— Всё правильно, — послышался голос полицейского.
— Ай, можно было нэ пэрэсчытывать. Я ныкагда нэ обманываю.
— Ну уж нет. Денежка счёт любит. Всё, здравия желаю.
Мирдза Ахмадовна вернулась к нам в подсобку.
— Палыцыя за паборами прыхадыла. Ну что сталы? Давайтэ, мэряйтэ!
Довольно быстро мы подобрали куртки по росту и размеру. Чуть дольше пришлось повозиться с берцами и камуфляжем: на субтильного Макса сложно было что-то найти. Затем Перепел выбрал для нас респираторы, рюкзаки, какие-то металлические хреновины (видимо, разборные контейнеры). Потом он отозвал нас в сторону и тихо спросил:
— Сколько у вас денег-то, желторотики?
У нас с Максом оказались примерно равные капиталы. Тогда Перепел поинтересовался у Мирдзы Ахмадовны, сколько она просит за всё. Названная ею сумма, в принципе, была нам по карману, однако Перепел принялся отчаянно торговаться. За двадцать минут торга ему удалось сбавить двадцать процентов.
— Теперь осталось самое главное — оружие. Больше, чем на пару фортов ментовских, у вас, желторотики, денег не хватит. Стволы нынче подорожали.
Мирдза Ахмадовна взяла с полки пару пистолетов и дала для осмотра Перепелу. Мне ужасно не хотелось брать эту дешёвую пукалку, и я спросил:
— А получше что-нибудь есть?
— Фора эсть, браунинг эсть, волкэр эсть…
— Не-не, это они не потянут, — вмешался Перепел.
— А кроме пистолетов, что есть? — поинтересовался я.
— Драбавыки эсть, автаматы эсть, вынтовки эсть…
— «Вепр» сколько стоит?
— Семь тысяч.
— Ни хрена себе! А дробовики?
— Ну, «пытсотка» обычный за двэ атдам, Чэйзэр — за пять, Спас…
— Не, не будет у них столько.
Перепел был прав.
— А нельзя ли часть продать нам в кредит? — спросил Макс.
— Э, кто ж сталкеру в крэдыт даёт?! — развеселилась торговка.
Вдруг у меня появилась идея!
— А если я не деньгами, а сламом заплачу?
— Аткуда у тэбя слам?
— Неважно. У меня есть «белая вертячка». Что за неё дадите из оружия?
— Вабще-та, я слам нэ бэру. Ты же знаешь, Пэрэпэл, да? Но ви мнэ, рэбятки, панравылысь. Я тэбэ за нэё «пытсотка» дам, хароший, новый.
— И пять пачек патронов, — быстро добавил Перепел.
— Тры.
— Четыре.
— Харашо, чэтыре.
В руки мне лег Форт-500М. Мне сразу понравились его поджарый силуэт, чёрный цвет, легкость и ладность, а также исходивший от него запах ружейного масла. Взяв его, я сразу ощутил какую-то уверенность в себе, особое чувство защищенности и свободы.
Чтобы снова испытать это чувство, я, словно гладя ручного зверя, провел рукой по дробовику, висевшему сейчас у меня на поясе, и почувствовал, что он влажный. Всё — и одежда, и снаряжение — всё было влажным от росы и тумана, окружавшего нас в овраге. Вот уже полчаса мы сидели здесь и чего-то ждали. Чего именно — непонятно. Перепел, сбрасывая рюкзак и садясь по-зэковски на корточки, выдохнул только: «Всё, последняя остановка перед Зоной». И немедленно присосался к фляге.
Овраг был глубиной примерно в полтора моих роста с крутыми глинистыми стенами. Рядом с тем местом, где мы остановились, была тропа, по которой можно было подняться наверх. Окурки, несколько пустых бутылок и консервных банок подсказывали, что люди здесь бывают нередко. Перепел мелкими глотками глушил сивуху, Макс сидел, прислонясь спиной к откосу и слушал в наушниках какую-то музыку. Я стоял, жадно затягиваясь сигаретой, и прислушивался к тупой ноющей боли в правом нижнем зубе «мудрости». Болеть он начал ночью, и я до утра промучился, вертясь на подушке, не в силах уснуть; боль то усиливалась, то затихала, и когда я ненадолго проваливался в дремоту, боль казалась мне какой-то металлической струной, пронзающей мое существование и время от времени вибрирующей.
— Перепел, дай хлебнуть, — сказал я, докурив и яростно втоптав окурок в красноватую глину.
— Не дам, — ответил он, оторвавшись от фляги.
— Жмот.
— Я не жмот. Я просто не зна… ик! не знаю, как на тебя спиртное в Зоне подействует.
— Да уж не хуже, чем на тебя! — разозлился я. — Шесть утра, а ты уже бухой в зюзю! Как ты вообще нас поведешь, алконавт хренов?!
— Отлично поведу, не ссы. Меня в Зоне алк… ик! алкоголь не берет. Совсем. Могу хоть ведро выпить — как вода. Только почки болят.
Вдруг сверху послышался звук едущего автомобиля, сначала звук рос и набухал, а потом стал сдуваться и совсем исчез. Снова всё накрыла ватная тишина, изредка протыкаемая вороньим карканьем.
— Всё, патруль проехал, — сказал Перепел. — Пошли. За мной!
От поднялся и пошатываясь полез по тропе из оврага. Мы с Максом выбрались в два раза быстрее, чем он. Я был дико зол: угораздило же выбрать в проводники этого старого алкаша! Надо же было этому чертову зубу разболеться именно сегодня! И за каким чертом, откровенно говоря, я лезу в эту Зону?
Поднявшись из оврага, мы через жиденький осинник вышли к грунтовке, по которой недавно проехал военный патруль. По ту сторону дороги метрах в двадцати тянулся высокий забор из ржавой колючей проволоки. Мы подошли к нему.
— Сымайте рюкзаки, бросайте их на ту сторону, — велел Перепел. Мы молча подчинились.
— Ты! — обратился он к Максу. — Вытаскивай из ушей свои затычки! Прогулка за… ик! закончилась. Дальше уже Зона. Там надо смотреть в оба глаза и слушать в оба уха. Выполнять всё, что я скажу. Если заметил хоть что-то странное, тут же говори мне. Обоих касается.
Мы специальными рогатинками приподняли нижний ряд колючки.
Вдруг послышался звук приближающегося автомобиля.
— … мать! — рявкнул Перепел. — Патруль возвращается! Быстро ныряем!
И мы один за одним поползли по-пластунски. Когда я и Перепел втянули на запретную сторону Макса, военный джип с опознавательными знаками бундесвера был уже совсем рядом. Из громкоговорителя раздался голос с сильным акцентом:
— Стойять! Некому нье двигаться! Мы будем стрельять!
— Ходу! Ходу! Ходу! — заорал Перепел, рванувший перпендикулярно забору, не разбирая дороги, через бурьян, через кустарник. Мы с Максом рванул за ним. За спиной раздалась басовитая очередь крупнокалиберного пулемёта. «Первая очередь должна быть предупредительная. В воздух палят фрицы», — мысленно успокаивал я себя. Мы мчались, глотая туман, по заросшей бурьяном поляне к густому березняку. Деревья были уже совсем рядом. И по тому, как с них посыпались листья и ветки, стало ясно, что вторая очередь, прогрохотавшая за спиной, дана уже не в воздух. Я упал и пополз вперёд. Так же поступил Перепел. Подотставший Макс поравнялся с нами, и я, схватив его за ногу, уронил в траву.
— Ползи, а то пристрелят.
Через несколько минут мы наконец-то добрались до спасительных деревьев. Немцы дали ещё пару очередей для порядка и затихли.
— Они за нами не погонятся? — спросил я Перепела.
— Нет, никогда. Они очень Зоны боятся все, — ответил Перепел, поднимаясь и отряхиваясь.
— А это уже Зона? — хрипло спросил Макс.
— Нет ещё, — буркнул Перепел. — Когда в Зону войдём, сам почуешь. Не пропустишь, не боись.
Мы углубились в лес. Берёзы быстро закончились, и вместо них пошли какие-то чахлые то ли грабы, то ли буки, то ли ещё что-то. Голые ветки полумёртвых деревьев были густо оплетены паутиной. Пахло здесь, словно в каком-нибудь бору, где разгромили попавшую в окружение армию, — гнильём, ржавчиной и смертью.
— Ой! Я, кажется, провалился куда-то! — раздался голос Макса. Я обернулся и увидел, что его левая нога по колено ушла в какую-то нору.
— Не могу вытащить.
Мы с Перепелом подошли и попытались его выдернуть.
— Ай! Осторожней!
Перепел, плюнув, отстегнул от рюкзака сапёрную лопатку и стал осторожно расширять края ямы.
— Вот, теперь, кажется, пошла, — обрадовался Макс, осторожно вытаскивая ногу.
— Можешь наступать на неё? — озабоченно спросил Перепел.
Макс попробовал и поморщился.
— Потянул маленько. Но идти могу.
Я заглянул в яму и увидел на дне кости, весьма похожие на человеческие.
— Перепел, тут убивали кого-то что ли?
— А то! Место поганое, тут частенько шакалы поджидают старателей, которые со сламом возвращаются.
Мне даже курить расхотелось, и я предложил не задерживаться и двинуть дальше. Сначала мы спустились в небольшую ложбину, по дну которой струился ручеёк («Не вздумайте из него пить, он течёт из Зоны», — предупредил Перепел), шли вдоль ручья сквозь обрывки рассеивающегося тумана, потом поднялись по склону, цепляясь за редкие кусты и молодые деревца, на крутой холм, опять спустились в ложбину, густо заросшую папоротником, потом опять стали подниматься, и вдруг…
Очень сложно описать это ощущение, которое испытываешь, пересекая невидимую границу Зоны. Сначала ты на секунду слепнешь, глохнешь, теряешь всякую чувствительность, и тут же наоборот — превращаешься в один сплошной глаз, сплошное ухо, нос, язык и на миг необыкновенно остро воспринимаешь цвета, звуки, запахи мира, которые смешиваются в невообразимый винегрет, и ты чувствуешь сладковатый привкус небесной синевы, зеленую кислинку молодой травки, упругую гулкость глинистой почвы, а затем… Затем с каждым человеком, судя по скупым рассказам других старателей, происходит по-своему. Меня словно изнутри от макушки до пяток окатили кипятком, появилось ощущение пронзительной тоски одновременно с надеждой на необыкновенное, раздирающее душу счастье; в мозгу, как в бешеном калейдоскопе, закрутились картинки из прошлого, и почему-то восхитительно ясно вспомнилось первое свидание: как тщательно готовился — гладил рубашку и ваксил туфли, как волновался и мучительно придумывал подходящие темы для беседы, и как потом всё на удивление легко и естественно прошло, и когда проводил её до подъезда, она даже позволила поцеловать себя в губы… И внезапно всё закончилось, и всё стало как было, точнее почти всё, как если бы кто-то, проведя обыск, вернул вещи на свои места, но положение их слегка изменилось. А моя зубная боль бесследно исчезла. «Здравствуй, Зона», — сказал я беззвучно.