ь своих соплеменников и дружишь с саксами; но поклянись, что ты отстанешь от них, и мы встанем за тебя». Он дал клятву; тогда началось суровое истребление храмов, избиение духовных лиц[199].
Достаточно, кажется, видно из этого примера, что князья, впутываясь в немецкую политику, через это отделялись от народа и вставали во враждебные к нему отношения. Как глубоко было в тогдашнем мире, даже между сильнейшими представителями его, убеждение в величии императорской власти, в обширных правах ее раздавать титулы и привилегии, показывает пример искательства королевской короны такими лицами, как Стефан Угорский и Болеслав Польский.
Сильные государи славянские, чешский и польский, выступают из границ национальной политики, впутываются в интересы немцев и частью помогают им добивать славян, частью враждебно сталкиваются между собой, изменив двадцатилетнему дружному взаимодействию. Польша, недавно еще[200] с помощью чешского войска усмирявшая врагов своих, потом в союзе с Чехией располагавшая запутанными делами империи, высказывается теперь как страна молодая, ищущая простора и расширения территории; польский князь Мечислав не только «с чрезмерным войском» спешит на помощь Оттону против полабских славян, но в то же время «подносит ему редкие подарки и себя предает во власть его», является на помощь к Оттону, когда он предпринимал походы на Чехию, и помог немцам отнять у Болеслава Чешского Мишну и Лужицы. Уже тогда, вероятно, начался захват Польшей чешских земель, бывший причиной войны между Чехией и Польшей 989–990 гг., о причинах и следствиях которой довольно неопределенно говорят источники. Эти два государя, повелевавшие довольно численными народами, соединившимися уже в политическое целое, ослабляли друг друга междоусобной войной в то время, когда северные соседи их изнемогали в неравной борьбе с немцами. В двухлетней чешско-польской войне лютичи являются союзниками чехов, немцы – союзниками поляков.
Не менее деятельное, но равно безуспешное и единичное движение было в конце X века у сербов-лужичан. Только после продолжительных войн удалось успокоить сербов саксу Эккарду, в награду за что он сделан был маркграфом Мишенским. Среди кровавых событий этого времени сербская история выставляет одного мильчанского князя, с латинским именем Кресцентия (Crescentius). Столица его была на Лимашевой горе, недалеко от Королевской рощи (Königshain). По летописным известиям, император, разгневанный поступками князя, послал против него войско. Когда была уже взята столица Кресцент, с немногими из своих друзей он нашел возможность бежать, но посланные за ним в погоню нагнали и убили его. Старое сербское предание, сохранившееся между населением Нижних Лужиц, говорит, что некогда один сербский король, принужденный, вследствие проигранного сражения, бежать из Верхних Лужиц, в челне спасся в болота Нижней Спревы и там, вблизи местечка Боркова, заложил город, где долго после того княжил. Другое народное предание говорит, что один сербский король, имевший свою столицу в городище, неподалеку от Боркова, спасаясь бегством от немцев, приказал перековать коней своих так, чтобы подковы были обращены назад и чтобы, таким образом, погоня не могла открыть места его убежища. Сопоставляя эти известия, лужицкие историки заключают, что Кресцентий не погиб на Лимаше, но что, не видя надежды на спокойное княжение в Верхних Лужицах, он перебрался в Нижние, в долину реки Спревы; но и там враги не оставляли его, и он хитростью должен был спасаться от них[201]. Нельзя положительно сказать, какой верхнелужицкий князь спасся в долину Нижней Спревы, однако нельзя отрицать действительности подобного события. Городище около Боркова, без сомнения, было последним прибежищем свободных сербов, когда их земля была занята немцами. Нижнелужицкое население доселе помнит, что там была последняя столица королей сербских; выкапываемые там одежды и ранние металлические поделки подтверждают народное предание. Долго еще после порабощения Лужиц потомки прежних королей хранили свою независимость в этих неприступных местностях.
Вообще, к концу Х века ни одна часть западного славянства не могла представить отпора движению немцев; не говоря уже о жупах и коленах, целые народы теряют свое национальное правительство, вступают в зависимые отношения и мало-помалу втягиваются в политику немцев. Иногда в том или другом месте вспыхнет восстание, но ближайшие соседи и недавние союзники восставших помогают немцам снова наложить на них тяжелое иго. Не видно сознания опасности, грозившей всем окраинным народам; в большей части случаев руководились минутными побуждениямн и личными выгодами; только юная Польша понемногу изготовляла средства для борьбы с опасным соседом.
Польский князь Болеслав. Его внутренние дела. 992–999 гг.
Князь польский Мечислав умер 25 мая 992 г.[202] От брака его с Дубровкой[203] осталось два сына: Болеслав и Владивой; от брака с Одой три сына: Мечислав, Святополк и Болеслав[204]. По общему всем славянам обычаю, Польша должна была разделиться на уделы по числу оставшихся сыновей князя; но старший сын Мечислава и Дубровки, Болеслав, изгнал из страны мачеху и сыновей ее, приказал ослепить родственников своих Одилиена и Прибивоя и соединил под своей властью Польшу[205]. В первые годы правления Болеслав не изменял по отношению к немцам политики своего отца; дела шли тем путем, какой им указан был опытностью Мечислава. В 991 г. императрица Феофания на сейме в Кведлинбурге объявила поход против славян, все еще продолжавших волноваться. Хотя Болеслав лично не связан был никакими обещаниями относительно этого похода, так как на сейме был отец его Мечислав, вскоре после того умерший, тем не менее в 992 г., когда Оттон с огромным войском направлялся к Бранибору, молодой польский князь, во исполнение обязательства отца, посылает немцам вспомогательный отряд. Отношения Болеслава к Оттону III не изменились и после того, как он самовольно изгнал из Польши мачеху и братьев: Ода искала восстановления своих прав не в Германии, но в Риме, у папы Иоанна XV. В 996 г. Болеслав помогал Оттону в походе его на бодричей, тогда он оказал покровительство брату епископа Войтеха Собебору, пригласив к себе в Польшу и таким образом спасши его от несчастной доли, постигшей в этом году род его. Поддерживая союз с императором, Болеслав не опускал из виду и своих выгод. В это время (992–996 гг.) подчинены были им поморяне до самого Балтийского моря, также некоторые колена пруссов должны были признать его зависимость: мы знаем, что во время проповеди между пруссами Войтеха Гданьск принадлежал уже Болеславу. Гельмольд подчинение поморян и пруссов ставит в непосредственную связь с походом Оттона на славян полабских. Следствием тесного союза немцев и поляков для первых было успешное прекращение двенадцатилетней войны с полабскими славянами, для вторых расширение границ областями поморян и пруссов. Но Болеслав недолго был в союзе с немцами; он скоро сознал, что существенные выгоды Польши не в этом направлении, что его задача не подавлять, но поддерживать движение против немцев между другими славянскими народами. Стать во главе славянского мира и направить все его силы на борьбу с опасными соседями сделалось задачей политики Болеслава с первых годов XI века. Богатство военных сил, обнаруженных Польшей в XI веке, поражает неожиданностью и величием, прочной организацией и правильным приложением их. Мы должны вглядеться в характер этого сильного и энергичного человека, и рассмотреть средства, которые Болеслав имел под руками и приготовлял вновь для задуманной борьбы с немцами.
Мешко I и Дубравка. Почтовые марки по мотивам рисунков Я. Матейко (Польша)
С Болеславом Польским случилось то же самое, что и со всеми крупными лицами древней и средней истории. Государи – образователи общественного порядка, выведшие нацию из тесных границ ее собственной территории, прославившие народ свой военными подвигами, вообще не забываются в потомстве. Но скоро после их смерти, когда широкий план, начертанный ими для будущих поколений, становится не под силу их преемникам, имя их окружается прихотливыми красками народной фантазии и становится достоянием сказки; забываются исторические пределы внешней и внутренней деятельности, и последующие внешние дела и внутренние учреждения нанизываются на основную нить преданий о них. Через несколько поколений к такому имени приурочиваются события, бывшие результатом движения целых эпох; все идеалы нации, возвышенные черты любимых героев и т. п. ставятся в связь или сосредоточиваются на этом лице. В первом национальном историческом памятнике, у Мартина Галла, характер Болеслава приобрел уже черты предания, частью стершие и сгладившие в нем действительные признаки исторического деятеля первой четверти XI века; последующие польские летописцы еще более изукрасили характер Болеслава чертами народного предания. Таким образом, историческое лицо с течением времени покрывается поэтическим колоритом, с которым оно переходит и в область истории; в таких деятелях, ставших предметом сказаний, весьма трудно отыскать черты личные. Уже Галл нашелся вынужденным прибегнуть к риторическим средствам, описывая дела Болеслава. «Кто в состоянии достойно описать его подвиги или сосчитать жестокие битвы с окрестными народами? Не он ли подчинил Моравию и Чехию, завладел в Праге княжеским престолом и посадил на него своего сподручника? Не он ли весьма часто одерживал победы над уграми и подчинил своей власти всю землю их до Дуная? Неукротимых саксов так доблестно усмирил он, что в реке Сале, в середине земли их, вбитыми железными сваями обозначил пределы Польши. Что исчислять его победы и триумфы над неверными племенами, когда известно, что он их попирал ногами!» Если история может отделить исторического Болеслава от того обаятельного, поэтического образа, который создало из него воображение народное, то она обязана в этом отношении одному иностранному источнику: политическую деятельность Болеслава описал его современник Титмар, епископ Межиборский. Восстановить действительные черты довольно трудно и по этому источнику: Титмар описывает дела Болеслава с чувством тяжелой скорби и негодования против него.