щественно в Центральной России. Здесь то же стремление найти «образ времени», создать подлинно историческое произведение.
В «Костре» события 1941 года перекликаются с 1919 годом. На вопрос, обращенный к Федину, почему события гражданской войны вплетаются в совсем иную эпоху, «Литературная газета» получила ответ: «Мне хочется в „Костре“ не просто показать картины Отечественной войны, а раскрыть прямую связь между ней и гражданской войной. В девятнадцатом году капитализм наступал на горло революции, в сорок первом он повел наступление на коммунизм. И тогда, и теперь старый мир не хотел отступать перед революцией, а революция не идет и не пойдет на уступки старому миру».
Настоящее перекликается с прошлым для того, чтобы среди бушующих и не желающих смириться чувств пришло к Кириллу Извекову точное осознание случившегося, твердый план действий. Война отчеркнула прожитую жизнь от новой, и ему в эти минуты надо было «решать — что брать с собой из пройденного в эту новую жизнь».
Так голос истории звучит в современности, которая становится исторической. Так обыкновенные люди — «рядовые истории» — становятся ее героями.
И эти «рядовые истории», эти новые герои нового времени — деятели революции в дооктябрьский период, борцы за нее и гражданскую войну и защитники Советской страны в Великой Отечественной войне, по существу, являются защитниками всего человечества от угрозы новой войны. Прежде всего их голоса зазвучали во всем мире, объявив войну войне. Вот главный смысл трилогии, ее историческая правда.
Образ времени, история, правда истории — все эти вопросы глубоко волнуют не только русского, но и зарубежного читателя, находят отклик в сердцах и умах прогрессивных людей всего мира. Во многих письмах из-за рубежа говорилось о том, что романы Федина открывают самые драматические страницы жизни русского человека, неразрывно связанной с историей России.
Зарубежные журналы помещают статьи, посвященные этим вопросам. В некоторых из них Федин отмечает упрощенное, прямолинейное толкование исторического жанра — «образа времени» в художественном произведении. Так, журналу «Нью уорлд ревью» от 28 июля 1961 года он отвечает: «Но я не задавался целью писать историю и почти не описывал событий ради них самих, хотя они играют важную роль. Я посвящал все внимание жизни русского человека на самых решающих переломах истории страны. Это романы русских судеб и — может быть — история того характера, которым стал известен советский человек, выросший из небывалых испытаний народа революцией, войнами, строительством нового мира.
Все три романа объединены в целое героями, проходящими эти испытания. И я хотел бы надеяться, что психология этих героев, в конце концов и есть собственно примета, определяющая жанровое место трилогии в литературе»[5].
Федина заинтересовала работа французского ученого в университете города Лилля, которая называлась «Становление нового человека в России», и работа доцента университета имени Вандербильта города Нешвиль (Теннесси, США) — «Константин Федин, его жизнь и творчество». С этими, в то время еще молодыми учеными, как мне известно, Федин вел интенсивную переписку. Смысл переписки — единство исторической и художественной правды.
Идейно-художественное содержание романов было продиктовано новым жизненным опытом писателя, теми переживаниями, которые принесла с собой война; вернее, эти переживания и потрясения подняли, раскрыли новую грань столь органичной Федину темы истории.
В одном из писем к читателю Федин говорит об огромном напряжении, с каким он работал над «Необыкновенным летом»: «Никогда прежде я так не изнурял, я бы сказал — не истязал себя работой, как нынешним летом (речь идет о лете 1947 года в Переделкине, когда Федин кончал роман. — Б. Б.). Пожалуй, только лето 1924 года было столь же напряженным, когда писались „Города и годы“».
Упоминание о «Городах и годах» не случайно, как и сопоставление процесса работы над двумя романами, отдаленными друг от друга четвертью века. По словам Федина, работая над «Городами и годами», ему приходилось мучительно искать, освобождаясь от старых представлений, способы художественного выражения громадных, неведомых дотоле исторических революционных движений. Теперь же тему гражданской войны и революции, тему воинствующего гуманизма, надо было решать, приведя к гармонии опыт многих и трудных лет, собрав воедино все накопленное, все новые знания о великой эпохе.
Вот один из фактов, подтверждающих, насколько исторически правдиво изобразил Федин своих новых героев.
В 1959 году в Саратове на конференции, посвященной творчеству Федина, Н. Чернышевская (внучка писателя) сказала, что, читая «Необыкновенное лето», она с предельной ясностью увидела тех героев, тех молодых большевиков-саратовцев, которые делали революцию. Она вспомнила, как в 1919 году внук Чернышевского вышел в снежный февральский день из Дома-музея Чернышевского, созданного молодыми саратовскими большевиками, чтобы пойти на фронт гражданской войны защищать революцию.
— Так эстафета передается из поколения в поколение, — закончила Чернышевская свою речь.
Русская тема «Первых радостей» и «Необыкновенного лета» получила большое интернациональное звучание.
Интерес представляют высказывания литературного критика Вюрмсера во французском еженедельнике «Леттр франсез»: «На первый взгляд это может показаться поразительным, но судьба каждой справедливой и настоящей книги такова, что создается впечатление, что она появилась как раз вовремя… Я не знаю ни одного романа, который давал бы точную и такую живую картину „перехода“ — перехода от так называемой вечной России с ее славянской душой, нищетой, пьянством и обломовщиной — к России советской!.. Эта книга — провозвестник будущего… С народом — и в этом весь секрет победы, и тот факт, что цели партии и рабочего класса сочетаются с историческими целями страны, — этот факт правдив не только для России и не только для „Необыкновенного лета 1919 года“»[6].
В том же «Леттр франсез» говорится, что Кирилл Извеков — один из самых увлекательных героев, когда-либо созданных в романе. Статья заканчивается утверждением, что разговор о Кирилле Извекове — это разговор о том, каким должен быть настоящий человек.
Трилогия построена на чисто русском материале, но Федина продолжала волновать тема Запада, вернее, эта тема жила в нем и в процессе работы над тремя романами. Так, в автобиографии он пишет: «Я отошел сейчас в прозе от западной темы, но надеюсь к ней вернуться, чтобы восполнить известную недосказанность в моих прежних романах введением образа, возникшего во мне как плод знакомства с Роменом Ролланом. Многое открывается воображению, когда встречаешь, то при свете солнца, то в ночной тьме или унылых сумерках, писателей столь разных, как Ромен Роллан и Мартин Андерсен-Нексе, либо как Герберт Уэллс, Леонхард Франк или хотя бы Ганс Фаллада. Взгляды их свидетельствуют о великих противоречиях Запада, выражают его трагическую многоликость… Мне очень хотелось бы и я надеюсь написать книгу, состоящую из картин Запада и рассказывающую о моих зарубежных путешествиях и жизни за границей».
В эту книгу должны были войти впечатления Федина, увидевшего западные страны впервые еще до мировой войны 1914 года и затем сравнивающего их жизнь из десятилетия в десятилетие на протяжении более полувека.
Федин увидел бурно растущий мир освобожденных от капитализма народов. «Если бы мне удалось сказать об этих новых „городах и годах“, — пишет он в автобиографии, — хотя бы только то, чему я сам был свидетелем, я выполнил бы отчасти свою обязанность перед нашим временем, давшим мне так много». Начиная с 1950 года Федин посетил страны, которых прежде не знал, Чехословакию, Румынию, Венгрию, Англию с Шотландией, Бельгию, Финляндию, и такие, которые больше или меньше были ему известны по давним временам, Италию, Германию, Австрию, Польшу. Поездки были связаны с общественными задачами, и прежде всего — с международной борьбой в защиту мира.
Идее мира отдавал свои силы и Федин-художник, и Федин — общественный деятель.
Он был членом Советского комитета защиты мира и принимал участие в работе Второго Всемирного конгресса сторонников мира в Варшаве, а также Конгресса народов в Вене и Всемирной ассамблее в Хельсинки.
«Я убежден, — писал он в автобиографии, — что из всех мыслимых целей художника главной — в идейном, моральном смысле — всегда должна быть эта борьба за сохранение мира между народами. Стремлением этим должно быть пронизано творчество писателя, и пока у него есть силы, он обязан отдавать их идее мира».
Федин был уверен, что пожар войны встретит общее сопротивление, что народы всех стран не дадут огню охватить землю. «И не пожаром войны, а чистым утром мира во всем мире будет приветствовать человечество свое завтра».
Он шлет из Вены в газету «Правда» свои впечатления о работе Конгресса народов: «Мне кажется, что на Конгрессе народов в Вене мы впервые со всей убедительной очевидностью увидели, что за последние годы к участию в борьбе за мир привлечены колоссальные массы народов, многие слои общественности различных стран света, которые, желая мира, ранее оставались пассивными либо даже не доверяли движению сторонников мира и отказывались ему содействовать…
В Вене звучат голоса народов. Они сливаются. Они производят тот ветер, который, по восточной пословице, возникает, когда народ вздохнет вместе. Мы чувствуем здесь этот ветер — ветер народной воли, народных требований, надежд и ожиданий».
Единство воли скрепляет и возвышает людей. Но конгресс не только возвышенная демонстрация чувств. Конгресс — это общая работа, работа каменщиков, строящих великое здание мира…
Народная, «вечная тема» мира душевно сблизила Федина со многими зарубежными писателями. Литературные портреты Стефана Цвейга, Леонхарда Франка, Иоганнеса Бехера, Бертольта Брехта, Вилли Бределя, Мартина Андерсена-Нексе, Костаса Варналиса, Хальдора Лакснесса и других, вошедшие в книгу «Писатель, искусство, время», пронизаны глубоким интернациональным чувством, полны тончайшего понимания индивидуальности писателя, особенностей его национальной культуры.