Когда Ольга Адамовна ушла, он минуту оглядывался с разочарованием: в комнате ничего, кроме спасательного круга, не обнаружилось. Неизвестно почему здесь находилась плита. Может быть, это было нечто вроде летней кухни.
Он вспомнил о противоположной двери в коридоре и пошёл к ней. Она была закрыта, но отворилась легко, едва он нажал. Здесь так же много обреталось вещей, как в коридоре, однако они были освещены двумя окнами, выходившими на улицу. Очевидно, тут жил Арсений Романович: застланная порванным одеялом кровать, письменный стол, похожий на прилавок слесаря и починщика керосинок, стопки, связки, штабеля и горы пожелтевших книг, плюшевое потёртое кресло с одним подлокотником, этажерка с цветастой посудой и пробитыми весьма разнообразно стёклами — все говорило о жизни человека деятельных и даже бурных интересов.
Алёша всунул в притворённую дверь сначала нос, потом голову, потом плечо и одну ногу, потом не вошёл, а вобрал себя в комнату всего целиком. Но он сделал только единственный шаг.
Внезапно стену пронзили крики двух ярых голосов. Что-то упало, покатилось, застукало, крики превратились в кряхтенье, рычанье, посыпались удары, стало ясно озлобленное бормотанье, приговариванье, и вдруг — грохоча — из распахнувшейся двери слева (которую Алёша не успел заметить) в комнату вывалились двое сцепившихся мальчишек. Алёша отшатнулся и этим испуганным движением наглухо захлопнул за собою дверь. Он был наедине с лихими драчунами. Они колошматили друг друга исступлённо, ухватившись за растерзанную книгу и стараясь ткнуть ею в лицо, в то же время бутузя свободными руками бока, спины, головы, плечи — всё, что подворачивалось под быстрые кулаки. Все больше вырывалось из книги растерзанных листов, летавших и садившихся вокруг, как голуби, все жёстче, точно швейная машинка, барабанили кулаки, и Алёша не мог разобрать, какому из мальчишек попадало больше, кто брал верх, кто сдавал. Ему показалось — страшные бойцы убьют друг друга насмерть. Они менялись местами, увёртывались, пригибались до пола, подскакивали, и в мелькании, в трепете, в завихрениях рваной бумаги он лишь разглядел, что один мальчишка был рыжеватый, а другой беленький — такой же, как сам Алёша, — и что они были больше его. Ладони у Алёши похолодели и взмокли, он думал, что надо убежать, но не мог шевельнуться и не мог оторвать глаз от содрогавшего сердце жуткого и великолепного зрелища. Он ничего не понимал из оборванных, как клочья книги, лютых словечек, которые выжимали из себя, кряхтя и захлёбываясь, мальчишки, но, сдерживая своё боязливое дыханье, он тоже начинал незаметно покряхтывать и что-то лепетать.
— Съел? — улавливал Алёша сквозь шипенье, удары, треск, шум, стук и топот возни. — На ещё, на!.. Слопал?.. Получай!.. Сам получай, сам, сам!.. На, на!.. На ещё!.. Раз!.. раз… ать… ать!.. На!.. А!..
Наконец в руках мальчишек остался от книги пустой переплёт. Рыжий вырвал его, отскочил, с размаха бросил им в лицо беленькому и крикнул:
— Вот твой Конан-Дойль! Жри!
Но беленький увернулся и опять беззаветно налетел на рыжего, присказывая:
— Я тебя!.. наконандойлю!
Они заработали в четыре руки поверх низко, по-телячьи опущенных голов, но ненадолго. Промахнувшись раза два, они отошли недалеко друг от друга, утёрлись рукавами, всхлипывая и дыша со свистом, распоясались, подтянули штаны, одёрнули рубашки, застегнули пояса, ещё раз утёрли красные поцарапанные лица, но уже не рукавами, а ладонями, и посмотрели — не осталось ли кровавых следов. Но лица пострадали гораздо меньше книги.
— Попало? — сказал рыжий.
— Тебе ещё не так попадёт, постой! — отозвался беленький.
Они помолчали, продолжая приводить себя в порядок и оглядывая поле брани. Беленький первый поднял с пола несколько листов и внимательно посмотрел на страницы.
— Вот тебе от Арсения Романыча теперь будет!
— Это тебе будет. Ты зачем рвал у меня книжку?
— А ты чего её стащил с полки?
— А ты зачем её запрятал? Сам соврал, что не нашёл, а сам нарочно запрятал.
— Я её нашёл, я первый и должен был читать. Все равно потом бы дал тебе.
— А чего ты врал? Я по носу видел, что врёшь, когда ты подлизывался к Арсению Романычу.
— Я не подлиза. Это ты подлиза.
— Да, как бы не так! Каким голоском засюсюкал: «Арсений Романыч, если мы найдём Конан-Дойля, можно нам взять?» А сам уж давно нашёл и запрятал нарочно черте куда, под географию!
— А тебе чего надо в географии! Полез!
— Чего надо! Я знал, куда запрячешь. У меня нос тонкий.
— Тонкий! Вот я тебе расквашу, он будет толстый.
— Расквась! — сказал рыжий и начал засучивать рукав.
Но все обошлось. Постояв, он тоже поднял с пола листочек.
— Пашка, у тебя какая страница? — спросил беленький немного погодя.
— Семьдесят пятая. А у тебя?
— Одиннадцатая и потом дальше, до шестнадцатой.
— Давай разложим на постели, а потом как следует сложим.
— Мы её склеим. Я у дедушки возьму клейкой бумаги, у него есть.
Присев на корточки, они стали ползать, вытаскивая листы из-под кровати, стола и кресла и передавая друг другу. После драки они стояли лицом к окнам, да были к тому же так поглощены своей ссорой, что ничего, кроме себя, не видали. Взявшись собирать книгу, они неминуемо должны были подползти к Алёше: некоторые листочки долетели до его ног. Он уже хотел помочь подбирать, потому что страх прошёл и он очень был рад, что после такого отчаянного сражения не оказалось даже тяжело раненных. Но сначала надо было объявиться. Он решил покашлять. И как раз в этот момент рыжий распрямился, оглядывая комнату, и прямо упёрся своим жёлтым бесстрашным взором в Алёшу.
— Это что? — спросил он. — Ты чей? Витя, смотри!
Но беленький уже подходил и глядел на Алёшу тоже необыкновенно бесстрашными и потому пугающими глазами.
— Наверно — которые приехали к Арсению Романычу из Петрограда, — сказал он.
— Ты из Петрограда? — спросил Пашка.
— Да, — ответил Алёша и поперхнулся слюнкой.
— Чего особенного нашёл в тебе Арсений Романыч! — удивился Пашка.
— Ты что же — все видел? — спросил Витя.
— Да. Извините, — сказал Алёша, поклонившись.
— Ничего. Мы не боимся, — сказал Пашка. — Как тебя зовут?
— Меня Алёшей.
— Сколько тебе лет?
— Семь-восьмой, — выговорил Алёша в одно слово.
— Мы саратовские, вот я и Витька, а нам восемнадцать лет. А ты петроградский, а тебе всего семь.
— Да, какой хитрый! Так не считают — двоих вместе! — посмелел Алёша.
— Тебе не выгодно. Трусишь, что мы старше. Ну, выходи, козюлька, на одну левую руку! Хочешь? — вызывающе сказал Пашка.
— Нет, не хочу. Мне Ольга Адамовна запрещает драться, — упавшим голосом признался Алёша.
— Это кто?
— Моя бонна.
— Это что?
— Гувернантка, — разъяснил Витя.
— Ты больше слушайся своей губернаторши, — сказал Пашка. — Этак тебе всё запретят, если слушаться будешь.
— Ну, собирай листочки, Алёша, — приказал Витя.
Алёша мигом опустился на колени и с восторгом полного избавления от страха начал ползать. Он вскакивал, подняв два-три листочка, отдавал их мальчикам, опять становился на колени, опять вскакивал и так добрался до той комнаты, откуда выскочили драчуны. Тут он увидел высокие длинные полки с книгами, не в особенном порядке, но расставленные и не очень пыльные.
— Библиотека! — сказал он, присев на пятки.
— А ты знаешь? — спросил Пашка ревниво.
— У моего папы тоже библиотека.
— Такой, как у Арсения Романыча, нет ни у кого, — сказал Витя.
— Мы её скоро городской сделаем, для всех мальчиков и девчонок, — сказал Пашка.
— Так тебе Арсений Романыч и даст! — возразил Витя.
— А мы, если захотим, отберём, — гордо объявил Пашка, — по новому закону, — что хотят, отбирают!
— Ну и дурак, — сказал Витя.
— Сам дурак. Хочешь только все для себя. Жила!
Они оба нахмурились, вкладывая листы в переплёт книги. Через минуту все было собрано, и Пашка сказал Вите:
— Тебе дедушка велел домой идти.
— Да, домой. А сам велел на базаре краску продать.
— Какую?
— Для яиц. Либо продать, либо обменять на яйца.
Витя достал из кармана пакетики, и все трое мальчиков стали разглядывать нарисованных на пакетиках ярких зайцев, петухов и огромные, размером больше зайцев и петухов, алые, лазоревые, лиловые яйца.
— Больно надо теперь твою краску для яиц, — сказал пренебрежительно Пашка, — когда пасха-то прошла.
— Деревенские что хочешь возьмут, — ответил Витя. — Им все надо. Я раз вынес на базар резиночки для записных книжек. Знаешь? — кругленькие такие. Деревенские все до одной похватали.
— У тебя дома пасху справляли? — спросил Пашка.
— Ага. А у тебя?
— У нас мать при смерти. Спрашиваешь! — отвернулся Пашка.
Витя поднял к самому носу Алёши книгу, потряс ею внушительно, проговорил с угрозой:
— Об этом Арсению Романычу ни гугу! Смотри!
Алёша покачал головой и солидно заложил руки за спину.
Когда приятели двинулись к двери, она раскрылась. Ольга Адамовна — в своём необыкновенном сак-пальто и в шляпке-наколочке, — остановившись, приложила руку к сердцу. Длинный подбородок её странно шевелился.
— Алёша, как мог ты сюда попасть… с этими мальчиками?! Вы кто такие, мальчики? Вы здесь живёте?
— Мы ходим к Арсению Романычу, — сказал Витя, осматривая Ольгу Адамовну, как хозяин.
— Это твоя? — нелюдимо спросил Пашка у Алёши.
— Мы познакомились, — сказал Алёша, примирительно обращаясь к Ольге Адамовне.
— Надо было ждать, когда вас познакомят старшие, — заявила Ольга Адамовна. — Что с твоими коленками, Алёша! Идём, я почищу, умою тебя, и мы должны гулять. До свидания, мальчики.
Она взяла Алёшу за ручку.
Пашка дёрнул им вослед головой и понимающе мигнул Вите:
— Айда на базар!
В коридоре Ольга Адамовна встретила Анастасию Германовну, таинственно притронулась к её локтю и прошептала:
— Сюда ходят такие плохие мальчики! Боже мой! Мы попали в плохой дом!