ельно от польской зависимости, но отдававший его под шведскую, и без всякого вознаграждения. Несколькими месяцами позже, когда Карл Х очутился в затруднительном положении, среди своих побед, у которых оказалась и обратная сторона, его новый вассал поспешил этим воспользоваться. 25 июня 1656 года в Мариенбурге он выговорил себе четыре палатината из владений своих прежних господ. Но он оставался по-прежнему данником, и в этом отношении он скорее потерял при этой перемене.
Разделение Польши, законченное в 1771 году, нашло себе здесь первый и значительный прецедент. Но в то время делившие добычу продавали шкуру медведя, не убитого еще, и Фридрих-Вильгельм не дошел еще до конца в своих стараниях.
Соединившись с Карлом Х в одном общем деле, он рисковал сначала вступить в конфликт с Москвою. В мае к нему даже явился князь Мышецкий от имени Алексея, угрожая ему, что армия в 700 000 человек готовится разгромить его территорию, если он не перейдет на сторону царя. Курфюрст, конечно, не верил этой цифре, но, не имея возможности узнать ее точно, он искусно провел Мышецкого, очень плохого дипломата, послав со своей стороны графа Эйленбурга с изъявлениями дружбы и объяснениями по поводу необходимости, вынудившей его подчиниться союзу со Швецией. В то же время в мариенбургском трактате он очень осторожно вставил статью, исключавшую из операций, в которые он мог быть замешан, Литву и восточные провинции, единственные точки его возможного соприкосновения с московским соседом.
Эйленбургу пришлось поработать много. Так как Хмельницкий и Ракочи выполняли заключенный ими договор, и казаки соединились с войсками Карла X, то Алексей со своей стороны оказал честь договору, заключенному в Вильне и, послав шведскому королю через стольника Алфимова нечто вроде декларации войны, вступил в Ливонию, занял Динабург и Кокенгаузен и послал к курфюрсту нового посланца, Георгия Богданова с поручением, которое долго сбивало с толку историков, так невероятен казался им предмет его.
Дойдя почти до безумной гордости в своей претензии на то, чтобы Фридрих Вильгельм принял его стоя и снял пред ним шляпу, этот необыкновенный посланник, грубо запрашивая его по поводу отказа и сам не снимая шляпы, предложил курфюрсту еще раз переменить государя, сделавшись вассалом царя.
Предполагали, что Богданов преувеличил данные ему инструкции. Но они, помеченные 16 августа 1656 года в лагере при Дубене между Динабургом и Кокенгаузеном, теперь уже принадлежат истории и освобождают посланника от подобного подозрения. Курфюрст вышел из затруднения, сославшись на необходимость апелляции к ландтагу, а следующие затем перемены в ливонской кампании, где царь испытал поражение под Ригою, а также обещание Нидерландов оказать свою помощь Пруссии, дали возможность Эйленбургу получить в ноябре 1656 года простой трактат о нейтралитете и дружбе. Алексей все же отказался принять посредничество Фридриха Вильгельма между ним и Швецией. То был первый дипломатический акт, в котором обменялись подписями обе северо-восточные державы.
Осаду Риги пришлось снять, и в 1657 году новая серия неудач убедила Алексея в том, что преемство Яну Казимиру в том виде, в каком оно было ему предложено, не стоило того, что он заплатил за него. А шведы между тем уже пробрались к окрестностям Пскова, разграбив там Печерский монастырь. В апреле 1658 года Алексей завел переговоры с этими противниками, столь безрассудно ведущими себя, и Нащокин, прикомандированный к князю Прозоровскому, получил от царя тайные инструкции подкупить полномочных министров Карла Х и добиться от них по крайней мере получения хотя бы одного пункта на берегу Балтийского моря, того самого, где Петр Великий должен был построить позже С.-Петербург. Несмотря на положенные на них труды, эти переговоры привели в декабре 1658 года лишь к подписанию договора на три года, совсем не оправдавшего желаний царя, но этот договор, уничтожив надежды, осуществление которых было возможно, упрочил за царем все завоевания, сделанные в Ливонии.
Это было одним из последствий событий, продолжавших ослаблять положение шведов в Польше. В декабре 1655 года победоносная защита Ченстоховского монастыря, знаменитого места паломничества, осажденного ими, воодушевила поляков и создала мысль среди них сгруппироваться вокруг своего государя для освобождения родной земли. По обычаям страны, в Тишовце, в люблинском палатинате, образовалась «конфедерация» и она вызвала к жизни силы и средства, о которых до тех пор никто не подозревал. В конце 1657 года император Фердинанд решил заключить оборонительный союз, которого давно уже требовала энергичная Мария Гонзаго. Несколько позже его подписал Леопольд, изгнав шведов из Кракова. В то же время, умея быстро изворачиваться, курфюрст Бранденбурга также предложил свои услуги. В ноябре 1656 г., воспользовавшись замешательством Карла X, он освободился из-под его вассальства, доведя до одной только Вармии ту часть, которую он претендовал получить из польской земли. Потом, благодаря тому, что дела Швеции запутывались все более и более, двумя трактатами, заключенными в сентябре 1657 года в Велау и в следующем ноябре в Бромберге, воспользовавшись в свою очередь отказом Польши от своих сюзеренных прав и уступкой нескольких мест, – Эльбинга, Лауенбурга и Бутова – он отказался от союза со Швецией. И в итоге, не считаясь и теперь с моралью, он сыграл не плохую игру.
При всем том Польша должна была сама радоваться ходу дела. Таким образом облегченная с одной стороны, получив помощь с другой, она сейчас же освободилась от Ракочи, которому казаки испортили всю кампанию, вызванные в Украйну беспорядками, создавшимися на почве все более неустойчивой политики Хмельницкого. Немного спустя массовое восстание шляхты и местами самих крестьян начало утомлять войска Карла X. Как они ни были стойки, но и они не были в состоянии бесконечно выдерживать наступления всего вооружившегося народа. И удары, заставлявшие их поддаваться и уходить, являлись похоронным звоном для их украинского союзника. Оставшись без определенной идеи и без всяких ресурсов, среди различных веяний, оспаривавших его умирающую волю и в которых по самому ходу дела взяло перевес течение, враждебное Москве, т. е. той единственной державы, на которую он мог еще надеяться, Хмельницкий представлял уж собой всего лишь развалину; 27 июля 1656 г. (стар. ст.) он испустил дух.
По легенде, он был отравлен одним польским дворянином, прибывшим в Чигирин под предлогом получить руку одной из его дочерей. Обе его дочери были замужем. Если какой-либо яд и прекратил действительно его дни, то он был ему дан жестокою действительностью, заменившею для него его честолюбивые мечты. Москва, желая сделать себе послушным инструмент, сломавшийся в ее руках, также лелеяла до известной степени мечты, и опередила естественный ход вещей. Пробуждение должно было наступить сразу для всех, принимавших участие в этой исторической драме, и в Украйне особенно оно привело к жестоким разочарованиям.
Глава одиннадцатаяРаздел
Рискуя, быть может, слишком утомить внимание некоторых моих читателей, я должен был на предыдущих страницах войти в немного сухие, хотя и необходимые, как мне кажется, подробности для выяснения проблемы, которая во многих отношениях и теперь еще носит характер современности. Отныне мое изложение становится уже более кратким, но и тут я не могу похвалиться, что смог избавить мой рассказ от того тяжелого впечатления, которое он получает неизбежно от излагаемых им событий. Он передает всецело их физиономию. История Украйны в последней четверти семнадцатого века представляет собой картину хаоса. Основу его составляют непрекращающиеся удары слепых сил. Ценою огромных усилий Москва добилась хоть частичной победы своей программы национального восстановления, но она могла победить хаос лишь пустотой, т. е. в некоторых пунктах только систематическим разрушением, а в других бесконечными отсрочками наиболее важных решений. Затруднения, встречаемые ею еще и теперь в этой части ее владений, происходят от этой же отдаленной причины.
Соединяя в себе все ужасы войны и народных восстаний, кризис 1648–1658 годов только вернул эту страну к ее первоначальной участи служить полем битв и хранительницей человеческих костей. В ней не создалось ничего прочного. Даже самая могила Хмельницкого, место которой было выбрано им в его милом Субботове, не долго почиталась.
Гетман оставил после себя одного только сына Георгия, едва достигшего шестнадцати лет, калеку телом и душою. По словам летописца, он был «евнухом по природе». Отец, кажется, передал тяжелую наследственность этому печальному наследнику. Выховский не замедлил объявить себя адъютантом этого нового управителя, чем-то вроде опекуна, но тотчас же обокрал своего опекаемого, отослав его в школу и захватив богатства, спрятанные покойным в Гадяче. Когда представитель Алексея, Богдан Хитрово, переехал в Украйну следующею зимою, он должен был склониться перед совершившимся фактом. Ему достаточно было своей миссии, состоявшей в распределении московских гарнизонов по главным городам и лишении казаков управления приходами страны. Он не мог даже воспрепятствовать узурпатору в его стремлении следовать ошибкам своего предшественника, добывая себе подкрепление со стороны татар для подавления нового мятежа под командою полтавского полковника Пушкаря.
Между тем вступление Выховского в исполнение обязанности гетмана имело очень угрожающее значение для Москвы. Вместе с ним, еще при жизни Богдана Хмельницкого, самые влиятельные из казацких начальников воспитанные по большей части в Польше и разделявшие там политические взгляды шляхты, дали соблазнить себя проектом компромисса, которому доставляла ряд увлекательных примеров истории республики. Разве «Русское великокняжество» не могло последовать судьбе литовского, соединившись с Польшею такою же федеративною связью и получив то же равенство привилегий и прав? Как ни был еще короток опыт московского режима и тяжелых повинностей, он усиливал тем не менее заманчивые стороны этого идеала. Царские чиновники и генералы, менее снисходительные и более грубые, заставляли сожалеть о прежних польских начальниках. Верховный клир, по известным уже нам причинам, буржуазия городов, в силу своей привязанности к своим муниципальным свободам, склонялись к тому же. Одни крестьяне, надеясь получить от царя хоть какую-либо помощь против польских или казацких господ, оставались еще в большинстве своем преданными новому порядку вещей.