Когда политическое положение Моравии, приобретенное долголетними усилиями ее князей и тяжелыми пожертвованиями народа, достигло желаемой высоты по отношению к иноплеменным соседям, тогда моравский князь с большим успехом стал стремиться к распространению своей власти между соплеменными народами. Моравия является в это время носительницей таких признаков образованности – государство, церковное устройство, национальное духовенство, – каких не мог представить у себя ни один славянский народ. И нужно признать, что христианство много способствовало Святополку в образовании его обширной монархии[100]. Еще в 871 г. он вступил в родство с чешским княжеским родом, женившись на чешской княжне; родственная связь должна была между чехами и мораванами усилить сношения, естественным следствием которых был их союз против немцев (872–874)[101]. Скоро затем князь чешский Борживой и жена его Людмила приняли христианство от архиепископа Мефодия, тогда Чехия открыта была для проповедников христианской веры и подчинилась в церковном отношении моравскому архиепископу. Но вместе с церковным влиянием Моравия делала успехи в Чехии и другого рода: если Святополк совсем не лишил Борживоя княжеской власти, то во многом ограничивал его и подчинил страну его своей власти[102]. Легенда рассказывает, что Святополк презрительно обращался с Борживоем, изгнал его из Чехии и сам управлял ею. К этому же времени нужно отнести крещение языческого князя в Висле и присоединение других областей за Карпатами, как намекает на то жизнеописатель Мефодия[103].
Распространение господства Святополка Моравского вело за собою проповедь христианства в подчиненных странах. Но все славянские земли были еще ранее разделены по епархиям немецких епископов, так что моравский архиепископ как ранее в Паннонии, так теперь в Чехии и за границами ее должен был столкнуться с немецким духовенством. Хотя зальцбургское духовенство и было принуждено согласиться на уступку Паннонии, тем не менее пасовский и регенсбургский епископы могли ратовать против отторжения от них Чехии и Моравии и против незаконного, с их точки зрения, распространения Мораво-паннонского архиепископства к северу[104]. Весь успех дела свободной проповеди христианства греческого обряда в державе Святополка, несомненно, зависел от личного расположения князя к своему архиепископу; если бы Святополк видел в деятельности Мефодия осуществление своих целей, если бы на славянское богослужение смотрел как на необходимое средство к сохранению завоеванной самостоятельности, то он дорожил бы своим архиепископом и защитил бы его от всех нападений. Но Святополк в этом отношении был далеко ниже своего предшественника Ростислава. Ему удалось сделаться могущественным властелином, раздвинуть широко над соседями свое господство, быть страшным для врагов и дать государству довольно прочное устройство; но он мало заботился о средствах, которыми достигал цели, его не одушевляла великая идея борьбы за свободу народа, свою власть он ставил выше общего дела. Немецкое духовенство скоро снова нашло доступ в Моравию, успело проникнуть даже ко двору и войти в доверие князя. Вызнав слабые стороны Святополкова характера и потакая его страстям, оно возбудило в неосмотрительном князе недоверие к Мефодию.
Жизнеописатель Климента так рисует отношение Святополка к Мефодию: «Святополка, человека грубого и невежественного, обошедши коварством, сделали они (немецкие священники) всецело участником своего учения. Да и каким образом он, раб женских удовольствий, не внимал бы больше им, чем Мефодию, отмечавшему гибельное для души зло в каждом удовольствии? Ибо что изобрел Евномий для привлечения большего числа учеников, то придумал также и безумный народ франков, т. е. снисходить ко всем грехам. Святополк, развращенный ими, вовсе не обращал внимания на Мефодия, даже относился к нему враждебно. И чего уж ни говорил ему с ласкою, какими угрозами не устрашал князя Великий!»
Стараясь раздуть неудовольствия между князем и архиепископом, враги Мефодия очернили его в глазах князя, будто он отступил от православия и недостоин епископского сана; распустили слух, что папа отнял церковную власть у Мефодия и возвратил Моравию немецкому духовенству. При папском дворе также нашлись люди, сочувствовавшие стремлениям немецкого духовенства и убедившие Иоанна VIII запретить Мефодию богослужение на славянском языке[105]. Не обратив внимания на папское письмо, переданное ему легатом, епископом Павлом Анконским, Мефодий продолжал, по требованию совести, исполнять свое дело. Но у него были постоянные соглядатаи, сносившиеся с римской курией; донося об ослушании Мефодия, они вместе с тем взводили на него обвинение, что он отступил от православия и распространяет заблуждения между мораванами. И Святополк, доверявший больше врагам Мефодия, послал наконец к папе пресвитера Иоанна для разрешения его недоумений о православии архиепископа Мефодия. В июне 879 г. папа отправил два письма в Моравию[106]. «Мы слышали, – писал он Мефодию, – что ты не то проповедуешь, что святая римская церковь приняла от самих апостолов, и вводишь народ в обман; поэтому приказываем тебе без всяких отлагательств явиться в Рим и лично объяснить, так ли ты веруешь и учишь, как обещал пред святою церковью». В письме к Святополку папа убеждает князя твердо держаться учения римской церкви и отвергать, как ложное, всякое другое учение, кто бы ни проповедовал его, епископ или священник; удивляется, что Мефодий отступил от православия и успокоивает князя, что к пресечению зла уже приняты меры отозванием в Рим Мефодия. Нимало не медля, архиепископ Мефодий предпринял третье путешествие в Рим, его сопровождало доверенное лицо моравского князя; в конце 879 г. они увидели папу Иоанна VIII.
Мефодию пришлось иметь дело с человеком, замечательным во всех отношениях. Читая буллы папы Иоанна VIII, невольно удивляешься его дипломатическим способностям. Он умел выпутываться из таких затруднительных обстоятельств, в которых потерялся бы другой на его месте. В труднейших положениях для него пригодно было всякое средство; с величайшим хладнокровием он заключал союзы и нарушал их. Из страха перед сарацинами, в надежде получить утраченную Болгарию и для приобретения союза в Византии, он не посовестился торжественно отлученного Фотия снова признать патриархом и почтить его похвалой. Слабые представители дома Каролингов, тратившие всю свою силу во взаимных раздорах, давали мало надежды Иоанну на содействие: теснимый с одной стороны итальянскими герцогами, с другой – постоянными нападениями сарацин, не раз папа обращал заискивающий взор на Восток, где с Василием I (867 г.) начала царствовать блистательная династия македонских императоров. В продолжение трудной десятилетней деятельности политика папы Иоанна VIII принимала разнообразные направления; в его действиях, письмах, поручениях и т. п. проглядывает более государственный человек, преследующий политические цели, чем тонкий богослов. Едва ли найдется другой папа, написавший столько отлучений, так страстно и неуклонно ведущий свое дело; но эта же страстность необходимо вела его к непоследовательности, резко выдающейся и в отношениях к Царьграду, и к Моравии. В 879 г., ко времени прибытия в Рим архиепископа Мефодия, положение папы было из самых затруднительных[107]. Уступая восточнофранкской партии, желавшей видеть императорскую корону на ком-нибудь из детей Людовика Немецкого, сделав в угоду этой партии запрещение славянского языка в богослужении, в то же время папа видел, что восточнофранкские короли не будут в состоянии защитить его от внешних и внутренних врагов. Гораздо охотнее отозвалея на призыв его византийский император Василий, одержавший победу над сарацинами у берегов Южной Италии. Сближение с Византией давало надежду возвратить Болгарию к римской церкви, отторгнуть далматинцев от церковного союза с Востоком. Все эти надежды готовы были осуществиться в 879–880 гг., требовалось только много такта и изворотливости, а в этих качествах не было недостатка у папы Иоанна VIII.
Неизвестны ближайшие обстоятельства, которыми сопровождались объяснения св. Мефодия с папой. Можно только удивляться уступчивости и сговорчивости папы: он не замечал или казался не замечавшим существенной разницы в вероучении Мефодия и западных богословов[108] и нашел возможным, после двукратного запрещения, снова разрешить славянский язык в богослужении и оправдать Мефодия. С Мефодием папа отправил к князю Святополку письмо, весьма замечательное по содержанию. Свидетельствуя в нем о правоверии моравского архиепископа, подтверждая за ним высшие церковные права в Моравии и признавая славянский язык годным к славословию Бога, наравне с еврейским, греческим и римским, Иоанн в то же время извещает о рукоположении для Моравии епископа из немецкой партии; разрешая вообще совершать литургию на славянском языке, он делает оговорку: «Ради большей торжественности читайте Евангелие на литургии сначала на латинском, потом на славянском языке, а если тебе (Святополку) более нравится латинская месса, то мы повелеваем для тебя служить обедни на латинском языке». Весьма сомнительно, чтобы искреннее чувство руководило папой, когда он делал эти распоряжения. Поставив епископом в Моравии природного немца Викинга, папа усиливал этим немецкую партию при дворе Святополка, вносил снова нескончаемые раздоры и ставил в сомнительное положение Мефодия. Сам же Святополк относился безразлично к славянскому богослужению, любил окружать себя пришлым духовенством, был в весьма близких отношениях с сыном Карломана Арнульфом, получившим в управление Каринтию и Паннонию. Таким образом, со времени возвращения Мефодия в Моравию, в конце 880 г., начались для него новые испытания. Пользуясь значением при дворе и личным расположением Святополка, немецкая партия, и во главе ее Викинг, поддерживаемый высшим немецким духовенством и герцогом Арнульфом, старались, потакая страстям дикого и грубого князя, рассорить его с Мефодием и снова возбудить к нему недоверие. Даже пущена была в ход грубая клевета, что послание, переданное Святополку Мефодием, подложно, что Викинг имеет секретные поручения от папы, которые выполнить он обязался клятвенно, что Мефодий, наконец, не признан настоящим архиепископом