь промышлять.
— Чем же раньше изволили промышлять?
— Я был ходатаем по делам в Наровчате.
— По судебному ведомству, стало быть?
— По гражданским делам, частный ходатай.
— Только по гражданским? — немного выждав, поинтересовался Кирилл.
— Исключительно.
— Документа у вас никакого не найдётся?
— Вам не передали? У меня сейчас при обыске отобрали.
— Паспорт?
— Да. Бессрочный паспорт.
— Что же в нём обозначено?
— Вы бы посмотрели. Ничего особенного. Уроженец города Пензы. Сын личного гражданина. Место жительства — Наровчат. Род занятий — писарь. Я начинал писарем, так и проставили.
— Значит, до Хвалынска в Наровчате проживали?
— Почти всю жизнь.
— А в Саратове не жили?
— В Саратове не бывал. В Симбирске, в Самаре — случалось. В Пензе, конечно. В Москву раз ездил. Третьяковскую галерею осматривал. Живопись уважаю очень.
— По фамилии вас?
— Водкин. Иван Иванович Водкин.
— Одна фамилия?
— То есть как? — удивился допрашиваемый.
— Я в том смысле, что бывают двойные фамилии. Одно лицо носит две фамилии.
— А-а! Бывают. Вот, родом как раз Хвалынский, наполовину однофамилец мой, Петров-Водкин. Может, слышали? Известный живописец.
— Вот видите, — привстал Кирилл, — какой удачный пример! Не наполовину, а почти полное совпадение!
— Почему совпадение? — обиженно проговорил Водкин.
— Другая-то фамилия у вашего однофамильца на букву «п»!
Кирилл насилу удерживал в голосе рвущееся наружу торжество. Водкин обнял кистью правой руки жёсткую от высохшей крови перевязку и опять закачал туловищем.
— Болит? — спросил, изучая его пальцы, Кирилл.
Дибич беспокойно отвернулся к окну.
— Болит, — терпеливо подтвердил Водкин, но сейчас же ещё с большей обидой прибавил: — Не понимаю вас, товарищ комиссар, о чём вы хотите дознаться. Так с советскими гражданами не поступают. Арестовали неизвестно за что, да ещё вдобавок раненому в помощи отказываете. Это все незаконно.
— Старый законник! — быстро воскликнул Кирилл. — Не сомневайтесь, санитара мы вам дадим. Закон будет соблюдён. Только не тот, который блюли вы.
— Это мне не в укор. Я хоть и маленький человек, а всегда готов был постоять за правого.
— Постоять вы умели, — убеждённо согласился Кирилл, все ещё не отрывая взгляда от руки Водкина. — Хватка у вас была поострее, чем теперь. Вы ведь отращивали да полировали свои коготочки-то, а?
Водкин перестал раскачиваться и сокрушённо покачал головой.
— Вы хотите меня кем-то другим выставить. Или, правда, приняли за другого?
— Нет, почему же? Именно за того, кто вы есть.
С улыбкой и будто раздумьем Водкин посмотрел на свои загрязнённые пальцы.
— Нынче приходится все делать, как садовому мужику. А прежде, конечно, руки чище были.
— Ну, особенно чисты они у вас никогда не были.
— Не знаю, о чём вы…
— Хотя раньше у вас, правда, было как-то все изящнее. Золотые очки, к примеру.
— Золотых я не носил.
— Ну как так? Когда вы задумали перебраться в укромный Хвалынск, вам ведь пришлось все менять — от гардероба до паспорта. А очки купить новые не успели. Торопились, наверно. И вот эта оправа на вас — это уже хвалынская. Но очки можно переменить, хотя и с опозданием. А голову-то не подменишь! Вот ведь какая неприятность.
Водкин развёл обеими руками, забыв о ране, но тотчас, впрочем, опять прижал замотанную руку к груди.
— Вы, кажется, действительно жестоко на мой счёт заблуждаетесь, товарищ комиссар.
Кирилл вскочил, оттолкнув ногой табуретку, и нацедил сквозь зубы воздуха, готовясь крикнуть. Но вместо крика произнёс очень раздельно и гораздо спокойнее, чем все время говорил:
— Наши биографии переплелись довольно туго, хотя между ними… собственно, никакого сходства. Вы постарались начать мою биографию. Я вашу постараюсь закончить (он примолк на секунду и затем будто выстукал по буковке на машинке)… господин жандармский подполковник Полотенцев.