— Меня больше волнуют не пустые головы, а пустой мешок, куда тебе следует вернуть взятый без спроса заклад, — деликатно добавил я, хотя полагалось бы строго прикрикнуть: «Положи яйцо на место!».
Странное создание, напоминавшее сказочного Колобка и своим видом, и своей изворотливостью, само выскользнуло из рук вещуна (к явному огорчению последнего) и, немного попетляв между нами, ловко нырнуло в котомку, уже ставшую для него чем-то вроде родного дома.
— Ну ладно, — вздохнул вещун. — С возвращением тебя. О впечатлениях не спрашиваю. Подожду, когда ты соберешься с мыслями.
— Впечатление осталось только одно: это не для меня, — я погладил пух, вольно реявший в воздухе. — Рожденный топать порхать не может.
— Не зарекайся. Совместные полеты для тенетников — то же самое, что для других народов совместные молитвы или совместные совокупления. Проще говоря, святое дело. Если поступит новое предложение, не вздумай отказываться. Уж коли вошел к ним в доверие, так надо развивать успех.
— Хорошо тебе говорить. А я ни рукой, ни ногой пошевелить не могу, — увы, это не было преувеличением.
— Но язык у тебя, надеюсь, шевелится?
— Что за странный вопрос! Я ведь с тобой не на пальцах разговариваю.
— Вопрос не странный, а очень даже нормальный. Если у тебя с головой и языком все в порядке, мы безотлагательно приступим к занятиям по изучению быта, привычек, верований и обиходной речи вредоносцев.
— Что за спешка! Нельзя ли отложить все это на потом? — взмолился я.
— Нельзя. На сей счет мною получены самые строгие указания от… — серия коротких взвизгов, которыми завершилась фраза, по-видимому, обозначала настоящее имя Рябого.
— Когда ты его видел? — удивился я.
— Только что. Вы, наверное, разминулись… Я немного задремал и забыл спрятать яйцо. Хорошо хоть, что оно вовремя изменило вид. Со стороны можно было подумать, что я собираюсь разгрызть мозговую кость. Тенетник глянул на меня так, словно это я виноват в смерти его сестробратьев, и предупредил, что отныне не потерпит с нашей стороны никакого безделья. Дескать, опасность, исходящая от вредоносцев, возрастает и ты должен отправиться к ним в самое ближайшее время.
Вот те раз, подумал я. С чего бы это Рябой заявился сюда, даже не дождавшись моего приземления? А вдруг я во время полета повредил себе что-нибудь? Или сошел с ума от страха?
Словно бы угадав мои мысли, вещун добавил:
— Он очень спешил и на прощание сказал, что отправляется куда-то далеко, чтобы решить твои дела.
— Так и сказал? — не поверил я.
— Так и сказал, — подтвердил вещун. Двужильные эти тенетники. Не успели прилететь и снова в воздух. Неужели они даже в отдыхе не нуждаются? Или полет для них — что-то вроде алкоголя, которого, как известно, всегда недостаточно?
— Он не уточнял, о каких именно моих делах идет речь? — спросил я.
— Нет. Только обронил вскользь… Но главное не это. Как я понял, после возвращения он собирается устроить тебе испытание. Если ты с ним не справишься, меня ожидают неприятности.
— Почему тебя, а не меня?
— Такая уж наша судьба — страдать за чужие промахи и прегрешения, — пригорюнился вещун.
— Так и быть, — сдался я. — Начинай свои уроки. Только покороче. Что там у вредоносцев с бытом и привычками?
— Нет у них быта. Вредоносцы полагают, что нынешнее существование есть лишь преддверие будущей жизни, которая начнется сразу после захвата Ясменя. А поэтому повседневным заботам не уделяется никакого внимания. Они спят где придется и едят то, что пошлет случай. Это, собственно говоря, касается уже привычек. Среди вредоносцев бытует поверие, что в грядущей новой жизни они должны переродиться. Как это будет выглядеть на самом деле, не знает никто, в том числе, наверное, и они сами. Обретя новый облик, вредоносцы не будут отвечать за свои прежние поступки и даже не смогут их вспомнить. Вот почему в душах этого народа нет никакого внутреннего сторожа, вроде совести или страха божьего. По мнению вредоносцев, они всегда правы, даже в самых дурных своих поступках.
Идея, скорее, пугающая, чем забавная, подумал я. То же самое учение о карме, только вывернутое наизнанку. Зачем в этой жизни воздерживаться от зла и смирять свои страсти, если следующая начнется с чистого листа.
Вещун между тем продолжал:
— В зависимости от условий существования вредоносцы бывают двух видов. Болотные называются чревесами и вид имеют соответствующий, особенно когда сыты. Лесных кличут прытниками. Те помельче, но злее.
— Каковы отношения между чревесами и прытниками? — поинтересовался я.
— Ты лучше спроси, как вредоносцы относятся друг к другу. Видовая разница особого значения не имеет.
— Будем считать, что уже спросил.
— Друг к другу они относятся вполне терпимо, но только в тех случаях, когда собираются устроить тенетникам какую-нибудь пакость. А в остальное время грызутся, как дикие звери. За кусок жратвы готовы разорвать соплеменника в клочья. Ведь никакого греха в том нет. Наступят благие времена, и все прежнее забудется.
— Если вредоносцы не щадят своих, то можно представить, как они относятся к чужакам. — Перспектива познакомиться с этим народом поближе привлекала меня все меньше и меньше.
— В понимании вредоносцев чужаки бывают разными. Одни им только мешают, и таким, конечно, пощады нет. А другие их, наоборот, подкармливают. Что ни говори, а вредоносцы для Злого Котла — это сила. К их помощи обращаются всякий раз, когда какой-нибудь местный царек собирается свести счеты с соперниками.
— Допустим, что с бытом и привычками все более или менее понятно. А что известно о верованиях вредоносцев? — рассказ вещуна мало-помалу так увлек меня, что я даже забыл про усталость.
— Тут случай довольно интересный. Возможно, в пику своим врагам-тенетникам вредоносцы поклоняются некоему антиподу Светоча — всесокрушающему Гробовику, чей образ проявляется только в делах его и место которого не в небе, а под землей. Именно он в предначертанный срок поможет вредоносцам погубить тенетников, а впоследствии поспособствует их перерождению. Причем Гробовик и Светоч не могут существовать совместно. Жизнь одного есть смерть другого.
— Подожди, — перебил я вещуна. — Поскольку в существовании Светоча может сомневаться только слепой, из твоих слов следует, что божество вредоносцев сейчас мертво. Так?
— Пусть будет так, — поморщился вещун. — Но я преподаю тебе не урок логики, а урок веры. Причем чужой. Смею тебя уверить, что, если смотреть со стороны, всякая вера кажется нагромождением нелепиц.
— Тут я с тобой не берусь спорить. Давай лучше вернемся к любопытным отношениям Гробовика и Светоча.
— Пока тебе хватит и самых общих сведений. С подробностями познакомишься на месте, — он как-то странно ухмыльнулся. — Сейчас мы перейдем к самой сложной части занятий, которая потребует от тебя немало внимания и прилежания. Догадываешься, что я имею в виду?
— Догадываюсь… — былой задор сразу угас, но пути назад уже не было. — В мою бедную голову будут вдалбливать язык вредоносцев.
— Почему же вдалбливать? Вдалбливают кол в неподатливую землю. А нам без обоюдных усилий никак не обойтись. Времени на обучение отпущено мало, так что придется постараться. Прерываться будем только на сон.
— И на еду, — добавил я.
— Если ты вспомнил про еду, значит, тебе уже немного полегчало… Ну что, приступим?
— Давай… Для начала произнеси мне какую-нибудь фразу на языке вредоносцев.
— Изволь, — молвил вещун, но больше не проронил ни звука, а только хватал ртом воздух, словно рыбина, попавшая в замор.
— Тебе плохо? — забеспокоился я.
— Нет, — он едва заметно улыбнулся.
— Ты язык забыл?
— Да нет же! Просто ты не расслышал моих слов. Голос вредоносцев, в отличие, скажем, от тенетников, так низок, что его улавливает не всякое ухо.
— А твое, значит, улавливает!
— Мое улавливает, — не без гордости подтвердил вещун.
— Что тогда прикажешь делать мне?
— Тебе придется читать их речь по губам… Обучение мы построим так: сначала я буду говорить на языке вредоносцев, но обычным голосом. Ты будешь слушать меня и одновременно следить за моим ртом. Позже, когда ты кое-чему научишься, мы целиком перейдем на беззвучную речь. Понимаю, что это двойная работа, но выхода, увы, нет.
Это понимал и я сам. Реально выхода действительно не было. Сбежать отсюда нельзя. Рябой — единственный, на кого здесь можно положиться, — кровно заинтересован в моих лингвистических успехах. Его разочарование обойдется нам очень дорого. Ну что же, как говорится применительно к нашему случаю, хочешь жить — умей учиться.
— Повтори вслух фразу, которую ты отшлепал губами, — сказал я, а когда вещун с готовностью исполнил эту просьбу, и добавил: — Теперь переведи на понятный мне язык.
— Я сказал: «Вот ты и попался, подлый лазутчик!» Не исключено, что это будут последние слова, которые ты услышишь, а вернее, распознаешь в своей жизни.
— Хватит пугать, — буркнул я. — Тоже мне шутник выискался… Лучше-ка приступай к своим обязанностям. Только начиная с самых простых слов.
— Не с самых простых, а с самых употребляемых, — поправил меня вещун.
Самые употребляемые слова из лексикона вредоносцев, как оказалось, делились на несколько групп.
Одна, например, отражала реалии их суровой жизни — враг, опасность, вылазка, укрытие, засада ну и, конечно, смерть. Причем смерть трех принципиально разных видов. Подобные нюансы вещун разъяснить не смог.
Другая группа слов относилась к быту, которого, по мнению того же вещуна, у вредоносцев не было и в помине — еда, питье, одежда, посуда, сон. Дом понимался как место для ночлега, а обувь вообще не упоминалась.
Не остались без названий и части тела — руки, ноги, голова. Здесь я для себя никаких сложностей не видел, хотя они намечались впоследствии, при описании черт лица.
Животный мир в представлении вредоносцев был не слишком разнообразен — зверь, рыба, птица, змея, пиявка, комар, вошь. То же самое относилось и к флоре — дерево, трава, куст, тростник, ряска. Окружающая реальность характеризовалась не менее скупо — вода, воздух, земля, огонь, земля пополам с водой (очевидно, болото), небо. Ясмень вредоносцы называли незамысловато, но с намеком на перспективу — «наша земля».