Она всё равно пошла бы к нему домой — получилось бы по загаданному или нет. Но оттого, что получилось, она тут же сказала себе: это к счастью. Ведь секретарь Совета остаётся секретарём и у себя дома. И если Лиза пойдёт к нему на дом, это не будет означать, что она пошла к Кириллу.
Она вернулась в Совет и спросила домашний адрес товарища Извекова. Ей не дали адреса.
Она опять вышла на улицу. Она находилась в том состоянии человека, как сомнамбула стремящегося к цели, когда препятствия только усиливают стремление. Она рассудила, что Извеков должен жить вместе с матерью, в противном случае — Вера Никандровна скажет ей, где сын живёт. Значит, она должна была немедленно идти к Вере Никандровне. Это очень воодушевило её — что она идёт не к Кириллу, а к Вере Никандровне. Удивительно, как она раньше не подумала, что лучше всего начать именно с Веры Никандровны, которая все сразу поймёт и, конечно, повлияет на сына, чтобы он помог Лизе. Ведь не могла же Вера Никандровна позабыть, как Лиза вместе с ней хлопотала о Кирилле, когда, девять лет назад, его арестовали.
Мысль её опять натолкнулась на препятствие: она не знала, где живёт Вера Никандровна. Можно было поехать по старому адресу. Очень, очень давно, когда Лиза ещё ждала ребёнка, она однажды почти собралась к Вере Никандровне и узнала адрес от Аночки Парабукиной. Она не поехала тогда к Извековой — чего-то устрашившись, — но запомнила, что Вера Никандровна учительствует в Солдатской слободке. Ах да, Аночка! Вот кто, конечно, знал адрес Веры Никандровны — её любимица Аночка.
К Парабукиным Лизе доводилось заглядывать не раз в поисках заигравшегося сына. Они жили недалеко от Совета. Ещё не приняв решения — узнать адрес у Аночки, Лиза направилась к Парабукиным: действия предупреждали её решения.
По дороге ей встретился Павлик. Он шёл, размахивая пустым кошелем, на базар — разживиться к обеду, как он тут же доложил Лизе.
— Аночка на репетиции, — ответил он, — наверно, до самой ночи!
— Что ж, она совсем стала актрисой?
— Да-а, как бы не так! Она все репетирует, разве это актриса?
Адрес Веры Никандровны Павлик помнил твёрдо, но где живёт Извеков, не знал, а только добавил, что Извекова искать нечего — он всё равно на фронте. Это испугало Лизу, хотя не могли же её обмануть в Совете, что он вернулся.
Она почти побежала к трамваю — время текло и текло, а ведь каждая минута была драгоценна, как, может быть, никогда в жизни…
Извеков был дома и, продолжая наскоро кое-что рассказывать матери из пережитого в походе и умалчивая о том, к чему особенно часто возвращалась память и что могло особенно взволновать Веру Никандровну, кончал переодеванье.
— И ты понимаешь, — говорил он громко через закрытую дверь, в то время как мать расставляла на столе посуду, — ты понимаешь, как все это вышло? В восемь утра Дибич должен был явиться. И не явился. В девять я посылаю связного разыскать его дом, а в десять связной прискакал назад и доложил, что дом-то он нашёл, но Дибич ни с вечера, ни поутру домой не показывался.
— От кого же он узнал? — спросила Вера Никандровна, захваченная тем переживанием, какое выпало сыну и передавалось теперь ей.
— Связной? Как — от кого? От матери! Понимаешь, от матери, к которой Дибич все время рвался.
— Какое несчастье, а?! Ведь — мать, подумай только!
Кирилл вышел, затягивая ремень на новой гимнастёрке, очень юный после бритья и умывания и в этой свежей военной одежде, похожей на школьную.
— Я чуть не смалодушничал потом, — сказал он тише.
— Когда потом?
— Думал, у меня не хватит сил зайти к его матери.
— Как же было не зайти!..
— В том-то и дело! Но тут одно обстоятельство…
Он не договорил, отошёл к открытому окну и замолчал.
— Ты садись, все готово.
— Да, — повернулся он, — я не досказал, что дальше. Я взял несколько красноармейцев, и мы двинулись по той дороге, по которой Дибич должен был приехать в город. Когда мы дошли до скитов, там уже была милиция. Его обнаружил на рассвете монах — садовый сторож. Оказалось — монахи слышали вечером выстрел, но побоялись пойти в лес. Нас повели к нему. Он лежал у самого выхода тропы в сад, на склоне, головой вниз. Он задохнулся от крови. Рана была в грудь.
— Что же это за злодеи! — сказала Вера Никандровна, вдруг простым женским движением подпирая голову рукой.
— Он, наверно, недолго жил. Его ранили в каких-нибудь трех шагах от того места, где он умер, под большим кустом неклена. Следы крови виднелись на тропе. Красноармейцы и милиция оцепили холм, и к обеду бандиты сдались. Этих сволочей было всего четверо. У них взяли револьвер Дибича, его лошадь. Они показали, что собрались ночью пограбить скит, залегли на опушке. Но тут подвернулся Дибич. Они выстрелили в него из кустов.
— Значит, простая случайность! — изумилась Вера Никандровна, как будто именно случайность больше всего поражала в смерти Дибича.
— Случайность, — хмуро согласился Кирилл, — но случайность, которую можно было предвидеть.
Он опять смолкнул и, необычайно для себя сгорбившись, опустил голову.
— Я тебе налила. Чай остынет.
— Я обязан был предвидеть, — сказал Кирилл.
— Что?
— Надо было предвидеть вероятность такого случая.
— Как же можно, когда, ты сам говоришь — такая обстановка.
— Вот, вот. Обстановка. Когда кругом шайки! Когда мы вышли их ловить! Какое я имел право отпустить Дибича одного?
— Но… он ведь сам… И потом, разве ты ему начальник? Ведь ты не мог запретить, правда?
— Но, значит, не имел права и отпускать. А я ещё сам ему предложил. Надоумил. Толкнул на этот шаг.
— Но ты же хотел ему добра, Кирилл! — сказала Вера Никандровна, сочувственно заглядывая сыну в глаза.
— Вот именно, добра, — воскликнул он, срываясь со стула и опять отходя к окну. — Почему же у меня не хватило мужества сказать потом его матери, что я ему хотел добра?! Я хотел доставить её сыну удовольствие. Почему же мне было стыдно, и ужасно, и страшно к ней идти? Я хотел сделать её сыну приятное, разнежился, растрогался. И его убили. В конце концов разве не я виноват, что его убили, нет? Как ты думаешь?
— Я думаю… ты зря себя казнишь. Ты не можешь отвечать за стечение… такое трагическое стечение случайностей. Не можешь укорять себя, что хотел сделать хорошее, доброе дело.
— Доброе дело, в результате которого погиб добрый человек, так? Знаю я такое добро! Добро из импульса. Без ума, без разума, без смысла. Просто так — потому, что приятно. Тебе самому приятно. Чтобы про тебя подумали, что ты добренький. Ну вот, я добренький. Мне было приятно доставить человеку удовольствие. А человека нет. И какого человека, мама, если бы ты знала!..
Он навалился на подоконник, высовываясь наружу, чтобы глотнуть ещё не развеянной утренней прохлады.
Вера Никандровна, подождав, сказала:
— Если бы человек всегда рассчитывал, к каким последствиям может привести благородный поступок, хорошие побуждения были бы мертвы. Я помню твой рассказ о Дибиче. Если бы он стал рассуждать, он, может быть, пришёл бы к выводу, что лучше отдать тебя под суд за пораженческую агитацию на фронте. А он не отдал.
Кирилл не ответил. Она ещё помолчала, затем спросила:
— Как же встретила тебя мать Дибича? Ты ей помог чем-нибудь?
Кирилл вернулся к столу. Огорчённая и нежная улыбка медленно появилась в его глазах.
— Что же ты спрашиваешь? Как встретила мать! Да ты сама-то кто, мама, а?
— Правда, — слегка потупилась Вера Никандровна, — все так понятно, к сожалению…
Они переговаривались редкими словами, когда к ним постучали. Дверь приоткрывалась неуверенно, точно младенческой рукой, и Вера Никандровна встала из-за стола, думая встретить в передней кого-нибудь из своих учеников. Но дверь вдруг решительно отворили.
— Вера Никандровна, вы? — громко спросила Лиза, останавливая глаза на Кирилле, не в силах оторвать их от него, но движением всего тела показывая, что хочет подойти к Извековой.
Она была очень бледна, насильственно вежливая улыбка не оживляла, а мертвила её ещё больше и делала неловкой. Первые слова, к которым она, наверно, приготовлялась, прозвучали у неё почти звонко, как крик, но голос упал, едва она опять заговорила:
— Простите, что я так…
— Лиза?.. Елизавета Меркурьевна? — прервала её Вера Никандровна, тоже оборачивая взгляд на Кирилла.
Он поднялся, услышав это имя и только теперь поняв, кто эта женщина.
— …что я так непрошено, — досказала Лиза, все продолжая глядеть на него.
Она глядела на него, как смотрят на человека, в котором увидели то, что ожидали, и который поражает именно тем, что — несмотря на долгую разлуку — остался совсем прежним и перемены не властны над ним. Не только в существе своём, заложенном во взгляде и незабываемых прямых чертах лица, Кирилл казался Лизе прежним, но также его наружная стать, с этим ремнём, в этой гимнастёрке, повторялась в настоящем, как точное отражение былого.
Он тоже смотрел на Лизу. Вся она была для него нова, но будто новизной подновлённого здания, за которой только значительнее видится протёкшее время.
Он первый подошёл к ней и быстро протянул руку.
— А я к Вере Никандровне, — сказала она, в тепле его жёстких пальцев ощутив холод своей руки.
— Так что же? Я должен уйти? — улыбнулся он молодо.
— Нет. Я… тоже и к вам, — призналась она, смущаясь чуть не до слез.
— Выходит, уйти надо мне? — засмеялась Вера Никандровна.
Поздоровавшись и не отпуская руки, она подвела Лизу к столу.
Начался разговор, который должен был помочь справиться с замешательством, — о том, что Лиза похудела и что она не совсем здорова; что Вера Никандровна видела её два раза в театре, но это было давно, и тогда Лиза была полнее; что вот уже она вырастила большого сына и что Кирилл познакомился с ним на рыбной ловле — славный мальчик, весь в неё; что — верно ли, будто она вышла снова замуж — и за кого (это, конечно, Вера Никандровна).