[252]. Защиту собственности кмета ставил выше забирания городов и побед над неприятелями, говорил, что все рыцарское сословие имеет единственную цель – защищать поселян.
При такой щедрости ко всему народу Болеслав оказывал еще более расположения к своему верному рыцарству, товарищам в войне и боевых трудах, главным исполнителям его великих замыслов. Он желал, чтобы как можно численнее было его рыцарство, пополнял ряды его немецкими, угорскими, славянскими и печенежскими удальцами. Каждый пришлец, отличившийся своими военными способностями, становился уже не рыцарем только, но сыном короля; если с которым из них случалось несчастье потерять коня или что-нибудь подобное, он с избытком вознаграждал утрату и так говорил окружающим: «Если бы можно было такого храброго воина откупить от смерти, то и жадную смерть я бы обременил богатствами, чтобы сохранить такой цветок в моем отважном рыцарстве». Каждого рыцаря знал король и поощрял к бою по имени; «если рыцарь обвинен был в каком преступлении, король посылал за ним, принимал к себе на лицо, приглашал к столу и не приступал к допросу в тот день, но или в следующий, или на третий день». И так дорожили королевским вниманием, что запрещение являться ко двору принимали за наказание, равное смерти или темнице.
Сам король любил веселое общество, пиры и забавы. Сорок столов обыкновенно накрывалось для его гостей. За главным столом сидит сам Храбрый с избранными товарищами и советниками; число их было двенадцать. Между ними мы видели «возлюбленного аббата его» Туни, ловкого дипломата Стоигнева, брата св. Войтеха, Собебора и в Киеве вошедшего к нему в доверие священника Анастаса. Вместе с ними сидят жены придворных сановников, и во главе их умная и догадливая королева Кунильда, много сделавшая добра и сдерживавшая порывы своего раздражительного мужа. Мужчины и женщины одеты в драгоценные шелковые одежды, особенно последние блистали золотом и дорогими камнями. Тут, за столом, передавая из рук в руки круговую чашу, рассуждали о государственных делах, о прежних подвигах; тут размягчалось королевское сердце, вспоминал он о старых товарищах, осужденных им на смерть в порыве гнева[253]. Тогда «достопочтенная королева» тихо касалась его рукой и нежно спрашивала: «А рад ли бы ты был, если бы какой святой воскресил их от смерти?» Король отвечал: «Я ничего бы не пожалел, если бы кто возвратил им жизнь и детей их освободил от несчастной доли сиротства». А королева нередко вырывала из рук палача осужденных ему жертв и сохраняла им жизнь. Теперь, пользуясь минутой, с улыбкой признавалась она в своей благочестивой хитрости; и вместе со всеми двенадцатью советниками и женами их падала королю в ноги, чтобы испросить милость его к виновным, а король с поцелуем подымал ее с земли и бывал очень доволен.
Поход на Русь был последним военным делом Болеслава. Известия о Болеславе в летописях заканчиваются торжественным актом его коронации. Несколько раз пытался он получить королевскую корону из Рима, но интриги Оды, убежавшей к папе и подарившей св. отцу Гнезно, парализовали его стремления. Он посылал в Рим монаха, но шпионы короля Генриха на дороге схватили его и не пропустили далее, жаловался папе, что козни короля Генриха не позволяют ему исправно представлять церковную дань в Рим. Но папа стоял в близких отношениях с императором Генрихом II, и все попытки Болеслава оказывались тщетными. Наконец, оставив бесполезные хлопоты, почти перед самой смертью он приказал польскому духовенству помазать и короновать себя между 13 июля 1024 г. и 3 апреля 1024–1025 гг. О ближайших обстоятельствах коронования умалчивают туземные источники, иностранные же свидетельства показывают, что оно наделало там немало шума. Летописец кведлинбургский пишет: «Болеслав, князь польский, узнав о смерти императора Генриха, до того возгордился, что безрассудно дерзнул возложить на себя священную корону; за эту дерзость тотчас же потерпел божеское наказание, ибо скоро затем умер»; другой летописец венчание Болеслава считает одним из замечательнейших событий 1025 г.
«Вельможи и друзья, собравшиеся у ложа больного короля, спрашивали его, сколько времени и как носить по нем траур; он отвечал: ни месяцев, ни годов я не назначаю вам периодом скорби; но кто меня знал и испытал мое расположение, тот долго, ежедневно будет по мне плакать. И не только те, которые меня знали и пользовались моим расположением будут меня оплакивать; но и их дети и внуки пожалеют о смерти короля Болеслава, слушая о нем рассказы». Мы закончим о Болеславе Храбром выпиской из Мартина Галла: «Со смертью короля Болеслава золотой век сменился на медный. Польша королевствующая, увенчанная прежде золотом и алмазами, сидит теперь в пыли, покрытая вдовьими одеждами; звуки лютни заменились вздохами, пляски – скорбью, веселость обратилась в печаль. Во весь тот год никто в Польше не давал мирского мира; ни один пан и ни одна панна не украшали себя праздничными одеждами; ни пляски, ни игры на лютне не услыхал бы ты в публичных местах; не раздавались по дорогам веселый девичьи песни и звуки радости. Так имели печаль по короле в продолжение целого года. Кажется, со смертию Болеслава мир и радость, и довольство отлетели от нас».
Болеслав Храбрый умер 17 июня 1025 г., спустя несколько месяцев после коронования.
Приложение
Судьбы Червонной, или Галицкой, Руси до соединения ее с Польшей (1387)
Введение
Галиция под управлением Ростиславичей хотя и составляла такой же удел Руси, как Полоцк или Чернигов, и подобно им участвовала в общерусских событиях, но тем не менее была удалена от тех невыгод, которые падали на другие уделы вследствие современных усобиц княжеских; она стояла в стороне, и князья не думали добиваться ее стола, не думали вносить в ее пределы своих междоусобий, так как все они стремились к Киеву и обладание им ставили крайней целью жизни. Пользуясь этим общим стремлением, которое удаляло от нее водоворот событий, пользуясь малочисленностью своего княжеского рода, что предупреждало вредное дробление, Галиция в тишине развивала свои силы, и ее государи Владимирко и Ярослав Осмомысл явились уже с важным значением и влиянием на дела общерусские. В XIII столетии Галиция крепнет еще более, приобретает новые средства вследствие присоединения к ней Волыни; в то же время Киев теряет свое первенствующее значение, становится под власть северного, владимирского, князя, который хотя и не живет в нем, но сохраняет над ним свое верховное право; стремление завладеть им могло повести теперь за собою борьбу с этим могущественным князем, а между тем в Галиче, по смерти Романа, остались два ребенка, которые, конечно, не могли с успехом защищать своих прав; вот почему прежние стремления князей к Киеву обратились теперь на Галич, который, со своей обширной территорией, сделался прекрасной заменой золотого стола киевского. Этим объясняется история Галича до 1240 г., история, представляющая ряд притязаний князей русских, польских и королей венгерских, борьбу между ними и постоянные внутренние смуты, до тех пор пока Даниил не устранил всех претендентов и не утвердился в 1219 г. в Галиче. Продолжительность этого периода понятна, с одной стороны, из той привлекательности, которую имел Галич для русских князей и иноземцев венгров и поляков, с другой – из внутренних его обстоятельств: бояре Галича, имевшие значение как богатые землевладельцы и влиятельные чиновники, пытались употребить в свою пользу многочисленные притязания; изгоняя одного князя и призывая другого, они думали о наиболее выгодном устройстве своих отношений к верховной власти; отсутствие единодушия и последовательности в их действиях было причиной их неуспеха и торжества княжеской власти. После 1249 г. не могло уже быть смут и волнений боярских, потому что не было претендентов: русские князья, подавленные ханами, были слишком слабы, венгры, бесполезно истратив много сил на приобретение Галича, оставили свои притязания еще в 30-х гг. XIII столетия, поляки были озабочиваемы своими внутренними делами. Пользуясь всем этим, Даниил в такой степени укрепил свое государство, что оно при нем и детях его оказывало важное влияние на дела соседей и с течением времени могло бы собрать около себя всю Западную и Южную Русь, изгнать татар и таким образом на юго-западе сделать то, что сделала на северо-востоке Москва. С одной стороны, личность князей XIV века, с другой образование в соседстве сильной литовской державы и, наконец, полное отчуждение Галиции от русского мира – все это было причиною совершенно иного исхода ее политического существования.
Городище Червин (Польша) с высоты птичьего полета
Лишь только вымерла главная линия потомства Романа, галичане, отделенные от родного севера Литвою и татарами, имевшие в своих городах много богатых и потому влиятельных иноземцев, не задумались принять государя-иноплеменника и тем подвергли свою народность крайней опасности. Открывшаяся, таким образом, возможность овладения Галичем раздражила корысть соседей, разбудила древние притязания и, прибавив к двум старым претендентам, т. е. венграм и полякам, третьего, или литовцев, произвела долгую кровопролитную борьбу, которая закончилась торжеством Польши более дипломатическим, чем военным, в 1387 г.
Галич под властью русских князей
Известное место у Нестора, где излагается расселение славянского племени по территории, составляющей ныне государственную область России, не может служить достаточным руководством для определения племени, которое издревле обитало в нынешней Галиции и, вследствие различных исторических переворотов, составило национальность современных нам русинов, или русняков. Из упомянутого места можно узнать только близкие к Галиции племена: с одной стороны польское, с другой – волыняне или бужане, с третьей, наконец, уличи и тиверцы, поселения которых, по словам Нестора, были по Днестру до самого моря. Несколько племен в том же месте только причисляются к великому славянскому племени, но места жительства их не определяются; так, указав на поселение моравов по реке Мораве, Нестор продолжает: «Другие Славяне нареклись Чехами; Хровате Белии, Серебь и Хорутане суть также Словени», но не говорит, где жили эти славяне. По причине этой неполноты Нестерова известия для более ясного понимания расселения славян необходимо обратиться к показаниям других источников. Уже историограф Сум, а за ним и Шафарик обратили внимание на одно место в сочинениях Птолемея, где говорится о бессах и карпианах; первые, по словам знаменитого географа, жили у Карпатских гор, но, очевидно, выселились из своей прикарпатской страны, имя их встречается в названии соседней Бессарабии и, может быть, Боснии; переселение это совершилось, по всей вероятности, в V или VI столетии, по разрушении великой державы гуннов. Имя карпиан, или карпов, встречаем в названии Карпатских гор, от которых и самое племя стало именоваться карпами; слова «карпы» и «Карпаты» Шафарик считает испорченными, производить их, говорит он, следует от славянского «хриб, хърб», т. е. вершина, гора, от этого же корня произошло русское хребет, т. е. цепь гор. Мнение это тем более можно принять, что русины и теперь называют Карпаты Горбами, т. е. Хърбами. От слова «хърбы» легко производятся хървы-хърваты, или хорваты. Этот филологический путь исследования приводит к заключению, что хорваты были потомками карпов и что они населяли Галицию уже в весьма древнее время; память о них сохраняется до сих пор в названии многих местностей.
Древнерусские серебряные колты. XII в.
Хорваты, древнейшие насельники Галиции в VII столетии (около 630 г.), были призваны (императором Ираклием) из-за своих Хърбов, или Карпат, в Далмацию и, по известной политике византийцев, противопоставлены аварам; последовала долгая борьба и потом основание хорватского государства в Далмации, Паннонии и Иллирике. Это государство, его история нас не касаются, для нас важны те карпы-хорваты, которых мы нашли в нынешней Галиции. Относя их движение за Карпаты к VII столетию, мы, однако же, встречаем позднее хорватов, которых не имеем права относить ни к далматским, ни к паннонским, ни к иллирийским. Так, Нестор, перечисляя народы, жившие в Руси до призвания варягов, говорит: «И живяху в мире поляне и деревляне, север, и радимичи, и вятичи, и хрвате. Дулеби живяху по Бугу, где ныне волыняне, а улучи, тиверьци седяху по Днестру, приседяху к Дунаеви» и пр. Далее, говоря о походе Олега на греков в 907 г., Нестор указывает на присутствие хорватов в его войске и, что замечательно, опять помещает их подле дулебов и тиверцев. Мы положительно знаем, что власть Олега не распространялась на Далмацию, а потому естественно приходим к предположению: не галицких ли хорватов имел Олег в своем войске и не составляли ли они остатка тех хорватов, которые, как нам известно, ушли за Карпаты в VII столетии?
Чтобы подтвердить наше предположение, мы обращаемся к сочинению Константина Порфирородного «De Administrando Imperio». Из него видно, что, по мнению императора, хорваты жили у гор, на восток от Угрии; если мы немного исправим это известие и пойдем от Угрии на северо-восток, то на пути встретим горы – Карпаты, перевалившись через которые придем в Восточную Галицию. Приведенное у Константина описание, есть описание современных ему границ Угрии; это доказывается, например, тем, что Моравия, лежащая на южной границе Угрии, действительно была завоевана уграми только около времени этого императора; Константин же писал в конце первой половины Х столетия. Из соображения всех этих обстоятельств выходит, что в половине Х столетия Галиция была заселена хорватами, которые, конечно, были не что иное, как остаток хорватов, ушедших в VII столетии в Далмацию; об этих-то галицких хорватах и говорится у Нестора в приведенных выше местах и теперь понятно, почему летописец помещает их всегда подле дулебов, живших по Бугу, и тиверцев, сидевших по Днестру.
Приход хорватов на Адриатику. С картины О. Ивековича
Галицкие хорваты все VII и VIII столетия прожили бесследно; они не успели, подобно своим закарпатским соотечественникам, основать могущественное государство, очевидно слабые, они должны были сделаться добычей сильных соседей. В IX столетии вблизи их образуются два государственных союза, польский и русский, от них обоих начинается чуждое влияние, с одной стороны, влияние славян восточных, или русских, с другой – западных или поляков. Современный состав народонаселения Галиции ясно указывает на то, что в западной ее части одолело влияние польское, в восточной же русское и что то и другое вместе окончательно стерло особенности, отличавшие национальность хорватов. Уже в XIII столетии высказывалось утвердительно тождество народонаселения Волыни и Галиции, хотя и два века спустя не были забыты предки галичан – хорваты.
Определив таким образом народонаселение Галиции, посмотрим теперь, кто владел этой страной до образования в ней отдельного русского княжества. По недостатку свидетельств вопрос этот почти неразрешим с полной очевидностью; ни русские, ни польские источники не описывают первого завоевания Галиции; оно является в них как факт уже совершившийся. Русские летописи представляют важнейшие свидетельства в этом отношении; в них особенно замечательны два следующих места: в исчислении племен, составлявших войско Олега в походе его на греков, упоминаются хорваты; это обстоятельство, при известной обязанности покоренных племен давать войско князю, наводит с первого взгляда на мысль, что хорваты еще ранее 907 г. были покорены Олегом; но глубже вникая в это известие, находим подобное заключение поспешным и потому неосновательным: хорваты и самостоятельные могли участвовать в войске Олега; это могла быть толпа удальцов, отозвавшихся на клич, который кликнул храбрый князь, отправляясь громить Византию; она сражалась под знаменами Олега, добывала добычу, что, вероятно, составляло ее главную цель, и оставалась по-прежнему вольной и самостоятельной.
Другое место летописи, замечательное в этом отношении, находится под 6489 (981) г.: «Иде Володимер в ляхи и зая грады их Перемышль, Червень и инны грады, иже суть и до сего дне под Русью». Из этих слов видно, что Галиция в Х столетии принадлежала полякам, так как Владимир ходил в нее как в их собственность и завоевывал принадлежавшие полякам галицкие города. Таким образом, на основании этого свидетельства можно предполагать, что Галиция впервые была завоевана поляками, хотя очень странно, что польские источники, сколько мне известно, ничего не говорят об этом важном событии. Скажем несколько подробнее о завоевании 981 г. и постараемся определить границу, положенную Владимиром между Польшей и Русью.
Нестор говорит, что Владимир завоевал у поляков города их Перемышль, Червен и ины; под этим «ины» Нестор, без сомнения, разумел ряд городов, который на юге оканчивался Перемышлем, а на севере Червеном; каждый город, т. е. укрепленное место, служит защитой для известного пространства, лежащего кругом его, для известного округа и если покоряется город, то, конечно, и округ его бывает вынужден признать власть победителя; если мы определим теперь, как далеко простирались округи означенных городов, завоеванных Владимиром, то этим самым мы определим границу, положенную им между Польшей и Русью в 981 г.
Общий вид Перемышля на почтовой открытке XIX в.
Довольно взглянуть на карту для убеждения, что города, о которых идет речь, были назначены для защиты неширокой полосы, с одной стороны омываемой Бугом, с другой – Саном; вся эта полоса, конечно, была завоевана Владимиром, и граница русского государства перенесена им с Буга на Сан. (Оружие Владимира проникло и далее, если вспомним поход его на ятвягов 983 г., но этот поход не относится к нашему предмету.) Это приобретение Владимира Святого, известное под названием Червенских городов, служило предметом долгого спора между Русью и Польшей; спор вначале решился в нашу пользу, как то будет видно из последующего изложения. Кажется, что хорваты пытались достигнуть самостоятельности; на эту мысль наводит поход Владимира в 992 г., о котором летопись весьма глухо говорит: «Иде на Хорваты». Что же касается Польши, то преемник Мечислава I Болеслав Храбрый был слишком занят в течение всей остальной жизни Владимира, он воевал и с чехами, и с немцами, и с пруссами и потому не мог начать войны с Владимиром для возвращения Перемышля, Червена и иных градов, он даже вошел с ним в родственные связи, выдав дочь свою за Святополка. Смерть Владимира (1015) и в особенности междоусобные войны Святополка с Ярославом заставили Болеслава порвать мирные отношения с Русью и пойти на помощь зятю. Знаменитый поход его до Киева, несогласие со Святополком, избиение поляков, расставленных по городам и деревням на покорм, – все это одинаково рассказывается польскими и русскими летописцами, но в рассказе о последствиях Болеслава похода есть разноречие. Болеслав был принужден уйти из Киева, не видя никакой благодарности от зятя и опасаясь, чтобы русские не перебили всех его воинов. Гораздо яснее и правдоподобнее прочих говорит Нестор, что Болеслав захватил на возвратном пути Червенские города, т. е. возвратил завоеванное Владимиром в 981 г., опять раздвинул пределы Польши по Буг. Недолго, однако же, удержались поляки на Буге; под 1030 (6538) г. читаем следующее место у Нестора: «В лето 6538 умер Болеслав великий в Лясех и бысть мятеж в земле Лядьстей, вставше людие, избиша епископы, и попы и бояры своя, и бысть в них мятеж. В лето 6339 собраста Ярослав и Мстислав вой мног, идоста на Ляхи и заяста грады Червеньскыя опять и повоеваста Лядьскую землю и многи Ляхы приведоста и разделиста я, п посадив Ярослав своя по Реи» и пр.
Находки из раскопок на месте летописного Червина
Из слов Нестора очевидно, что Червенские города оставались во власти поляков до самой смерти Болеслава; история Ярослава, его войны из-за Киева, потом борьба с Мстиславом достаточно объясняют нам, почему он не сделал ничего для возвращения забужской области. Но вот умирает Болеслав, в Польше начинаются смуты, низшие классы восстают против духовенства и бояр, таким образом, наступает удобное время для похода Ярослава, и поход действительно предпринимается в 1031 г., в союзе с Мстиславом; следствием его было завоевание Червенских городов и опустошение Польши.
Весь рассказ идет очень естественно и правдоподобно, но в нем есть некоторые неверности, именно хронологические. Все польские хроники утверждают, что Болеслав умер не в 1030 г. а в 1023 г. и что после смерти его вовсе не было великих смут в Польше. Изгнание Оттона Мечиславом II и достижение последним короны путем насилия было явлением обыкновенным в истории первых Пястов. Но великие смуты, сильная реакция против духовенства и боярства со стороны народа случилась уже по смерти Мечислава II в 1033 или 1034 г.; таким образом, ошибка в тексте Нестора относительно года смерти Болеслава повлекла за собою ошибочное определение времени смут в Польше и, наконец, похода Ярослава и Мстислава.
Признав, таким образом, ошибку в тексте Нестора и исправляя ее по польским летописцам, мы относим вторичное возвращение Червенска под русскую державу к 1033 или 1034 г. Отсутствие в Польше по смерти Мечислава II короля дало Ярославу полную возможность утвердиться в спорных городах, и даже избрание Казимира осталось без всякого влияния на господство русских в Галиции. Казимир, истинный восстановитель Польского государства, в течение всей своей жизни отыскивал и завоевывал различные польские земли, захваченные соседями в эпоху междуцарствия; особенно много занят был он на западе с чехами, с которыми воевал до самой смерти; обратиться на Русь ему недоставало ни времени, ни сил, и вместо враждебных отношений польский князь заключил дружеский союз с русским, укрепив его родственной связью, именно взяв за себя одну из дочерей Ярослава. Ярослав, в качестве родственника и союзника, оказал Казимиру некоторые услуги: так, он помог ему окончательно покорить мазуров, которые до сих пор все еще стремились сохранить самостоятельность. Казимир ничем не успел отблагодарить Ярослава, но Длугош, не желая выставить своего князя неблагодарным, очень наивно рассказывает, что Казимир возвратил Ярославу все те земли, которые Болеслав завоевал на обратном пути из Киева.
Проследив, таким образом, историю Галиции до Ярослава, мы не можем не обратиться еще раз к вопросу о ее народонаселении. В польской исторической литературе не раз выражалось мнение, что племя, жившее по берегам Сана и от него в глубь страны, было племя польское и что оно, вследствие владения здесь русских князей, переделалось со временем в русских. Внимательно соображая все, что предлагают источники, мы видим очень ясно, что полякам некогда было утвердиться в означенной местности; и, допуская польское владение прежде русского, мы замечаем, что национальность хорватов как отдельного племени не исчезла до самого конца Х столетия, потому что Нестор под 992 г. говорит о Владимире: «Иде на Хорваты». Со времени же Владимира св. побережье Сана составляло постоянно собственность русских князей, с весьма малым перерывом вследствие деятельности Болеслава I; оно относилось к Владимиро-Волынскому княжеству, получившему свое начало тотчас по построении Владимира, следовательно, вскоре после 981 г. И с этого-то времени начинается усиленное влияние восточных славян на хорватов и переделка их, т. е. уничтожение тех особенностей, которые отличали их от славян русских. При этом нельзя не указать на мнение одного из лучших знатоков славянских древностей, именно Шафарика, который думает, что хорваты имели много сходства и весьма мало отличия от восточной ветви славянского племени, а потому переделка их, по образцу соседних с ними волынян, должна была произойти весьма быстро, и Ростиславичи княжили уже среди русских.
Со времени Ярослава мы не имеем никаких известий о владениях русских за Бугом; по всей вероятности, они, как и прежде, принадлежали к Владимиро-Волынскому уделу, который по смерти Ярослава выпал на долю сына его Игоря. При сыне Ярослава Всеволоде являются уже самостоятельные князья в означенной области: сыновья знаменитого Ростислава, Василько и Володарь, первый в Теребовле, второй в Перемышле; хотя еще прежде Володаря встречаем в Перемышле его старшего брата Рюрика (ум. 1092). Деятельность этих князей определяется их прошедшим и географическим положением их княжеств. Подобно отцу, принадлежа к числу князей обделенных, не наследовавших никакой определенной волости и встречая в старших князьях самое эгоистическое равнодушие к своей участи, Василько и Володарь могли полагаться только на собственные силы. Подобно отцу, они бежали в Тмутаракань, поселение, основанное среди кочевий различных азиатских народов, готовых из-за добычи воевать за всякое дело, правое и неправое. С помощью этих племен Ростиславичи достигли своей цели, получили отдельное русское княжество. Княжество это лежало на границе двух государств, русского и польского, которые с самого начала их государственной жизни не раз становились во враждебные одно к другому отношения. Эта вражда, конечно, должна была быть сильнее там, где мир русский соприкасался с польским, а это главным образом было в области названных нами княжеств; вот почему Володарь и Василько, всю жизнь проведшие в войне, искусные в ратном деле, насколько это было возможно в то время, и храбрые, были как будто созданы для двух этих престолов, и вот почему деятельность их получила характер по преимуществу завоевательный. Вспомним те речи, которые говорил Василько, уже ослепленный, Василию, посланному кн. Давида; в этих речах открываются широкие планы. «Я хотел, – говорил он, – идти на Ляхов и завоевать их землю, хотел покорить дунайских Болгар и переселить их в свое княжество, а потом, испросив благословения братьев князей, идти на Половцев, и или голову сложить за родную землю, или выгнать басурманов из Руси». Ослепление остановило исполнение этих замыслов.
Володарь, храбрый сподвижник брата, был так же страшен для всех соседей; поляки употребили даже хитрость, извинительную только в то время, чтобы захватить его в свои руки: они похитили его с помощью польского боярина Петра, или Петрона, лестью вошедшего в его службу. Выкупленный братом и сыновьями за 2000 гривен, Володарь вскоре умер, в один год с братом (1124 г.).
Вместе с польским влиянием на дела перемышльско-теребовльские, утвердилось там и влияние венгерское; в 1098 г. в первый раз явились венгры в Галиции, призванные великим князем Святополком Изяславичем против соединившихся на него Ростиславичей и Давида. Это первое вмешательство венгров кончилось для них весьма несчастливо: они были побеждены окончательно, половецкий хан Боняк, союзник Давида и Ростиславичей, сбил их в мяч, «аки сокол сбивает галице». Влияние это так же, как и польское, упрочивается родственными союзами, вследствие взаимных браков, и мало-помалу отношения Ростиславичей к их западным соседям принимают тот же характер, которым отличались отношения князей русских вообще: постоянная вражда и сознание родственной связи. Так, во время войны Изяслава Мстиславича с Юрием Долгоруким, послы первого и союзников его венгерцев и поляков говорили киевскому князю: «Вы нам есте в отца место, мы все крестьяне… одна братья собе». В продолжение нашего рассказа мы будем иметь возможность указывать на постепенное изменение в характере этих отношений.
При сыновьях Володаря и Василька начинаются усобицы в Галицкой области (первое упоминание о Галиче встречается в русских летописях, в княжение Святополка Михаила 1093–1113 гг.), их производит Владимирко. Этот сын Володаря, по своему взгляду на отношения к младшим родственникам, подобен Андрею Боголюбскому, который изгнал из земли своих братьев и племянников, чтобы не производить вредного дробления; Владимирко хотел сделать то же; он завел вражду с братом Ростиславом, но так как последнему помогали Васильковичи и великий князь Мстислав, то Владимирко не успел достигнуть своей цели, когда же умерли все братья и он остался с одним племянником Иваном Ростиславичем, вся галицкая область соединилась в руках первого, а последний, не получивший ни одной пяди земли, должен был оставить родину и целую жизнь скитаться, тщетно пытаясь возвратить себе отцовское наследие. Этот князь известен еще под именем Берладника. Владимирко между тем соединил под своей властью княжества отца своего и дяди и утвердил свою столицу в Галиче; личность его есть одна из самых интересных в описываемое время; в ней открывается большое сходство с князьями Северной Руси XIII столетия. Их направление, так же как и Владимирка, было чисто стяжательное, подобно им галицкий князь поставил целью своей жизни укрепление и распространение своего княжества; все меры, ведущие к цели, он считал позволенными, на клятвы, целование креста не обращал ни малейшего внимания. Так, когда он, участвуя в борьбе Юрия Долгорукого с Изяславом Мстиславичем, захватил несколько городов последнего и потом, разбитый Изяславом, целовал крест в знак того, что отдаст захваченные города, при первой же возможности отрекся от своей клятвы и даже подсмеивался над Изяславовым боярином, который напоминал ему о целовании креста. «Сей ли крестец малый, – говорил Владимирко, доказывая бессилие креста повредить ему, и, наскучив возражениями боярина, прибавил: – Довольно есте об этом говорили, а теперь поди вон». Но в тот же день, по мнению летописца, Владимирко был наказан: идя к вечерне, он вдруг почувствовал удар в плечо, и вскоре умер (1153 г.). Сын его Ярослав, прозванный Осмомыслом, хотел было в начале своего правления возвратить спорные города Изяславу, но бояре галицкие, которых значение, как увидим ниже, было весьма велико, воспротивились своему князю и вышеупомянутые города (исключая Буска) остались в Галицком княжестве. Вовремя поддержанный боярами, Ярослав в течение всей жизни заботился о целости и ненарушимости своих владений; несчастный Берладник, имевший полное право на известную часть княжества, не получил ничего и от Ярослава, попытка, им сделанная для восстановления своих прав, была бесплодна для него и гибельна для его союзника великого князя Изяслава Давидовича: последний потерял престол и кончил жизнь в борьбе с отвергнувшими его черниговскими родичами. Это обстоятельство может дать нам понятие о силе и значении галицкого князя.
В княжение Ярослава в первый раз встречаем указание на внутреннюю деятельность. Летописец хвалит Ярослава за его миролюбие, говорит, что Ярослав для того не ходил на войну (сам, а посылал воевод), чтобы лучше устроить свое княжество внутри; результат его усилий выражен словами: «Бебо розстроил землю свою», но в чем заключалось это устройство, какие меры были приняты для этого, мы, по краткости и отрывочности подобного рода известий Ипатьевской летописи, не знаем. Труд Татищева, как свод нескольких летописей, дает нам несколько более в этом отношении; по его известиям Ярослав был страшен для соседей, потому что воеводы его, беспрестанно помогая грекам, чехам, венграм, переняли от них военное искусство и, соединяя его с природной храбростью, умели побеждать неприятеля; князь, не опасаясь нападения, обратил все внимание на устроение земли, призывал иноземцев, искусных в ремеслах, обращал внимание на торговлю и особенно усилил торговлю с византийцами, строил города, населял их и, что особенно важно, заботился о распространении грамотности. Сам довольно образованный, любивший читать, знавший несколько языков, он устраивал училища, которые содержались на счет монастырей и где учителями были монахи. Сын его Владимир есть самая ничтожная личность из всей династии Ростиславичей; слабый, недеятельный, развратный, он скоро возбудил всеобщее неудовольствие. Связь его с женою какого-то галицкого священника была причиною его изгнания; после этого в Галиче сталкиваются притязания двух соседних государей, владимиро-волынского и венгерского, и история Галича принимает другой характер.
В общерусской истории этого времени происходит явление весьма важное: на отдаленном севере возникает княжество и с необыкновенной быстротой развивает значительные силы. Получив свое начало как отдельное русское княжество при Владимире Мономахе, оно уже при сыне его Юрии становится одним из важнейших, а внук Мономаха, Андрей, уже пренебрегает Киевом, остается в построенном им городе Владимире и оттуда распоряжается золотым столом киевским. Таким образом, древняя столица Руси, имевшая прежде значение первенствующее, становится городом подначальным, оставаясь под властью государя Северной Руси и от него получая князей. Стремиться завладеть Киевом, что прежде было главной целью князей, теперь стало делом опасным: можно было прийти в столкновение с северным князем; владеть им с согласия этого князя казалось унизительным для тех князей, в руках которых сосредоточивались значительные средства; и потому Галич, с его богатой областью, с установившимся значением, являлся прекрасной заменой Киева, тем более что овладение им облегчалось постоянными, как увидим, внутренними смутами.
Оставив Киев, князья различных линий обращаются к Галичу; сперва видим там Мономашичей, потом Ольговичей, а за ними опять Мономаховичей. Западные соседи Галича также не остаются спокойными зрителями происходивших в нем событий. Поляки, как некогда владевшие берегами Сана, пытаются, некоторое время, снова утвердить там свое господство; венгерские короли, находившиеся в родственных отношениях с галицкими князьями, вследствие взаимных браков, постоянно вмешиваются в их дела и, помогая то одной, то другой стороне, питают корыстные замыслы[254]. Таким образом, Галич надолго, до самого 1249 г., сделался предметом спора между русскими князьями различных линий и названными иноземцами; вмешательство для тех и других было вовсе не трудно: бояре галицкие, т. е. лица, имевшие значение по своему богатству и по занимаемым ими должностям, с особенной ревностью стремились к устройству таких отношений между собою и князем, которые клонились к явной невыгоде последнего, к ограничению его власти, а потому и смены князей повторялись беспрестанно. Это мнение о деятельности галицкого боярства есть только предположение, нигде в летописях нет для него достаточной опоры, нет, например, договоров, которые бояре заключали бы с князем для определения своих взаимных отношений; но иначе, без этого предположения, невозможно понять бесчисленные крамолы и восстания бояр против князей; не объясняемые этим общим стремлением, они кажутся дикими и бессмысленными. Трудно поверить, чтобы бояре призывали князя только для того, чтобы, продержав его некоторое время, заменить другим, с этим поступить так же, призвать третьего и т. д., и все это без особенных побуждений и расчетов. В таком случае бояре представлялись бы нам скопищем сорванцов, не имевших никакой определенной цели и устраивавших смуты только из одного бескорыстного желания побуйствовать. Напротив, мы очень хорошо понимаем, что в среде высшего сословия могла образоваться партия в пользу того или другого князя, которая могла думать, что известный ей Ольгович, например, будет лучше и добрее сидящего на столе Мономашича; она могла обманываться, но это нисколько не мешало составлению другой партии в пользу другого князя, и так шло нескончаемое отыскивание какого-то идеала княжеской власти. Слишком большая продолжительность этого смутного периода в истории Галича объясняется, с одной стороны, искательством князей-претендентов, с другой – тем, что бояре того времени еще не успели образовать из себя отдельного замкнутого сословия, не были проникнуты единым сословным духом, действовали недружно и представляли собой ряд групп, руководившихся чисто личными симпатиями и анитипатиями. Вот почему они ничего не достигли, тогда как князья, ясно сознававшие свою цель, твердо и неуклонно к ней стремившиеся, успели наконец смирить боярство и утвердить свою власть на прочных основаниях.
Займемся теперь кратким изложением событий отмеренного нами периода, т. е. со времени изгнания Владимира Ярославича или с 1188 г. до 1219 г., когда Даниил Романович прочно утвердился в Галиче. Одновременно с княжением Владимира в Галиче княжил во Владимире-Волынском Роман, знаменитый правнук великого Мстислава, старшего сына Мономаха. Как сосед, он обратил пристальное внимание на дела Галича, и изгнание Владимира было устроено боярами отчасти по мысли Романа; лучшим доказательством этого может служить восшествие его (Романа) на престол галицкий тотчас после бегства Владимира в Венгрию. Но в Галиче Роман сталкивается с другим претендентом на это княжество – королем венгерским, который под видом помощи Владимиру изгнал Романа, а стол его отдал сыну своему королевичу Андрею. Таким образом, в первом споре за Галич верх взяли иноземцы-венгры, несчастный Владимир добился от них вместо помощи заточения; он был посажен в каменную башню с женой и сыновьями, а на галицком столе сел королевич.
Между тем Роман, изгнанный венграми, попал в крайне затруднительное положение. Оставляя Владимир, он уступил его брату своему Всеволоду, кн. белзскому, и клялся, что никогда уже не потребует этого стола. Понятно теперь, что Всеволод не пустил Романа-беглеца во Владимир и таким образом последний лишился и родового, и приобретенного уделов. Только после долгих усилий он успел возвратить Владимир и по-прежнему стал зорко следить за событиями в Галиче; на его глазах происходили известные насилия венгров, возвращение Владимира и, наконец, смерть его в 1199 г., когда Роман с помощью Польши успел совершить великое дело соединения Волыни с Галичем[255].
По Кадлубеку, Роман, лишь только утвердился в Галиче, начал с величайшей жестокостью преследовать бояр, приговаривая свою любимую пословицу: «Не передавив пчел, не есть меду». Одних бояр он живыми зарывал в землю, с других сдирал кожу, у третьих вынимал внутренности и оставлял умирать в страшных мучениях. Рассказ этот, отвергаемый историками Галича, тем не менее кажется нам вероятным и правдоподобным; в нем есть, конечно, преувеличение, но факт, рассказанный Кадлубком, именно, что Роман губил бояр, заслуживает полного доверия, потому что не противоречит обстоятельствам, среди которых началось княжение Романа в Галиче. Венгерская партия, существование которой несомненно, состояла из его неприятелей, державших сторону его соперника, короля венгерского; достигнув стола галицкого, одержав верх над королем, Роман, из чувства самосохранения, считает необходимым обессилить или совершенно уничтожить его партию; кроме того, подобный образ действий не мог остаться без влияния на целое боярство, должен был сделать его более покорным и отбить у него охоту составлять партии в пользу того или другого государя. Наконец, заметим, что самые подробности в рассказе Кадлубка весьма идут к Роману, которого летопись сравнивает со львом, рысью, крокодилом, туром и т. д. Остальная жизнь Романа прошла в распрях с русскими князьями, особенно с тестем его Рюриком, сперва овручским, а потом киевским князем, в участии в междоусобиях польских князей, где он принимал сторону своего племянника Лешка, и в походах на Литву, которую галицкий князь, по свидетельству Кадлубека и Стрыйковскаго, мучил, запрягая в ярмо[256].
Вот все, что можно собрать о Романе из летописей русских, польских и литовских; внешняя деятельность его очерчивается очень неполно, а внутренняя, кроме отношений к боярам, решительно неизвестна. От подобного князя, с характером смелым и решительным, с непреклонной энергией и значительными средствами материальными, можно было ожидать многого; мы знаем одно великое дело его: соединение Волыни с Галичем, знаем его влияние на дела Польши, предполагаем такое же на события венгерские, основываясь на словах летописи: «Роман Угры и Ляхи победи», и утверждаем, что княжество его после страшного погрома бояр в 1199 г. наслаждалось внутренней тишиной, иначе Роман не мог бы так всецело отдаться устройству своих внешних отношений.
Церковь Св. Пантелеймона в Галиче. Конец XII – начало XIII в.
По смерти Романа в течение 44 лет (до 1249 г.) история Галича представляет нечто хаотическое: число претендентов увеличивается, русские князья, поляки, венгры начинают действовать настойчивее, внутренние смуты, мятежи становятся все чаще и чаще, а вследствие этого происходят беспрерывные смены князей. Приводя эту эпоху в связь с древнейшей историей целой Руси, мы найдем то сходство, что все эти беспорядки в Галиче укладываются в старую рамку, именно представляют борьбу Ольговичей с Мономашичами. Борьба эта, начавшаяся в первой половине XII столетия, питалась сначала общим стремлением тех и других владеть Киевом; в описываемое время киевский стол утратил значительную долю своего блеска, и Галич, с которым было соединено Владимиро-Волынское княжество, сделался гораздо более привлекательным. Ближайшие соседи – венгры и поляки – вмешиваются в эту борьбу и, помогая то одной, то другой стороне, сами добиваются Галича. Утомительно и бесполезно было бы следить за всеми подробностями этого времени; довольно сказать, что отчич Галича, сын и наследник Романа Даниил, оставшись после отца четырех только лет, имея опору только в слабой женщине, своей матери, и в немногих верных боярах, тотчас же подвергся нападению врагов, которым должен был уступить отцовское наследие. Непостоянство галицких бояр, разделение их на группы, руководившиеся, как мы уже сказали, чисто личными симпатиями и антипатиями, было причиною беспрестанной смены князей, причем Даниилу четыре раза удавалось садиться на столе галицком. Сначала, во время его раннего детства, он находил еще слабую, недеятельную помощь венгров и поляков, но последние скоро наскучили ролью защитников, скинули маску покровительства и стали открыто добиваться Галича собственно для себя. Король венгерский и князь польский хорошо понимали, что обладание Галичем невозможно для каждого из них отдельно, а совокупное владение являлось возможным только под условием брачного союза между членами обоих владетельных домов, и такой союз был скоро заключен. Молодые супруги, трехлетний Коломан, сын Андрея, и трехлетняя Саломея, дочь Лешка, сели на столе галицком, после того как союзное польско-венгерское войско выгнало оттуда боярина Володислава, который, пользуясь смутами, похитил княжеское достоинство[257]. Поляки, однако же, скоро отстали от союза с венграми, последние были изгнаны знаменитым Мстиславом Мстиславичем, но скоро галицким князем является другой, венгерский, королевич – Андрей. Впрочем, притязания венгров оканчиваются около половины 30-х гг. XIII столетия, тяжелые жертвы, принесенные ими для приобретения Галича, оказались бесплодными и отбили у них охоту к новым попыткам; еще ранее отстали поляки, которых внимание всецело поглотилось внутренними, домашними делами; но все-таки Романовичи не могли еще считать себя спокойными обладателями Галича: у них остались еще сильные враги – Ольговичи; борьба с ними, начавшаяся почти тотчас по смерти Романа, первоначально имела для них самые печальные результаты: смиряя бояр за их непостоянство и склонность к мятежам мерами в высшей степени жестокими, Ольговичи вызвали ужасную месть: с помощью венгров бояре схватили их и повесили на стенах города. Впоследствии борьба приняла иной характер: Ольговичи одолевали, и только после долгих усилий удалось Даниилу победить их, в лице Ростислава Михайловича, в сражении под Ярославлем 1249 г.
Здесь оканчивается период, которого характеристику мы выше изложили. С этого времени прекращаются внутренние смуты, внешние нападения, которые волновали Галич в продолжение более чем 30 лет. Сражение при Ярославле решило дело в пользу Романовичей. Теперь они твердо усаживаются в Юго-Западной Руси: Даниил – в Галиче, а Василько – во Владимире. Тесная солидарность, постоянно существовавшая между ними, дружный образ действий, единство стремлений – все это заставляет нас, излагая историю Галиции, не оставлять и историю Волыни. Что касается до характеристики дальнейшей истории Галича, то время от 1249 г. до самого XIV столетия есть время постоянного возвышения внешнего, укрепления внутреннего и устройства благоприятных, даже влиятельных отношений к соседним державам, и это развитие сил Галича совершилось так быстро, несмотря на зависимость от татар.
Лишь только Романовичи успели отбить всех претендентов на галицкий стол, как явились новые враги, стеснившие их самостоятельность. В 1230 г. пришел из Орды лаконический и тем более страшный запрос: «Дай Галич». Летописец сообщает, что князь был сильно опечален, так как не было средств к сопротивлению, города не были укреплены, значит, негде было укрыться от нападения татар, которое непременно последовало бы в случае отрицательного ответа. Не желая отдавать пол-отчины своей, чем был для Романовичей Галич, Даниил решился ехать в Орду и этим изъявлением покорности привлечь к себе милостивое расположение хана. С понятной печалью поехал он к берегам Волги, невольно вспоминая участь Михаила Всеволодовича и боярина его Федора; неприятность его положения увеличилась еще более известием, что великий князь Ярослав исполнял различные языческие обряды, прежде чем был допущен к хану, и что, следовательно, то же самое предстоит и ему. Все эти тревожные ожидания, однако же, не исполнились. Даниил был очень ласково принят в Орде, его ни к чему не принуждали, только попеняли, что он так долго не приходил; ему даже угождали, как дорогому гостю; так, например, заметили, что ему не нравится кумыс и тотчас же заменили его вином. Проведя 25 дней в Орде, Даниил выехал в свое княжество, которого он остался полным обладателем; не знаем, имел ли он какие-нибудь переговоры с Батыем, обязался ли чем-нибудь в отношении к нему, не знаем, потому что источники ничего не сообщают об этом. В дальнейшем рассказе мы несколько выясним отношения Юго-Западпой Руси к татарам, теперь же представим несколько замечаний на рассказанное только что событие. Чем, например, объяснить то обстоятельство, что татары так терпеливо ждали Даниила и так были довольны, когда он наконец пришел? «Данило, – говорил хан, – чему еси давно не пришел, a ныне, оже еси пришел, а то добро же». Конечно, татары во все это время (с 1243 или 1244 до 1280 г.) занимались утверждением своего влияния на Северную Русь и обращали меньшее внимание на Галицкое княжество; с другой стороны, они хорошо заметили тесную связь Галича с прилежавшими к нему государствами Западной Европы, а Запад уже дал почувствовать татарам свою силу: легко одолевая русских, ослабленных раздорами, они при Лигнице с большим трудом, потеряв много людей, взяли перевес над Генрихом, герцогом Нижнесилезским; западные рыцари, закованные в железо, действующие стройно и дружно, показались им опасными, и когда на другой же день перед ними явились свежие полки чешского короля Вячеслава, татары не решились вступить во вторичную битву и пошли назад в Венгрию; несколько времени спустя они даже потерпели поражение от чешского воеводы Ярослава из Штернберга (при осаде Ольмюца); все это заставляло их смотреть на Запад с некоторым уважением и не желать, по крайней мере до времени, борьбы с ним. Это обстоятельство объясняет ту снисходительность, с которой Батый принял Даниила, объясняет отсутствие переписи в Галиче, отсутствие баскаков; даже известия о дани попадаются несравненно позднее.
Отлитые из бронзы Гнезненские врата. Архикафедральный собор Гнезно, XII в.
Тем не менее и легкая зависимость от азиатских варваров казалась бедствием, от которого следовало избавиться каким бы то ни было образом. Известны меры, употребленные Даниилом для достижения этой цели; союз с папой оказался бесплодным и скоро был разорван; введенный в заблуждение слабостью ближайшего к нему баскака Куремсы, Даниил надеялся одними собственными средствами добиться желанного результата; укрепив города, он начал в 1257 г. наступательное движение и возвратил города Галицкого княжества, захваченные татарами; но вместо Куремсы явился «безбожный Бурундай, в силе тяжьце, со многими полками», и князья сами должны были разметать построенные ими укрепления, должны были, по приказу баскака, воевать Литву в то время, когда она была им мирной, и, таким образом, подчинились игу варваров, которое думали так легко свергнуть.
Что касается до отношений к Венгрии и Польше, то они устроились весьма благоприятно для Галицкого княжества. Венгрия, разоренная татарами, не могла быть опасна для соседней Галиции; король даже искал дружбы Даниила и для скрепления его предложил родственный союз, именно брак Льва с Констанцией. Как добрые соседи и родственники, король и князь помогали друг другу в различных предприятиях, так, например, Даниил помогал венграм в войне за наследство австрийского герцога Фридриха Воинственного, сперва из бескорыстного желания оказать услугу королю, а потом из интересов своего дома, потому что сын его Роман, как известно, женился на племяннице покойного герцога и в приданое за нею должен был получить Австрию и Штирию. Несмотря на нечестный образ действий короля в этом случае, дружественные отношения соседей не изменились. Так, Даниил в 1261 г., спасаясь от Бурундая, бежал в Венгрию и нашел там радушный прием.
Польша от самой смерти Лешка была волнуема внутренними междоусобиями, возникавшими главным образом из-за порядка наследования; еще до Лешка явилось мнение, что наследство в нисходящей линии гораздо разумнее и правильнее; говорили даже, что старый порядок уничтожен императором и папой и потому при каждом очищении стола начиналась борьба между противниками и приверженцами старого порядка наследия. Эти распри дали возможность Даниилу утвердить свое влияние на дела польские; замечательно, что он постоянно защищал старое представление о наследстве, хотя, впрочем, ни разу не дал ему торжества над новым. В 60-х гг. во взаимных отношениях Польши и Южной Руси является стремление решать общие дела не оружием, а мирными съездами, конгрессами, образцом которых был съезд в Тернове 1262 г.
Особенное значение при Данииле имеют отношения литовские, так как при нем совершилось образование литовского государства. Из известий Стрыйковского и Кадлубека, из сохранившейся с древнейшего времени пословицы («Зле, Романе, робиши, же Литвою ореши») видно, что литовцы были покорены Романом. Мучения, которые они вытерпели от него, конечно, не могли сделать их мирными соседями Романовичей; беспрестанные нападения Литвы, сопровождаемые опустошением, немало вредили Даниилу и Васильку, которые и без того были окружены врагами. Но к счастью детей Романа, литовцы сами ослабляли себя своими раздорами и, желая в случае надобности найти помощь в соседних князьях, пришли в 1213 г. к Даниилу и Васильку «мир дающе»; с этого времени все делаются даже полезными им и воюют их недруга Лешка Белого. Под словом «литовцы» в этом случае не следует разуметь целого литовского народа, но только отдельные роды или поколения, из которых одни могли быть в дружбе, другие во вражде с тем же самым князем, поэтому нет ничего удивительного в известиях летописи о нападениях литовцев после 1215 г. после заключения мира с Даниилом. Но эти нападения, имевшие целью опустошение и грабеж, не были существенно опасны для русских князей; серьезная опасность от Литвы начинается только в половине XIII столетия. В это время отдельные литовские князья не довольствуются одними опустошениями; они спешат утвердиться на неприятельской земле, основать на ней свои государства. Так, вскоре по опустошении Западной Руси татарами Эрдивил, сын жмудского князя Монтвила, занял опустевшие русские города и основал среди них первый литовско-русский удел Новогрудок. С другой стороны, в литовском мире, до сих пор разобщенном, распадающемся на несколько отдельных частей без крепкой внутренней связи, в это же время является стремление установить эту связь, спаять отдельные части и таким образом вместо слабых отрывков образовать крепкое, самостоятельное целое. Эта идея и ее осуществление принадлежит Миндовгу, личности в высшей степени замечательной. Весь проникнутый стремлением к единовластию и основанию могущественного государства, Миндовг считал себя вправе не разбирать средств, которые могли бы привести его к высокой цели. Считая прочих князей главной себе помехой, он одних изгонял, других убивал и владения их подчинял своей власти; впрочем, на этом пути он встретил преграду, которая наделала ему много хлопот. Между прочими Миндовг желал отделаться и от своих родственников, князей Тевтивила, Эдивила и их дяди Викинта; он послал их воевать Русь, сказав: «Кто что возьмет, то пусть и держит при себе». Названные князья завладели Смоленском, Полоцком и Витебском и не знаем из-за того ли, что Миндовг хотел убить их, как говорит Ипатьевская летопись, или требовал от них покорности и подчинения, только они бежали к Даниилу, который был женат на сестре Тевтивила и Эдивила, и просили его помощи против Миндовга.
Мы не знаем прежних отношений галицкого князя к литовскому; в описании сражения 1249 г. упоминается Литва, пришедшая на помощь Даниилу. Может быть, это было войско Миндовга, что указывает на дружбу его с галицким князем, а может быть, эта помощь пришла от других литовских князей, например Тевтивила или Эдивила. Но какие бы ни были их отношения, Даниил с удовольствием принял просьбу шурьев и согласился помогать им; согласие это, вытекая отчасти из воинственного характера Даниила, вместе с тем оправдывалось и политическими соображениями: неблагоразумно было бы пропустить случай и не воспользоваться враждою, которая начиналась в народе храбром, воинственном, грозившем образовать из себя крепкое государство; на этом основании Даниил задумал нападение на Литву в широких размерах. «Время хрестьяном на поганые, яко сами имеют рать межи собою», – писал он к польским князьям, надеясь возбудить и их к войне с Миндовгом. Поляки согласились только на словах и не приняли в войне никакого участия. Между тем Викинт поднял на Миндовга жмудь, ятвягов, а Тевтивил принятием католицизма привлек на свою сторону рижских немцев. Итак, Миндовгу угрожала серьезная опасность; желая отклонить ее, он объявил, что хочет креститься и вследствие того получил и королевский венец, и помощь ордена. Оградив себя таким образом от нападения рыцарей, Миндовг обратился на Тевтивила, который со жмудью, ятвягами и войском Даниила дал ему битву близ неизвестного города Воруты в то время, как Даниил опустошал новогродскую область. Миндовг увидел, что и без немцев враги его достаточно сильны, и потому решил мириться; помирившись с Даниилом, он для скрепления дружбы выдал дочь свою за Шварна, причем важную роль в делах русских начинает играть новый родственник русских князей, сын Миндовга Войшелк, или Войсилько. Этот Войшелк личность в такой же степени замечательная, как и отец его; отличаясь необыкновенной жестокостью, он радовался пролитию крови и впадал в глубокую печаль, когда не было случая убить кого-нибудь; и этот человек, язычник с головы до ног, вдруг страстно привязывается к христианству и даже принимает иноческий сан. Оставив мир, он не нуждался более в своем княжестве и отдал его, т. е. Новогрудок, Слоним и Волковыйск, Роману. После того он тщетно пытался пройти на Св. Гору; возникшие в то время беспокойства в Византийской империи сделали пути небезопасными, и потому Войшелк возвратился и сам построил себе монастырь на берегу Немана, близ Новогрудка.
Естественно, что Миндовг с величайшим неудовольствием смотрел на уступки, которые он должен был сделать Даниилу, и ждал только случая для начала новой борьбы. Справедливость требует сказать, что Романовичи первые начали неприязненные действия, хотя и против воли. В 1260 г. явился Бурундай и звал их на войну с Литвою; Даниил, как нам известно, не поехал к баскаку, а послал Василька, который, желая понравиться Бурундаю, по пути напал на небольшой отряд литовцев, разбил его и привел пленников к татарскому предводителю. Это нарушение мира Романовичами вызвало жестокую месть со стороны Войшелка: он захватил Романа, и этот сын Даниила исчез с тех пор навсегда; мы знаем только, что он похоронен в соборной Богородичной церкви в Холме. Тщетно Даниил и Василько, долго и в разных направлениях, воевали Литву, они только вызвали со стороны литовцев такое же опустошение своих областей; ряд обоюдных набегов окончился в 1262 г. битвою при городе Небле, где Василько так поразил литовцев, что ни один из них не остался в живых. Далее летописи не упоминают о столкновениях Даниила с Миндовгом; оно и понятно: и тот и другой были заняты дома, первый татарами, второй отношениями к папе и ордену. Приняв крещение по необходимости, по требованию обстоятельств, Миндовг по-прежнему оставался язычником, втайне приносил жертвы идолам и держался тех суеверий и предрассудков, которые были порождением язычества; при таких убеждениях он не мог долго оставаться христианином, даже по наружности, тем более что крещение не принесло ему никакой пользы: орден соглашался помогать ему только за вознаграждение известной частью его владений.
Приготовив втайне средства для борьбы с немцами, помирившись с родственником своим Тройнатом, заклятым врагом ордена, Миндовг в 1239 г. начал действовать наступательно; в Курляндии, на берегах реки Дурбы, литовцы одержали блистательную победу над рыцарями, и вслед за тем Миндовг, произведя восстание в Пруссии, торжественно отрекся от христианства и королевской короны. Орден не имел сил наказать его. Устроив таким образом свои внешние отношения, Миндовг продолжал внутри отделываться от родичей и, не находя себе сильных соперников, вознесся, по словам летописи, славою и гордостью великою; это самомнение и неуважение прав других довело его до гибели. В 1262 г. умерла жена его; Миндовг, много печалясь о покойнице, призвал ее сестру, супругу нальщанского князя Довмонта, чтобы вместе оплакать их общую утрату; когда сестра покойницы приехала, Миндовг женился на ней, ссылаясь на такое желание умершей. Этот насильственный брак раздражил Довмонта, который с этого времени стал искать случая убить Миндовга и исполнил свое намерение в 1263 г., когда Миндовг выступил в поход на Романа Брянского. Войшелк, узнав об убиении отца, испугался и убежал в Пинск, а Литвою и жмудью стал управлять сообщник Довмонта Тройната, вскоре убитый тремя конюхами Миндовга. Как видно, в Литве существовала партия, которая желала иметь князем Войшелка, потому что последний, известившись о смерти Тройнаты, пошел к Новогрудку, а оттуда, получив вспомогательное войско от Шварна и Василька, в Литву, где с радостью был признан наследником Миндовга. Власть не привлекала его, но смерть отца требовала мести; недавно принятое христианство не изменило языческого образа мыслей и чувств, который был воспринят Войшелком с самого раннего детства. С прежней свирепостью избивал он всех, кого хоть немного можно было подозревать в ненависти к Миндовгу, и когда уже некому было мстить, ушел обратно в свой монастырь замаливать новые грехи. Помощь, оказанная ему русскими князьями, совершенно изменила отношение Руси к Литве; но это изменение случилось уже по смерти Даниила, и потому мы расскажем о нем в своем месте[258].
В 1264 г. умер король Даниил, 63 лет от роду. Вот что говорит о нем летописец: «Се же Король Даниил, Князь добрый, хоробрый и мудрый, иже созда городы многи, и церкви постави, и украси е разноличными красотами; бяшеть бо братолюбием светяся, со братом своим Васильком; сей же Данило бяшеть второй по Саломоне». Отзыв необыкновенно верный и полный, обнимающий всю деятельность и все характеристические черты Даниила. Его воинственность и храбрость делаются понятны из обстоятельств его жизни; с четырехлетнего возраста он был уже окружен врагами, добивавшимися его наследства, и лицемерными друзьями, которые, впрочем, скоро сбросив маску покровительства, также начали добиваться Галича. Возмужав, Даниил отбил всех претендентов – и венгров, и поляков, и русских князей Ольговичей; в этом деле он является тем более великим, что внутри государства, в его высшем сословии, он находил слишком слабую поддержку, и чаще открытое противодействие; приходилось действовать то оружием, то переговорами, и Даниил имел одинаковый успех в обоих родах действия. Завладев Галичем, Даниил успел совершенно изменить его внешние отношения; влияние русского короля было, как мы видели, сильно и в Венгрии, и в Польше, и в Литве, и в ятвягах. Татары, хотя и стесняли его независимость, наносили ей ущерб, но иго их вовсе не было так сильно в Юго-Западной Руси, как в Северо-Восточной. Другая замечательная черта Даниила, рекомендующая его ум и сердце, есть его братолюбие, прекрасные отношения к Васильку, столь редкие между князьями-братьями того времени; вот почему Галич и Волынь составляли тогда одно государство, которое дружно двигало свои силы для достижения общих целей. Наконец, внутренняя деятельность Даниила, построение городов, церквей, приведение страны в цветущее положение после татарских опустошений были в высшей степени благотворны.
Что же касается связи Галича с остальной Русью, то, как мы видели, связь эта окончательно порвалась в начале 40-х гг. XIII столетия. С этого времени Русь Юго-Западная составляет особую государственную систему, которая примыкает к Западу, а не к Востоку, которая имеет несравненно большее значение в делах Венгрии, Польши, Чехии, австрийского герцогства, Литвы и земли Ятвяжской, нежели в событиях княжеств Суздальского, Владимирского и вообще Руси Северо-Восточной. Эта отдельность, оторванность от родного племени, конечно, не могла сулить ей ничего хорошего в будущем. Но следует ли обвинять в этом Даниила? Конечно, нет: татары, наводнив весь юг России, совершенно обессилив его, отделили древнюю Киевскую Русь от нового Севера; но подле этой старой, парализованной Руси, в ее западном уголке, сохранилась частица русских сил, которые, развившись в особую, крепкую державу, требовали себе деятельности, искали исхода; они не могли пристать к родному Северу, от которого отделялись, с одной стороны, литовцами, с другой – татарами, и потому весьма естественно, что они обратились на дела, чуждые Руси, и мало-помалу произвели упомянутую связь Галича с прилежащими к нему государствами Западной Европы.
В конце царствования Даниила мы упомянули о перемене в литовских отношениях; она произошла следующим образом: Войшелк, совершив свою кровавую месть с помощью Василька и Шварна, «нарек перваго, аки отца себе и господина», а второму, по удалении своем в монастырь, отдал свое княжество.
Навсегда уже отказавшись от княжеского достоинства, Войшелк поселился в Даниловском монастыре, близ Угровска; туда же приехал к нему Григорий Полонинский, его старый наставник в иноческом житии, вблизи жили Шварно и Василько, таким образом, около князя-монаха собрались все любимые им люди; «се ми зде, близ мене сын мой Шварно, а другой господин мой отец князь Василько, а тема ся иму утешивати», – говорил Войшелк, не подозревая близкой смерти от руки русского князя. Отдача Литвы Шварну произвела весьма неприятное впечатление на Льва, человека, в высшей степени завистливого и стяжательного, и между ним и Войшелком поселилось неудовольствие; в 1268 г. прислал Лев к Васильку, прося устроить ему свидание с Войшелком; Василько, согласившись, послал зов, но Войшелк боялся Льва, не хотел ехать и если наконец решился, то отдавшись, как говорит летопись, на Васильковы руки. Князья весело праздновали свое свидание у немца Маркольта и казались в дружеских между собою отношениях. После обеда, когда все разъехались по домам, Лев отправился в монастырь Св. Михаила, где остановился Войшелк, и постучался в его келью со словами: «Куме, напиемся»[259]. Начался новый пир, в продолжение которого князья поссорились, и Лев, разгоряченный вином, кроме того и прежде нерасположенный к Войшелку, убил его. Вскоре после того умер и Шварно, и Литва снова отделилась от Руси; очень может быть, что поступок Льва раздражил литовцев против русских князей, и в Литве стал княжить туземец Тройден, язычник, о котором наша летопись отзывается очень неблагосклонно, придавая ему эпитеты окаянного, беззаконного, проклятого и т. д.
Из дальнейших отношений сыновей Даниила к Литве замечателен факт, записанный в летописи под 1289 г. Летописец сообщает, что литовские князья Будикид и Будивид дали Мстиславу Владимирскому Волковыйск, «абы с ними мир держал». Это известие, по всей вероятности, объясняется возникшими тогда в Литве смутами, которые заставляли князей ее стараться обезопасить себя извне, хотя бы то стоило известных пожертвований. Эти смуты были последним актом брожения, из которого родилось могущественное Литовское государство, и русский князь, заставляя литовцев покупать у себя мир ценой городов, никак не думал, что его собственное княжество скоро подпадет их власти.
Отношения к Польше отличаются тем же характером, какой имели при Данииле. Естественно, что постоянные междоусобия в Польше усиливали влияние русских князей. В летописи записан факт, что один из князей мазовецких (Кондрат Семовитович) стал под руку Владимира Васильковича и потом Мстислава Данииловича. Нам кажется, впрочем, что не следует придавать особенное значение этому подручничеству: оно было только номинальное.
Для лучшего понимания татарских отношений приведем рассказ летописи о походе русских и монголов на Польшу в 1283 г. Два неприязненных между собою хана Телебуга и Ногай, забыв на время вражду свою, решили идти на ляхов, и первый приказал всем русским князьям идти вместе с ним в Польшу. Изъявляя свою покорность, один за другим являлись русские князья к Телебуге во время похода его через русские земли с питьем и дарами; так, на Горыни встретил его Мстислав, у Перемышля Владимир, а на Бужковом поле – Лев. На этом поле хан сделал смотр своему войску; оно было так огромно, что князья испугались и ждали себе или насильственной смерти, или отобрания городов; отсюда татары двинулись к Владимиру, города не брали, но, пограбив множество товара и коней, потянулись в Польшу. Часть их, однако же, осталась под Владимиром для того, чтобы пасти любимых коней; эти пастухи делали величайшие насилия, никому не позволяли выходить из города, одних грабили, других убивали и довели город до крайнего изнеможения. Между тем Телебуга воевал Польшу, приступал, но без успеха, к Сандомиру и хотел было идти к Кракову, но, узнав, что Ногай опередил его, повернул в землю Льва. Две недели оставался он под Львовом, кормя коней, и едва ли не более сделал зла Русской земле, чем Польше: все выходившие из города или были убиваемы, или, сохранив жизнь, теряли все до сорочки и гибли потом от холода, который был особенно силен в ту зиму. От скопления людей в городе появилась зараза, в опустошенных селах – голод, так что народ умирал тысячами; всего, по счету Льва, погибло 12 500 человек.
Вот образчик татарских отношений; Телебуга, как видно, подобно Бурундаю, считал необходимым от времени до времени напоминать русским о своей силе, чтобы тем крепче утвердить власть свою между ними. Кроме даров, которые подносились ханам при известных случаях, платилась в рассматриваемый период и постоянная, определенная дань: в завещании Владимира Васильковича встречается упоминание о поборе, под названием татарщины; это есть, по всей вероятности, налог, с помощью которого уплачивался ордынский выход. В это же время князья юго-западные, подобно северо-восточным, привыкли обращаться к ханскому авторитету и им закреплять, делать твердыми свои распоряжения; так, летописец рассказывает под 1287 г., что князь Владимир, чувствуя приближение смерти и желая передать свое княжество Мстиславу, объявил свою волю при хане: «А се даю ти при Царех и при его рядьцах». Мстислав, принимая дар, спрашивал Льва, не будет ли он искать части его по смерти Владимира и не лучше ли теперь же высказать свои притязания, «а се царь, а се аз, молви со мною, что восхощешь». Из этих слов видио, что царь должен был бы разрешить недоумение и спор, которые произошли бы, если бы Лев высказал свои виды на наследство Владимира. В дополнение представленного очерка татарских отношений скажем, что в означенное время встречаются известия о поездках князей в Орду; так, на одной рукописной кормчей читаем надпись следующего содержания: «В лето 1286 списан бысть сей Номоканон боголюбивым князем Владимиром, сыном Васильковым, боголюбивой княгиней его Ольгой Романовной. Пишущим же нам сия книги, поехал господь наш к Ногаеви и госпожа наша остала у Владимиру, зане бяше немощию угонила люта зело, того ради не мощно ей бысть проводити его».
Из сказанного видно, что татарское влияние на Русь Юго-Западную сделалось несравненно тяжелее при сыновьях Даниила: уже платится дань, князья ездят в Орду и в своих распоряжениях ссылаются на хана как на лицо, решение которого безапелляционно. Но сравнивая это влияние с тем гнетом, который падал на Северо-Восточную Русь, мы все-таки видим большую разницу; она велика уже потому, что в Галиче не было переписи, не было баскаков и страшной язвы народа северного, откупщиков дани, которые тянули из него последние жизненные силы.
По смерти сыновей Даниила и Василька из потомков Романа Великого нам известны Юрий Львович и Даниил Мстиславич, который, по причине своего малолетства, не имел особенного удела, и Юрий соединил под своей властью Галицию и Владимирское княжество. В 1316 г. правят уже сыновья Юрия, Андрей и Лев. О смерти их, случившейся около 1324 г., известно из письма короля польского Владислава Локетка к папе Иоанну XXII, в котором Владислав извещает, что со смерти этих князей (последних?) Польша лишилась непреодолимого щита от татар и потому просит у папы помощи. Есть некоторое основание думать, что при этих князьях Даниил Мстиславич, достигнув совершеннолетия, получил в удел Белз, а сын его Юрий присоединил к нему Холм[260] с согласия короля Казимира в 1366 г.
По смерти Андрея и Льва (1324) на престол галицкий и владимирский вступил Юрий II Андреевич (ум. 1333), которым и заканчивается ряд князей русских, самостоятельно правивших Галицией.
Вот все, что мы знаем об истории Галича под властью князей Рюриковичей; Карамзину обязаны мы теми краткими сведениями, которые имеем от 1292 г., т. е. по прекращении Ипатьевской летописи: поиски его в Кёнигсбергском и Торнском архивах увенчались открытием нескольких грамот, которые, по крайней мере, дают нам возможность составить верную генеалогию князей, потомков Романа Великого. Сообщают ли они нам достаточно, чтобы составить понятие о тогдашнем положении княжеств Галицкого и Владимирского?
Следуя точному смыслу этих грамот, мы узнаем, что князья Галича и Владимира в XIV столетии были до такой степени сильны, что обещали немецкому ордену защиту от татар и других каких бы то ни было неприятелей; то же подтверждается известным уже нам письмом Локетка к папе, где русские князья Андрей и Лев называются непреодолимым щитом Польши от татар; из этих свидетельств естественно вытекает заключение если не о совершенном уничтожении монгольского ига в Юго-Западной Руси, то о решительном его ослаблении. Далее узнаем, что князья заботились об усилении торговли своего государства, для чего позволяли иностранным купцам свободный въезд и беспошлинную торговлю; наконец, то обстоятельство, что грамоты при Юрии II писались не только от имени князя, но и от лица бояр, дает нам право предположить, что власть князя во второй четверти XIV столетия ослабела и, напротив, возвысилось значение боярское. Впрочем, это обстоятельство может объясняться еще малолетством Юрия.
Вот все, что можно добыть из скудных источников для истории Галича в первой половине XIV века; но эти отрывочные известия никак не подтверждают общепринятого у нас мнения, что Русь Юго-Западная в это время слабела более и более и сделалась наконец добычей иноземцев. На чем опирается это мнение? Если на отсутствие источников, то оно не основательно: летописцы наши обращали почти исключительное внимание на внешние события как более громкие, более поражающие, внутренняя же жизнь наших предков была так однообразна, так бедна содержанием, что не могла возбудить писателя взяться за перо с целью ее только передать на память и поучение потомкам; таким образом, молчание или даже отсутствие источников для известного периода, может иной раз свидетельствовать только о мирных, внешних отношениях государства и о неизменившемся внутреннем его состоянии. При этом не забудем, что кое-какие письменные отрывочные известия о Галиче в первой половине XIV века, которые дошли до нашего времени, именно говорят о мирных отношениях его к соседям. Наконец, может быть, и существуют галицкие летописи из XIV века, но они еще неизвестны, и только будущему предстоит слава их открытия и более подробной истории последних лет самостоятельности Галича; а до тех пор удержимся от произнесения решительного приговора о крайнем упадке Юго-Западной Руси при последних потомках Романа Великого, тем более что все существующие указания на то время говорят противное. В подкрепление наших предположений можем привести еще место из жития св. митрополита Петра, написанного Киприаном, где говорится о времени Юрия Львовича: «Тогда бо бяше в своей чести и времени земля Волынская, всяким обильством и славою преимуща».
Галич под владычеством иноземным
По смерти Юрия II галичане, привыкшие в течение 350 лет находиться под управлением князя, иметь над собой верховную власть, вдруг остались без главы и вождя; они не доросли еще до способности самоуправления и не могли согласиться между собою насчет устройства своей участи. Здесь сказался вред отделения Галиции от русского мира, который мог бы дать ей князей и таким образом продолжить ее самостоятельное существование; но русский мир забыл Галицию так точно, как Галиция забыла его, и теперь галичанам не могло прийти в голову обратиться к родному Северу. Напротив, связь, которая существовала между Галичем и его западными соседями, была уже так сильна, что галичане не задумались обратиться к ним и от них принять государя. Открывшаяся таким образом возможность завладения Галичем раздражила корыстолюбие его соседей; между ними начинается борьба, которая продолжалась около 30 лет и кончилась присоединением Галиции к Польше в 1387 г.
Расскажем главные моменты этой борьбы соседей, т. е. поляков, литовцев и венгров из-за Галиции.
Мы можем сказать утвердительно, что по смерти Юрия II оставались еще в Юго-Западной Руси его родственники, князья Рюриковичи более или менее отдаленных линий; таким можно считать кн. Даниила Мстиславича или сына его Юрия, князей холмских, род князя Льва, записанный в помянник одного из львовских монастырей, содержит в себе до 32 мужских имен. He знаем, в каком положении находились эти Рюриковичи, молчание о них или только упоминание вскользь, мимоходом, ничего не говорит за их силу и значение; оно и понятно, потому что еще в XIII столетии начался переход мелких удельных князей в боярство, на что есть указание в летописи (например, князь слонимский, воевода Владимира Васильковича, князья поросские, служившие Мстиславу, и т. д.), а те из них, которые еще сохраняли самостоятельные владения, были так бессильны, что не оказывали на ход дел ни малейшего влияния. Подле этих слабых, незначительных родственников у Юрия II были родственники по женской линии – государи самостоятельные. Таким был Болеслав, князь мазовецкий, сын Тройдена и Марии, сестры Юрия II, и, следовательно, по своему происхождению имевший некоторое право на его наследство; как родственник покойного князя, он мог быть известен галичанам, быть к ним ближе других, и в этом-то заключалось его право, потому что, по свидетельству современного летописца, русские единогласно избрали его своим князем[261].
Легницкая битва (1241) на миниатюре 1253 г.
Дав обещание ничего не изменять без народной воли, Болеслав скоро нарушил самый дорогой народу закон – религиозный; сам католик, он захотел распространить католицизм в Галиции и стеснял православие; неудовольствие народа, возбужденное этим насилием над верой, росло еще более вследствие угнетений и развратной жизни его придворных, которые преимущественно состояли из поляков, чехов и немцев. В 1340 г. неудовольствие это было причиною смерти Болеслава: он был отравлен.
В марте 1340 г. погиб Болеслав, а в следующем месяце Львов был уже занят Казимиром, который, как родственник, явился мстителем за отравление; в этом случае Казимир действовал с величайшей поспешностью: лишь только услышал он о смерти Болеслава, как тотчас же собрал небольшое, сколько тогда при нем было, войско и неожиданно явился под Львовом. Львовяне, не приготовленные к отпору, без главы и руководителя не могли долго сопротивляться и покорились королю, обеспечив договором неприкосновенность своей религии, которая еще так недавно подвергалась опасности со стороны Болеслава. Забрав множество драгоценностей, принадлежавших русским князьям (из них замечательны два золотых креста с частицей древа от Креста Господня, две драгоценные короны, царский престол, мантии и т. д.), которые находились в завоеванном городе, король, оставив в нем стражу из немцев, отправился в обратный путь.
Трудно согласиться с Длугошем, который, вмещая этот наскоро предпринятый поход в 69 дней (между 15 апреля и 24 июня 1340 г.), рассказывает о покорении не только Галиции, но и владимирской области; этого времени едва было достаточно, чтобы справиться с Львовом и его округом и возвратиться домой с большой добычей. О втором походе Казимира, про который рассказывает Длугош под тем же годом, мы ничего не находим у более достоверного писателя-современника Анонима, но готовы верить ему, потому что иначе не можем объяснить себе, когда и каким образом завладел он Галицией, ее остальной частью, кроме львовского округа. Что же касается завоевания владимирской области, то, как увидим впоследствии, это совершенно ложно.
Владычество поляков было тягостно для русских; недавние гонения веры, быть может, притеснения оставленной Казимиром стражи, а еще более воспоминание о прежней независимости заставляло русских бояр думать о свержении ига. Летописцы польские называют нам двух из них: Датко, воеводу перемышльского, и Даниила из Острога, которые были главными действующими лицами при изгнании поляков; план их опирался на татарские силы; напоминая хану, что земля Русская составляет его собственность, хотя это было не совсем справедливо, тем не менее очень лестно для самолюбия татар, помянутые вельможи говорили, что Казимир запретил русским платить, как водилось, ежегодную дань хану и что они прибегают к его помощи и покровительству для свержения ненавистной им власти короля.
Понятно, что хан с величайшим удовольствием согласился освободить Русскую землю от поляков и снова подчинить ее своей власти; с огромным войском двинулся он к границам краковской области и, опустошив часть ее, заставил Казимира просить помощи у венгров и у тевтонских рыцарей. Не знаем, получил ли он эту помощь, знаем только, что хан, дойдя до Вислы и удержанный от переправы польскими войсками, возвратился домой, довольствуясь разорением польских областей. Из этого отрывочного известия видно, что татары, предпринявшие поход с целью освобождения Русской земли от поляков и сражавшиеся с ними на берегах Вислы, конечно, не оставили в их власти Львова и Галиции; следовательно, если относить этот поход к 1341 г., то владычество поляков в Галицкой Руси, продолжалось не более года. Татары воротились в свои кочевья и, надеясь на получение ежегодной дани от русских, по своему обычаю, не хотели мешаться в их внутренние дела. Что же сталось теперь с Галицией? Есть некоторое основание предполагать, что Датко, виновник освобождения своей родины, стал во главе ее управления, хотя на весьма непродолжительное время; человек, весьма старый, бывший дядькою еще при Юрии II, он умер в том же 1341 г., так что современный польский летописец Аноним Гнезненский совсем о нем не упоминает, а говорит, что по смерти Болеслава его княжеством завладел Любарт, сын Гедимина. Имел ли он какое-нибудь право на владение Галицкой Русью? Чтобы яснее ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к истории Литвы и показать, как пришла она в столкновение с Юго-Западной Русью.
В Литве в начале XIV столетия, после князей, мало известных и мало замечательных, каковы Тройден и Витенес, является знаменитая личность Гедимина; происхождение его темно. Польские летописцы говорят, что он был конюшим Витенеса и убил его в заговоре с его молодою женою; литовские, напротив, утверждают, что он был сыном Витенеса и, следовательно, законным его наследником; последнее, кажется, вернее. К его времени относят особенное усиление Литвы на счет Руси; для нас наиболее важны отношения ее к Руси Юго-Западной, завоевание Волыни, и потому мы рассмотрим их с некоторой подробностью.
Литовская летопись, изданная Нарбутом в 1846 г., говорит следующее о завоевании Волыни: великий князь Гедимин, обезопасив Жмудскую землю от немцев, пошел на русских князей и стал прежде всего у города Владимира, где князь владимирский Владимир, собрав все свои силы, дал ему битву. И помог Бог великому князю Гедимину, потому что самого князя Владимира убил, войско его рассеял, а город занял. И потом пошел на князя Льва Луцкого, который, услышав об убиении кн. Владимира и занятии его города, не хотел биться с Литвой и убежал в Брянск, к зятю своему князю Роману. Бояре же волынские били челом Гедимину, прося его быть их государем, а земли не пустошить. Гедимин, приняв от них присягу и оставив там своих наместников, двинулся к Берестью на зимние квартиры и войско свое распустил. После Светлого воскресения, собрав все силы литовские, жмудские и русские, пошел он на Станислава, князя киевского, и занял города Овруч и Житомир. И князь Станислав Киевский, соединясь с князем Олегом Переяславским, Романом Брянским, Львом Волынским, которого Гедимин выгнал из Луцка, и собрав, таким образом, множество войска, встретил литовцев на берегах р. Ирпени, под Белым городом, на расстоянии 6 миль от Киева, и был тут бой великий. Бог же помог великому князю Гедимину. Войско русское было побито наголову, Лев Луцкий и Олег Переяславский полегли в битве, а Станислав Киевский с малой дружиной и князем Романом бежал в Брянск. Затем Киев после недолгого, но мужественного сопротивления отворил ворота победителю. Таким образом, по свидетельству этой летописи, добыл Гедимин землю Киевско-Волынскую.
Летописец не определяет года этого события, но упоминает обстоятельство, по которому можно приблизительно назначать время завоевания Волыни; именно поход Гедимина, по словам летописи, случился после того, как князь обезопасил жмудь от немцев; следовательно, поход этот должно отнести к первым годам княжения Гедимина, когда он не только выгнал немцев из жмуди и край этот присоединил к Литве, но и вторгся в их собственную землю и после нескольких побед захватил два их замка. Согласно с этим Стрыйковский, который представляет только распространения цитированного нами летописца, полагает завоевание Волыни в 1320 г.; он даже указывает на повод, по которому Гедимин двинулся на Русь, именно в отмщение русским князьям Льву и Владимиру, которые, пользуясь отвлечением литовских сил к ордену, воевали Литовскую землю: Владимир опустошил берега Вилии, а Лев взял Берестье и Дрогичин, уже принадлежавшие (по мнению Стрыйковского) Гедимину. Это объяснение Гедиминова похода весьма правдоподобно: из грамот последних русских князей Галича и Волыни мы знаем о союзе их с орденом и об обещании защищать его от татар и других неприятелей; в 1319 г. они исполняют свое обещание. Таким образом, отношение русских князей к ордену естественно делали их врагами Гедимина, и поход последнего с его причинами для нас совершенно ясен, но в рассказе о нем есть столько анахронизмов, погрешностей, столько ложного, что трудно принять это известие и на нем только основать разрешение вопроса об участи Волыни. Князь Роман Брянский, упомянутый в летописи, умер еще в XIII столетии, и из потомков его около этого времени мы не знаем ни одного князя Романа. Князьями Галича и Владимира в 1320 г. были Лев и Андрей, которые умерли около 1324 г., как удостоверяет нас послание Владислава Локетка к папе; завладение Волынью есть совершенная басня, так как нам точно известно, что в Юго-Западной Руси по крайней мере до 1333 г. господствовал князь русский или малорусский Юрий II Андреевич и жил по большей части во Владимире, наконец, завоевание Киева в 1321 г. точно так же баснословно, потому что Киев и в 1331 г. управлялся русским князем Федором, находившимся в зависимости от татар. Трудно, конечно, отвергнуть совсем известие о походе Гедимина на Русь в 1320 г., тем более что он так хорошо объясняется из отношений галицких князей к ордену, а через него к Литве; точно так же трудно сказать что-нибудь положительное о результате его; может быть, к этому времени относится завоевание Пинска, который был отдан Гедимином сыну его Наримунту, и Берестья, который находился впоследствии под властью Кейстута.
Тем менее можем мы верить летописцу, изд. Нарбутом и Стрыйковскому, который только разбавил его цветами красноречия, что другой литовский летописец (изд. Даниловичем в 1827 г.) совершенно молчит об этом походе и иначе объясняет соединение Волыни с Литвою; рассказывая о разделе государства Гедиминова между его сыновьями, говорит о Любарте: «А Любарта принял володимирский князь к дочке, во Владимир и в Луцк, и во всю землю волынскую». Этот владимирский князь должен быть Андрей Юрьевич, сын которого Юрий II умер в 1335 г., и тогда Любарт занял Владимир, Луцк и всю землю Волынскую, а при жизни Юрия, как можно догадываться, владел одним Луцком. Почти то же самое о Любарте и Волыни сообщает Длугош. Ошибка только в том, что Любарт не владел львовским княжеством, где, как мы видели, избран был Болеслав Мазовецкий. Что же касается Киева и Южной Руси вообще, то относительно времени ее завоевания мы получаем драгоценное сведение из одной недавно открытой рукописи XVI века, известной под названием Киево-Печерской; в ней читаем следующее место: «В лето 6841 (1333) Гедимин, кн. литовский, повстал на князя киевского Станислава и победил его с русским и татарским войском, над рекой Ирпенью, и, прогнавши татар, Киев в свою власть взял»; следовательно, Гедимин завоевал Киев не в 1321, а в 1333 г., а потому и князь киевский Феодор, упоминаемый под 1330 г., уже не может возбуждать сомнения в своем русском происхождении.
Какое же заключение можно вывести теперь о судьбе Юго-Западной Руси по смерти Юрия II?
Со смертью последнего русского князя государство его разделилось на две половины: Галиция избрала себе князем Болеслава Мазовецкого, который, приходясь племянником Юрию II, имел некоторое право на его наследство; Волынь между тем должна была выдержать столкновение с Гедимином, который в 1320 г. двинул на нее свои войска в отмщение за содействие, оказанное ее князем ордену во время войны последнего с Литвой. Захватив Пинск и Берестье, литовский князь двинулся к Владимиру, где русские князья Андрей и Лев дали ему битву; битва не окончилась решительной победой, и Гедимин, заключив договор, по которому приобрел Пинск и Берестье, возвратился домой. В то же время сын его Любарт женился на дочери князя Андрея и в приданое за нею получил Луцк, а когда со смертью Юрия II прекратилась линия князей русских, он, как родственник покойного князя, захватил Волынь по тому же праву, по которому Болеслав завладел Галичем. По смерти же Болеслава и по изгнании поляков, владевших после него Галичем, Любарт, по свидетельству современного летописца, распространил (в 1341 или 1342 г.) власть свою и на Галицию.
С этого времени начинается борьба между Литвой и Польшей за Юго-Западную Русь, та и другая выражают притязания на обе ее половины, т. е. и на Галицию и на Лодомирию.
Казимир, не успевший осуществить своих притязаний на Русскую землю и видя ее в обладании литовцев, конечно, должен был стать к последним во враждебные отношения; он не имел достаточных средств тотчас же начать войну с Любартом, потому что Любарт, опираясь на своих братьев, мог располагать силами целого Литовского государства, а силы его были велики: Гедиминовичи занимали все пространство от Двины и Днепра до Буга и Немана; следовательно, Казимиру оставалось только выжидать благоприятного случая, выжидать хоть временного их ослабления, пользуясь которым можно было надеяться на успех в борьбе с ними. Случай представился в 1349 г.; уже с половины XIII столетия литовцы вели упорную, кровопролитную борьбу с крестоносцами, которая в описываемое время достигла крайнего ожесточения с обеих сторон. Знаменитый магистр Винрих де Книпроде успел возбудить сочувствие к своему делу в западном рыцарстве; в начале 1349 г. к нему собралось до 40 000 французов и англичан, и с этим многочисленным и искусным войском напал магистр на литовцев в январе 1349 г.; 24-го числа произошла кровопролитная битва, в которой пало со стороны ордена до 30 рыцарей и 4000 простых воинов, а Литва потеряла до 18 000 человек. Потеря эта, конечно, должна была потрясти могущество Гедиминовичей и отвлечь их внимание от Волыни, тем более что крестоносцы грозили новым нападением. Казимир, который зорко следил за своими соседями и который при своей проницательности легко оценил затруднительность их положения, не мог не воспользоваться удобным случаем для осуществления своих притязаний на Юго-Западную Русь. С сильным войском устремился он в том же 1349 г. на русские владения Любарта и завоевал их, Любарту же великодушно предложил только Луцк, и то под условием признания его верховной власти. С великим триумфом воротился король в Краков, но не успел еще отдохнуть от своего похода, как услышал, что литовцы уже нападают на завоеванную им Русь.
Действительно, литовцы, отдохнув от поражения, нанесенного им рыцарями, сосредоточили большую часть своих сил для возвращения их русских владений. В 1349 г. они разорили окрестности Львова, Владимира, а потом завладели и крепостями владимирской, белзской и берестейской и даже вторглись в самую Польшу, где повоевали земли Люблинскую, Сандомирскую и Радомскую (1350). Тщетно король высылал против них свои войска; поляки, по свидетельству польских же летописцев, были побеждаемы постоянно во всех своих столкновениях с литовцами. Аноним и Длугош объясняют это гневом Божиим за утопление краковского викария Мартина Барижки; но мы полагаем, что распри короля с духовенством и дворянством скорее сделают понятными эти неудачи поляков. Весьма естественно, что оба этих сословия, раздраженные на короля за стеснение их прав и вольностей, были слишком нерадивыми помощниками ему в войне с литовцами и потому Казимир, все более и более озабочиваемый внутренними делами государства, нашел вынужденным заключить мир. Написанная по этому поводу договорная грамота[262] сохранилась до нашего времени; на ней нет означения года, и потому одни ученые относят ее к 1341 г., другие к 1341–1343 гг., но, во-первых, связь событий, во-вторых, свидетельство современного и достоверного летописца (Анонима Гнезненского) доказывают нам, что она относится к 1350 г. Под одним годом, именно 1349 г., описывает Аноним и победоносный поход короля и успехи литовцев после возвращения его в Польшу; нам кажется, что, несмотря на быстроту действий, отличавшую литовцев, слишком уж много событий отнесено к одному году. Это предположение тем сильнее, что, по свидетельству самой грамоты, мир был заключен уже в конце сентября, следовательно, все рассказанное совершилось в 8 месяцев, так как поражение литовцев крестоносцами относится к 24 января 1349 г., а Казимир уже после этого поражения отправился в русский поход. Итак, война длилась в 1349 и 1350 гг., с чем согласен и Длугош, и кончилась миром, условия которого, по упомянутой договорной грамоте, так же, как и по свидетельству Анонима, следующие.
Главное условие о разделе Русской земли между договаривающимися есть только распространение известия Анонима; он говорит, что король взял себе землю Львовскую, а Литве отдал Владимирскую; грамота же, выражаясь подробнее, высчитывает следующие приобретения Литвы: земля Владимирская, Луцкая, Холмская, Белзская, Берестейская, а королю предоставляет только Львовскую. Из этого места видно, что под именем Львовской земли следует разуметь целую Галицию, в которой Львов сделался главным городом со времени Льва и сообщил свое имя целой стране, которая прежде называлась по имени Галича.
Из дальнейших условий должно заключить, что обе стороны не могли согласиться в том, кому должен принадлежать Кременец, и решили, чтобы его держал Юрий Наримунтович, в зависимости и от Литвы, и от Польши, в продолжение двух лет; если же мир устоит долее, то «Юрью князю города лишитися».
Итак, это не была грамота мирная, а только перемирная; срок перемирия определяется таким образом: «А мир от Покрова Богородице до Ивана дне до купал, а от Ивана дне за два лет», т. е. до 24 июня 1353 г. В течение этих 2 лет и 9 месяцев (с 1 октября 1330 до 24 июня 1353 г.) ни поляки, ни литовцы не должны строить городов в Руси, ни поправлять старых, разоренных в последнюю войну.
Далее определяется поведение обеих сторон в случае нападения венгерцев или татар: «Аже поидет оугорьскый король на Литву, польскому королеви помогати, аже поидеть на Русь, что Литве слушаеть, королеви не помогати; а поидеть ли царь на ляхи, а любо князи темнии, князем литовским помогати, аже поидуть на Русь, что королю слушаеть, литовским князем не помогати».
Так литовцы и поляки согласились охранять неприкосновенность Юго-Западной Руси; король может соединиться с венграми, если последние будут воевать Литву, но ни в каком случае не должен помогать им, если они пойдут на Русь, подвластную литовцам, т. е. владимирскую область. Точно так же и литовцы могут содействовать хану в его нападениях на Польшу и обязываются не помогать ему в его походах на Львовскую землю.
Довольно темно и сбивчиво условие, определяющее поведение русских в подобных случаях: «Аже приидут татарове на Львовскую землю, тогда Руси на Львовце не помогати, аже поидуть татарове на ляхы, тогда Руси неволя пойти и с татары». Как будто татары, которые все еще считали себя повелителями Руси, не одинаково должны были требовать повиновения и в походах на Польшу, и на Львовскую землю.
Из других статей любопытна о плене Любарта; Длугош под 1350 г. рассказывает о пленении Кейстута; конечно, нет ничего невероятного в этом известии, но так как в грамоте говорится только о плене Любарта, то весьма естественно предположить у Длугоша ошибку, тем более что он сам под 1366 г. говорит, что Любарт прежде был взят в плен поляками. Насчет этого обстоятельства договаривающиеся стороны решили обратиться к королю венгерскому, избрав его третейским судьей в этом спорном деле: «Будет ли ял его король по кривде, Любарт будеть прав, и я князь кистютий буду прав перед оугорьскым королем, будет ли король прав, нам своего брата Любарта дати оугорьскому королеви оу ятьство». Из этих слов видно, во-первых, что Любарт взят, по мнению Литвы, не в бою, а вследствие какой-нибудь хитрости, «кривды», что, конечно, оправдывало Любарта в случае бегства, обмана и неисполнения данных обещаний, во-вторых, что король венгерский действительно участвовал в походе 1330 г. и был при заключении договора, почему обращение к нему естественно.
Вот главное содержание перемирного договора, которым закончилась война 1349–1350 гг.; нам кажется, что главнейшей причиной, содействовавшей ее окончанию, было соединение Казимира с Людовиком. Литовцы, видя подобное усиление короля, опасаясь крестоносцев, также не желали продолжения войны, и, таким образом, при обоюдном желании мира он скоро был заключен.
Но весьма понятно, что перемирие не могло быть продолжительно; обе враждовавшие стороны выказали слишком сильное желание обладать всей Юго-Западной Русью и не могли довольствоваться только одной половиной ее.
Не успел еще истечь срок перемирия, как Любарт напал на Галич, сжег его как собственность врага и с большой добычей возвратился во Владимир[263]; не довольствуясь этим набегом, он с большим войском вторгся в самую Польшу и опустошил окрестности Завихоста; король, как видно, не был в состоянии отмстить дерзкому литовцу и, опасаясь вторичного нападения, приказал укрепить город Плоцк, лежащий почти в самой середине Польского государства; так велик был страх, наведенный литовцами. Не надеясь силой оружия удержать за собой Галицию, Казимир обратился к другим нравственным средствам.
Различие в религии поставило неодолимую преграду между Русью и поляками и произвело в первой несравненно большее сочувствие к литовскому владычеству, потому что литовские князья исповедовали православную веру. Чтобы обратить это сочувствие к полякам и произвести слитие обеих наций, король решился мало-помалу уничтожить православие. Католическая пропаганда, уже давно вошедшая в Галицию, должна была получить твердую опору и несравненно большие средства; Казимир захотел учредить во Львове латинскую архиепископию, просил об этом папу, и только обстоятельства не позволили ему осуществить это намерение.
Так шли дела до 1366 г.; к этому времени Казимир собрался с силами и решился отнять у литовцев земли, которые уже 15 лет, по словам Длугоша[264], были в их владении; с большим войском вторгся он после праздника св. Иоанна Крестителя в волынскую область и прежде всего напал на Белз; князь белзский Юрий Данилович, видя невозможность противиться, изъявил притворную покорность, признал себя вассалом Казимира и, получив обратно Белз с придачей Холма, стал управлять ими на ленном праве. Не подозревая его лицемерия, король двинулся далее к владениям Любарта и приказал опустошить их за недавние нападения их князя на Польшу. Завоеванные замки Луцкий и Владимирский были поручены управлению двух польских баронов, всю же остальную Волынь король отдал Александру, сыну Кориата, который, как младший в роде, при жизни дядей Ольгерда Патрикия и Любарта не получал от них удела и передался на сторону короля. Он получил прекрасное вознаграждение, целую Волынь, которой владел до самой смерти Казимира, т. е. до 1370 г.
Такой успех короля весьма удовлетворительно объясняется затруднительным положением Литвы вследствие войны ее с орденом: три раза в этом году (1366) вторгался Винрих де Книпроде в литовско-русские области, производя страшные опустошения, и тогда как литовские князья должны были направить все силы к отпору немцам, Казимир явился в Волыни и успел подчинить ее своей власти. Он, как мы видели, не обратил ее в польскую провинцию, но, довольствуясь верховной властью, отдал Белз и Холм князю Юрию Даниловичу, а остальное Александру Кориатовичу; кроме того, в Луцке и Владимире посадил своих баронов, которые должны были наблюдать его интересы.
Упорно стремясь к осуществлению своей цели, т. е. к завладению Юго-Западной Русью, литовские князья не упали духом; в 1370 г., пользуясь смертью Казимира и отсутствием Александра Кориатовича (он был в Кракове, на погребении короля), Любарт и Кейстут напали на Владимирский замок, укрепленный уже кирпичной стеной и защищаемый польским старостой Петрашем Турским; малодушию последнего обязаны были они скорым взятием города, который снабдили сильным гарнизоном на случай нападения поляков; затем они вторглись в самую Польшу, опустошили Люблинскую и Сандомирскую земли, переправились через Вислу и распространили огонь и меч до самого монастыря на Лысой горе[265]. Королева Елисавета, мать нового польского и вместе венгерского короля Людовика[266], отправила послов к литовским князьям с просьбой прекратить опустошения, этим она еще увеличила их дерзость, и в 1379 г. набег повторился, и опять была разорена сандомирская область, как бы в ответ на просьбу королевы.
Прежде чем будем продолжать описание этой борьбы между Польшей и Литвою, скажем несколько слов о восшествии Людовика на трон польский.
Людовик с давнего времени был предназначен к занятию краковского престола; еще в 1339 г. был заключен по этому случаю договор с отцом его, королем Карлом, главное условие которого было подтверждено другим договором с самим Людовиком в 1355 г. (в Буде). В этих договорах участвовал с Казимиром целый народ.
Итак, восшествие его совершилось на основании договоров и народной воли. Считая Людовика своим наследником, Казимир обращался к нему в случае надобности за помощью; между прочим, как мы уже заметили, Людовик помогал дяде (Казимир был брат его матери, королевы Елисаветы) против литовцев, желавших завладеть Русью. Но в этом случае Людовик входил в странные отношения к Казимиру; он помогал ему закреплять за собой Галицию, между тем сам носил титул короля Галиции и Лодомирии. В этом титуле выражались притязания венгерских королей на Русь, предки которых еще в XII столетии сидели на галицком престоле. Необходимо было обоим королям согласиться между собою во взгляде на это обстоятельство; кажется, в 1352 г., а может быть и ранее, был заключен новый договор, определявший отношения Казимира и Людовика к Руси: Людовик уступал Русь, отказывался от прав своих на нее в пользу Казимира, но русские земли останутся за Польшей только в том случае, если Казимир умрет без мужского потомства и корона Польши перейдет на голову Людовика, в противном же случае венгерский король будет вправе выкупить русские земли за 100 000 флоринов. При этом заметим, что в силу договоров корона Польши должна была перейти к Людовику только в том случае, когда у Казимира не будет сыновей, следовательно, Людовик, не имея возможности наверное рассчитывать на трон в Польше, должен был позаботиться о русских землях, удержать их за Венгрией. Трактатом 1352 г. он вполне достиг своей цели и теперь мог спокойно дождаться осуществления своих надежд на Польшу. В 1370 г. умер король Казимир, не оставив наследников, и как Польша, так и Русь вместе с Венгрией соединились под скипетром Людовика.
В 1372 г. Людовик отдал Русь в управление Владиславу Опольскому, Пясту, сыну дочери сестры Казимировой; затруднительно определить причины, которыми руководился он в этом случае: весьма может быть, что Людовик, не принадлежавший к дому Пястов, чужеземец в Польше, несколько опасался Владислава, имевшего более прав на польский престол, и хотел задобрить его уступкой Руси; это мнение, весьма вероятное, теряет, однако же, свою силу, если вспомним о тесной дружбе, которая соединяла Людовика с Владиславом и заставляла последнего всегда заботиться об интересах короля своего друга; скорее, уступку Руси Владиславу можно объяснять целями религиозными: Людовик, особенно ревностный в делах веры, горячо сочувствовал мысли Казимира о распространении католицизма в Галиции и надеялся осуществить эту мысль с помощью Владислава, вполне преданного римскому престолу. Это объяснение тем более правдоподобно, что Владислав во время своего управления Галицией постоянно был ревностным поборником католицизма, который получил там твердое основание вследствие деятельности этого князя.
Как бы то ни было, Владислав принял управление Русью в 1372 г., после обнародования грамоты, которой Людовик извещал всех верных ему в Венгрии и Польше, что он дал Владиславу царство Русское на постоянное управление и сохранение, следовательно, Владислав был чем-то вроде наместника или зависимого, ленного владельца, и никак не отдельным, самостоятельным князем русским, как то хотят доказать некоторые историки. Странно было бы, если бы Людовик, давший при восшествии на престол обещание ввести Польшу в ее прежние границы, тотчас же нарушил его с таким неуважением к своему слову и нации, которой оно было дано.
В его управление произошли рассказанные нападения литовцев; мстителем выступает не Владислав, а Людовик, который в 1376 и 1377 гг. с сильным войском вторгался в волынскую область. Результатом его походов было завоевание всей Лодомирии, с которой он поступил почти так же, как Казимир в 1366 г.; замки Белз и Холм Людовик возвратил их прежнему князю Юрию Даниловичу, придав ему, кроме того, Любачев и назначив ежегодно 100 гривен дохода от соляной копи в Бохнии; Любарту, который, видя невозможность сопротивляться, подобно Юрию Белзскому, была отдана Волынь с условием признания верховной власти короля польского и венгерского.
Постоянная опасность от литовцев, которые, конечно, на время только прекратили свои набеги, после похода 1377 г., не нравилась Владиславу, правителю Галиции; более склонный к мирной деятельности, избегавший военных беспокойств, он не хотел управлять страной, которая беспрестанно подвергалась нападениям врага и отдал ее опять Людовику, получив в обмен несколько земель в Польше (княжества Добринское, Гневковское и Быдгощу). Грамотой 1379 г. уволил он всех живущих в земле Русской от повиновения ему и объявил о том, что они снова поступают во владение Людовика. В этом случае Длугош противоречит Анониму; по его мнению, не мирные наклонности, не отвращение от войны были причиной удаления Владислава из Галиции, но что это произошло по желанию короля, который, в 1377 г. собственными глазами убедившись в богатстве Руси и прекрасной природе, плодородии земли и т. д., решился присоединить ее к Венгрии. Длугош сильно подкрепляет свое мнение тем, что Галиция тотчас по удалении Владислава была отдана в управление венграм, которые в виде гарнизонов были разведены по многим городам и, кроме того, получили значительную часть ее в собственное, частное владение. Из сказания двух этих летописцев мы можем вывести такое заключение о Галиции: Владислав не хотел оставаться ее правителем по причине частых нападений литовцев, а Людовик рад был его удалению, потому что задумал присоединению Руси к Венгрии. Последняя цель, конечно, могла явиться у Людовика, потому что Польша легко могла выйти из его рода, тем более что он не имел сыновей, и тогда соединение Руси с Польшей было бы нарушением прав Венгрии, которой государи уже полтора века носили титул королей Галиции и Лодомирии. Но, допуская эту цель, мы в то же время замечаем, что король имел более широкие планы, для понимания которых мы должны с некоторой подробностью рассмотреть деятельность Людовика в видах утверждения Польши в своем роде.
Около 1374 г. Людовик имел трех дочерей: Катерину, Марию, Ядвигу; старшая была предназначена на венгерский престол, но ни одна из них не имела права на польский по точному смыслу условий, подписанных Людовиком в 1335 г. и врученных депутации от дворянства, которая ездила к нему в Венгрию.
Подписывая эти условия, король, как можно думать, рассчитывал на племянника своего Иоанна, но Иоанн скоро умер без наследников, и потомство Людовика должно было лишиться польской короны. Желая удержать ее в своем роде и не имея еще возможности вполне рассчитывать на исполнение своего желания, Людовик первоначально позаботился об участи Руси, занял ее венгерским войском и после того уже направил все средства свои к уничтожению той статьи договора 1355 г., по которой дочери его не могли занять польский престол.
В этом случае король действовал на корыстолюбие своих подданных; золотом и обещанием доходных мест привлек он на свою сторону магнатов, духовных и светских; он даже нашел между ними человека, который, зная и одобряя его планы, деятельно заботился об их осуществлении: это был подканцлер Завиша, который за обещанное ему краковское епископство сделался ревностным помощником Людовика.
Тем же средством подействовал Людовик и на остальное дворянство: с давнего времени существовала в Польше подать, известная под названием кролевщизны, которая до времени короля Локетка платилась в количестве двух грошей от лану, при Владиславе Локетке и Казимире; она, постепенно возрастая, дошла до шести грошей; такое чрезвычайное усиление налога произвело всеобщее неудовольствие и только энергия Казимира сумела заставить платить увеличенную подать. Депутация от дворянства, ездившая в 1355 г. в Венгрию, между прочими условиями предложила Людовику уничтожение чрезвычайных налогов и получила его согласие. Между тем умер Казимир, беспорядки, начавшиеся после его смерти, слабое правление матери Людовика, королевы Елисаветы, были причиной того, что не только новая шестигрошевая, но и старая подать в два гроша платилась очень неисправно, и шляхта мало-помалу забыла о тяжелой кролевщизне Казимира.
Понятно теперь, как неприятно была она поражена в 1374 г., когда королевские чиновники, именем Людовика, стали требовать шестигрошовой подати; не готовые к тому землевладельцы решительно не были в силах исполнить королевское приказание; им предстояло делать займы, расстраивать свое хозяйство, и потому они с радостью схватились за то средство, которое им предложил король и которое должно было понизить кролевщизну. В том же году король объявил, что он будет довольствоваться двумя грошами от лану, если поляки признают за дочерьми его право на польскую корону. Тотчас же была послана к королю депутация, которая и заключила с ним договор в Кошицах, уничтожив им ту статью условий 1355 г., по которой только мужское потомство Людовика могло занимать престол польский; угодливость депутатов шла еще дальше; они согласились признать польской королевой ту из дочерей Людовика, которую назначит он сам или его супруга. Король выбрал старшую, Екатерину, и депутаты тут же, в Кошицах, принесли ей присягу на подданство. Таким образом, на голове ее должны были соединиться обе короны: польская и венгерская. Но Екатерина не носила ни одной из них; она скоро умерла, и отец, желая передать ее права другой дочери, Марии, снова созывает депутатов и требует от них вторичной присяги. Совершенная ненадобность этой присяги, поспешность, с которой действовал король, возбудили подозрение депутатов; они разделились на партии; одна, состоявшая из представителей Малой Польши, под предводительством Яна, архиепископа Гнезненского, противилась желанию короля, другая, из великополян, руководимых Завишей, была за него, и так как последняя была многочисленнее, то король, имея за собою большинство, не побоялся приступить к решительным мерам: он приказал запереть городские ворота (в Кошицах) и не выпускать ни одного из членов депутации. Это распоряжение имело полный успех: обе партии слились в одну и присягнули Марии в то время, как присягали ей в Венгрии. В 1380 г. десятилетняя Мария была обручена с тринадцатилетним Сигизмундом, маркграфом Бранденбургским, сыном императора Карла IV; по этому поводу Людовик снова созвал венгерских и польских депутатов в Зволин и потребовал от них присяги Сигизмунду как будущему королю Польши и Венгрии. Это было последним распоряжением Людовика в интересах его фамилии; в 1382 г. он умирает, и со смертью его обстоятельства совершенно изменяются.
Какое же заключение можно вывести из приведенного рассказа о деятельности Людовика?
Совершенно соглашаясь с Длугошем, мы утверждаем, что Людовик хотел присоединить Русь к Венгрии, сделать ее венгерской провинцией, но в то же время ясно видим, что он мечтал о соединении самой Польши со своим наследственным государством; в этом в особенности убеждает нас статья кошицкого договора, которая самому королю предоставила выбор преемницы себе на польском троне; или паны были слишком близоруки и не могли сообразить, что король выберет ту из своих дочерей, которая в то же время будет королевой венгерской, или, и проникая намерения короля, они не хотели ему противиться и были не прочь от соединения обоих государств; последнему мы верим более, особенно если вспомним рассказ Анонима, архидиакона Гнезненского, о подарках, которые король так щедро расточал своим вельможам. Но подкупить целую нацию или даже целое сословие было невозможно, и потому, когда умер Людовик, ход дела совершенно изменился: явилось сомнение, подозрение, промелькнула ужасная мысль о возможности присоединения Польши к Венгрии в качестве провинции – все это произвело страшную неурядицу. Сигизмунд, в то время приехавший в Польшу, был встречен очень неблагосклонно. Поляки не дали ему присяги, самой Марии, уже признанной королевой, предлагали условия, среди которых особенно настоятельно выражалось общее желание, чтобы она с мужем жила постоянно в Польше. Упорство Сигизмунда, большая привязанность Марии к Венгрии, где она родилась и была воспитана, еще более усилили волнение; явились даже претенденты, как Семовит, князь мазовецкий, а с ними междоусобия, которые, впрочем, скоро кончились согласием всех сторон, всех партий в необходимости свергнуть Марию с престола, на который она еще и не всходила. На Серадском съезде в марте 1383 г. Мария объявлена низложенной, и с тех пор Польша была потеряна для нее; ее место, как увидим, заступила младшая сестра ее, Ядвига. Все попытки Сигизмунда поправить дело были тщетны; ни вооруженное вмешательство, ни мирный приезд в качестве губернатора не имели ни малейшего успеха: поляки прямо объявили, что не хотят иметь его ни королем, ни губернатором и силою оружия заставят его выйти из Польши.
Таким образом, Серадский съезд опрокинул все надежды Людовика, все то хитрое здание, которое строил он для соединения Польши с Венгрией. Потеряв польскую корону, Мария, которая, как королева венгерская, носила титул королева Галиции и Лодомирии, решилась дать этому титулу существенное значение и вознаградить себя за потерю Польши присоединением к Венгрии Русской земли. Земля эта, завоеванная Казимиром, составляла собственно Галицию, но в описываемое время границы ее были значительно стеснены, потому что Любарт по смерти Людовика не только сделался самостоятельным князем Владимира, но даже приобрел многие укрепленные места в польско-русских владениях. Венгерские начальники продали ему за деньги не только Кременец, Лопатин и Олеско, которые относились к Волынской области, но и Снятин, Перемышль над рекой Сан, куда никогда еще не простирались завоевания литовцев. За всем тем еще значительные пространства, именно земли Саноцкая, Самборская, часть Перемышльской, Львовская, Галицкая, с главнейшими крепостями Львовом и Галичем, еще составляли собственность короны польской; эти-то земли Мария вознамерилась присоединить к Венгрии. Дело казалось легким, и действительно было таким, потому что Людовик, как нам известно, поручил Галицию управлению венгров и в важнейших укреплениях поставил венгерские гарнизоны; следовательно, власть Польши была только номинальной. Завладев без всяких затруднений Галицией, Мария в том же году, как лишилась польской короны, т. е. в 1383-м, выдает, в качестве королевы Венгрии, Галиции и Лодомирии, грамоту одному из своих воинов на владение селом в Саноцкой земле; в следующем, 1384 г. кроме подобных документов встречаем акт несравненно большей важности: король Людовик, основав латинское епископство в Перемышле, не назначил ему никакого содержания; Мария исполняет мысль отца и уступает епископу значительные поземельные владения из коронных имений в областях Саноцкой и Перемышльской. Так скоро завладела Мария Галицией, пользуясь средствами, приготовленными еще отцом ее, и если это соединение не утвердилось, было кратковременным, то причины этого заключаются во внутренней истории Венгрии того времени.
Несчастная Мария со своим молодым мужем и еще более мать ее Елисавета возбудили против себя неудовольствие своих подданных, не желавших жить под управлением женщины, а еще более возмущенных образом действий поверенного Елисаветы Николая Горы. Следствием непопулярности нового правительства было появление претендента. Карл, тогдашний король неаполитанский, близкий родственник Людовика, давно уже имел виды на корону Венгрии, старался составить там партию и потому тотчас же принял приглашение, которое прислали ему недовольные Елисаветой. В отсутствие Сигизмунда, который уехал в Чехию собирать войска против недовольных, Карл был коронован и как венгерский король поселился в Будах в королевском замке, где оставались и обе королевы, мать и дочь, сохранив свой двор и пользуясь всеми почестями, которые принадлежат коронованным особам. Считая себя вполне безопасным с их стороны, Карл без всякой осторожности, один или в сопровождении двух-трех придворных, приходил в их комнаты, беседовал с ними и погиб жертвой излишнего доверия. В одно из таких посещений на него было совершено покушение. Карл защищался с величайшим мужеством и, получив тяжелую рану, кое-как дотащился до своих покоев, где думал возбудить свою стражу к отмщению убийцам, но стража его, состоявшая из итальянцев, вместо того, чтобы помочь своему государю, разбежалась, увидя его в таком состоянии, и первая разнесла весть о несчастной участи короля. Народ принял это известие с величайшим хладнокровием, точно так же, как извещение о новом правлении королевы Марии и матери ее Елисаветы, – явный знак, что возведение на престол Карла было делом партии. Теперь эта партия, униженная, павшая в лице своего вождя, бежала в южные провинции государства, в Кроацию и Далмацию, где собирались все недовольные новым правительством. Обе королевы полагали, что их присутствие в этих провинциях заставит недовольных рассеяться и таким образом предупредит бунт, который замышляли сторонники Карла. В июле 1386 г. они отправились, но на дороге в Сирмии, близ города Дяковара, подверглись нападению, были схвачены и отвезены в Далмацию в замок Новиград; здесь, после шестимесячного плена, Елисавета была задушена на глазах дочери. Ее смерть, плен Марии, несовершившееся еще признание Сигизмунда королем – все это произвело в Венгрии анархию и волнение и дало возможность Польше опять присоединить к себе Галицию.
Между тем в Польше был заключен знаменитый брак Ягайло с Ядвигой; литовский князь, надевая польскую корону, дал обещание соединить все свои земли, литовские и русские, с Польским государством; в то же время он обещал обратить литовцев в католицизм. Исполнение первого обещания было нетрудно по характеру державы, основанной Гедимином; для исполнения второго король скоро после коронации отправился в Литву, и в то время, как он достигал своей религиозной цели, совершилось присоединение Галиции.
Грамота к львовским гражданам от марта 1386 г., в которой Ядвига заверяет их в сохранении всех прав, привилегий и вольностей города, грамотой, выданной во Львове, хотя королева в это время вовсе не была на Руси, показывает нам, что было намерение уже в этом году идти на Русь и были приготовлены документы, подобные которым всегда предшествуют занятию края; разные обстоятельства помешали этому походу: во-первых, большая часть Руси Казимировой была в руках венгров, а Ядвига не хотела начинать своей политической деятельности враждой к сестре и матери; с другой стороны, польским чинам хотелось, чтобы сама Ядвига и единственно польскими силами возвратила Русь Польше и чтобы муж ее в этом деле не имел никакого участия. Это желание легко объясняется: кроме земли Самборской, Саноцкой, части Перемышльской, Львовской и Галицкой, все русские земли, как то: Украина, Волынь, Подолия, Подляшье, часть так называемой Червонной Руси, принадлежали Литовскому княжеству. Ягайло при восшествии на трон обещал соединить все свои земли, русские и литовские, с короной польской, но, во-первых, ему не доверяли и вследствие этого недоверия требовали, чтобы он дал поручителей в обеспечение своих обещаний; поручились родной его брат Скиргайло, двоюродные Витовт, сын Кейстута, Михаил Явнута, Федор Любарта; во-вторых, чины польские понимали, что Волынь, Подолия, Подляшье и т. д. присоединяются к Польше в качестве собственности Литвы, Русь Галицко-Львовскую, по крайней мере, они хотели считать исключительно польской собственностью, но здесь входили в противоречие с убеждениями короля, с его фамильными преданиями, из противоречия рождалось недоверие, которое заставило поляков стараться одними собственными средствами возвратить Галицию.
Пока два эти обстоятельства: нежелание Ядвиги враждовать с сестрой и матерью и недоверие поляков к Ягайло – удерживали поход на Русскую землю, получено было в начале 1387 г. известие о смерти Елисаветы; о Марии не знали ничего достоверного, слышали, что она была схвачена и увезена, и полагали, что она подверглась участи, одинаковой с Елисаветой; вместе с тем поляки узнали, что анархия в Венгрии близится к концу, что чины признали королем Сигизмунда и что коронация его должна скоро совершиться. Естественно, что Сигизмунд после коронования двинет свои войска на помощь гарнизонам Галиции, и тогда возвращение последней будет делом весьма трудным. Вот почему, не обращая внимания на печаль Ядвиги по сестре и на суровое время года, поляки посадили свою молодую королеву на коня, как предводительницу войска, и в феврале 1387 г. двинулись на Русь.
2 марта остановилась королева в местечке Городке, в 3 милях от Львова, и начала переговоры с гражданами о немедленной и добровольной сдаче. Львовяне, уже 30 лет находившиеся под иноземным владычеством, должны были совершенно безразлично смотреть на господство Венгрии и Польши; они даже склонялись на сторону последней, потому что соединение с ней обещало поддержку и развитие их торговли, уже важной в то время. Великая торговая дорога, соединявшая Запад с Востоком, на которой стоял Львов, проходила через Литву и Польшу, соединенные тогда под одним скипетром в одно государство; понятно, что добрые отношения к этому государству должны были иметь выгодные последствия для торговли и наоборот, следовательно, граждане львовские, в силу своих коммерческих интересов, должны были, без всякого отвращения, смотреть на подчинение Польше. С другой стороны, венгерский гарнизон, немногочисленный, не надеясь на скорую помощь, не зная даже, кого признавать своим государем, также не сопротивлялся, и таким образом важнейший город Галиции был взят без кровопролития 9 марта. Королева обнародовала манифест, которым подтверждала гражданам все их права и привилегии. Примеру Львова последовали Перемышль, Теребовль, Санок, Ярославль; один только Галич требовал решения дела силой оружия. Поляки не могли его взять собственными средствами и обратились за помощью к литовцу Витовту, который в то время был в Луцке. Витовт, соединив войска многих литовских князей, своих родственников (князей Юрия Белзского, Федора Любартовича Владимирского, Василия Пинского, Симеона Степанского, Федора Рогатинского, Юрия Слуцкого), подступил к Галичу и заставил венгерского воеводу Бенедикта сдаться. Храбрый венгерец сдался только под условием, чтобы король не только не преследовал его, но даже оказал бы ему любовь и уважение и дал бы средства к жизни. Условие было выполнено, и Бенедикт в том же году получил значительные поместья на Руси. Правителем Галиции был назначен поляк Ян из Тарнова, воевода сандомирский.
Так в 1387 г. совершилось окончательное присоединение Галиции к Польше; с этого времени до XVIII столетия она составляла собственность короны польской, была одной из провинций Польского государства; прочие же русские земли, в том числе и Волынь, судьбы которой нас также занимали, присоединились к Польше в качестве собственности литовской и были управляемы литовскими князьями, подручниками Владислава Ягайло, великого князя литовского и короля польского.
Внутренняя история Галицкой Руси
Мы изложили внешнюю историю Галича, насколько это было возможно по существующим источникам; мы видели, что многие периоды ее остаются темными, неясными, так как отдаленное прошлое не оставило нам точного и основательного о себе известия. Если же внешняя фактическая история, в некоторых своих эпохах, отличается отсутствием или крайней скудостью материалов, то что же скажем относительно истории внутренней, бытовой, которая представляет интерес несравненно больший и знание которой так просветляет взгляд на события внешние? Мы имели случай сказать, что летописцы наши с большим старанием и подробно описывали междоусобия князей, их войны с соседями, нападения последних на Русь и т. д., а обращали слишком слабое внимание на быт народа, склад его ума, образ мыслей, степень развития умственного и нравственного. Оно и понятно: летописец проникался интересами своего времени, отношениями к ближайшим государствам, успехом или неуспехом одного князя в борьбе с другим, и при этих занимавших его обстоятельствах он не имел времени, да и не считал полезным и нужным распространяться о своих современниках, об образе их жизни, их понятиях и воззрениях; в его время это было так обыкновенно, так всеобще, что он никак не думал угодить потомству передачей ему подобных сведений. Отсюда понятно, что если летописцы галицкие оказываются недостаточными, неполными в известиях своих о походах, сражениях, междоусобиях и тому подобном, то тем менее можно ждать от них материалов для объяснения внутренней жизни галичан. Мы собрали отрывочные сказания подобного рода, разбросанные там и сям в летописях, грамотах и других источниках, и, предлагая изложение внутренней истории Галича в рассматриваемый период, заранее говорим, что оно отличается крайней неполнотой и неточностью.
Всматриваясь во внутренний быт страны, мы прежде всего поражаемся особенным положением галицкого князя, его отношениями к высшему, боярскому сословию. Вот некоторые места летописи, важные в этом случае: в 1188 г. волынский князь Роман Мстиславич, узнав о всеобщем неудовольствии, которое возбудил против себя Владимир Галицкий, писал к боярам, побуждая их восстать на князя, свергнуть его и призвать его, Романа: «Мужи же галичкыи, приимше совет Романов, совокупивше полкы своя и возсташа на князь свой, и не смеша его изимати, ни убити, зане не вси бяхуть в думе той»; дело, как известно, кончилось добровольным отъездом Владимира, который не захотел расстаться со своей любовницей, попадьей, а ей-то и грозила опасность от бояр. Под 1206 г.: «…и приведоша Галичане Мстислава (пересопницкого) на Бенедикта и прииде к Галичю, и не успевшю ему ничтоже, Щепанович Илия возведе и на Галичину могилу, осклабився, рече ему: «Княже, уже еси на Галичане могиле поседел, так и в Галичи княжил еси»; смеяху бо ся ему». Под 1208 г.: «…ятым же бывшим князем Роману, Святославу, Ростиславу, Угром же хотящим е вести королеви, Галичаном эде молящимся им, да быша и повесили, мьсти ради, убежени же бывше Угре великими дарми, предани быша на повешение месяца Сентября. Данилу же княжащю в Галичи, тако младу сущу, яко и матери своей не позна; минувшю же времени, Галичане же изгнаша Данилову матерь из Галича». Под 1310 г.: «Владислав же воеха в Галич, вокняжися и седе на столе». Под 1230: «…крамоле же бывши в безбожных боярех Галичскых, съвет створше со братучадьем его (Даниила) Олександром, на убиенье его и преданье земле его»; заговор был открыть и, посланный Даниилом седельничий его Иван схватил 28 заговорщиков «и ти смерти не прияша, но милость получиша. И некогда ему в пиру веселящуся, один от тех безбожных бояр лице ему зали чашей, и то ему стерпевшу; иногда же да Бог им возомьздить». В 1240 г. к неустройству, произведенному монголами, присоединились неповиновение и мятежный дух бояр: «Бояре же галичстии Данила князем себе называху, а сами всю землю держаху, Доброслав же вокняжился бе и Судьич, попов внук и грабяша всю землю и въшед во Бакоту, все Понизье прия, без княжа повеления, Григорьи же Васильевич себе Горную страну Перемышельску мышляше одержати, и бысть мятеж велик в земле и грабеж от них. Данило же уведав, посла Якова, столника своего, с великою жалостью ко Доброславу, глаголя к ним: князь ваш аз есмь, повеления моего не творите, землю грабите, Черниговьских бояр не велех ти, Доброславе, приимати, и дати волости Галичским, и Коломыйскую соль отлучити на мя; оному же рекшу: да будет тако. В тъ же час, Якову седящу у него, приидоста Лазорь Домажиречь и Ивор Молибожичь, два беззаконьника от племени смердья и поклонистася ему до земли, Якову же удивившуся прошавшу вины, про что поклонистася; Доброславу же рекшю: «вдах има Коломыю», Якову же рекшу ему: «како можеши без повеления княжа отдати ю сима, яко велиции князи держать сию Коломыю на роздавание оружьником, си бо еста недостойна ни Вотънина держати»; он же «усмеявся, рече, «то, что могу же глаголати». Яков же, приехав, вся си сказа князю Данилови, Данило же скорбяше и моляшеся Богу о отчине своей, яко нечестивым сим держати ю и обладати ею. И малу же времени минувшю, присла Доброслав на Григория, река: яко неверен ти есть, противляшеся ему, а сам хотяше всю землю одержати, свадившеся сами и приехаша с великою гордынею, едучю Доброславу во единой сорочьце, гордящу, ни на землю смотрящу, Галичаном же текущим устремени его, Данилови же видящу и Василькови гордость его, болшую вражду нань воздвигнуста. Доброславу же и Григорью, обоим ловящим на ся, слышав же Данило речи их, яко полны суть льсти и не хотят по воле его ходити и власть его иному предати, сомыслив же со братом, по нужи, не видя беззакония их, и повеле его изоимати».
Роман Галицкий принимает послов папы Иннокентия III. С картины Н.В. Неврева
Полагаем, что этих выписок достаточно для объяснения отношений, в которых бояре находились к князьям; произвол первых и стесненное положение последних резко выступают из приведенных мест летописи; в особенности рельефен в этом отношении рассказ об умышлении на жизнь Даниила; князь, перехватав заговорщиков, простил их, и один из прощеных вскоре после того нанес ему новое оскорбление: плеснул вином из чаши прямо в лицо своему государю, который только что его помиловал, и опять не был наказан. Но, оставаясь вообще кроткими и снисходительными к боярам, князья не раз выходили из терпения и тогда прибегали к варварским, кровавым мерам: Роман, по свидетельству Кадлубека, задумал всеобщее истребление бояр и губил их всеми возможными средствами; Игоревичи, по словам летописи, поступили точно так же: «В лето 6716 (1208) съвет же сътвориша Игоревичи на бояре галичьскыи, да избьют и, по прилучаю избиени быша; и убиен же бысть Юрий Витановичь, Илья Щепановичь, инии великии бояре, убьено же бысть их, числом 300, а инии разбегошася». Мы уже видели, как отомстили бояре за это избиение; никогда не бывалое на Руси событие совершилось: князья Рюриковичи умерли позорной смертью на виселице и в довершение зла боярин сел на галицком престоле. Если, прочитывая приведенные места летописи, вспомним те бесчисленные крамолы, которые были возбуждаемы боярами то против Романовичей, то против венгерских королевичей, против Игоревичей и т. д., то мы ясно увидим, что этого не было ни в одном русском княжестве. Мы знаем, что подобные отношения существовали в Венгрии и Польше, знаем также, что Галич находился в постоянных связях с той и другой страной; поэтому, естественно, приходим к мысли, что боярство галицкое в деятельности своей приняло за образец боярство венгерское и польское. Допуская это внешнее влияние, мы должны согласиться, что одним им еще нельзя объяснить историю Галича; нужно показать, почему это влияние было так сильно и живо воспринято, почему оно не нашло никакого противодействия, никакого отпора; следовательно, должно обратиться к самой стране и ее устройству и там поискать разрешения этого вопроса.
Бесспорно, что галицкие бояре находились в иных обстоятельствах, нежели бояре других русских княжеств. Галиция вследствие счастливого стечения обстоятельств, вследствие энергичной деятельности Владимирка почти не раздроблялась на уделы до самой смерти Даниила; там не было быстрой смены князей, переходов их с одного стола на другой, как то замечаем в Руси Киевской, столько страдавшей от подобного кочевания князей. Эта нераздельность государства, конечно, вела к его усилнию и укреплению и вместе сообщала силу и значение тому сословию, которое было главным помощником князей в их деятельности, именно сословию боярскому. Не имея причин оставлять княжество Галицкое, свою родину, бояре как покупкой, так и пожалованием приобретали значительные поместья и таким образом, в качестве богатых землевладельцев, приобретали важное влияние. Это влияние еще более увеличивалось вследствие того, что все важнейшие должности были замещаемы боярами; должность тысяцкого, например, который имел такое влияние на народонаселение, или дворского, которого встречаем и держателем Галича, в отсутствие князя, и предводителем войска – эти должности должны были давать огромное значение боярам, их занимавшим; здесь нужно вспомнить и то обстоятельство, что род князей галицких не отличался многочисленностью, поэтому в Руси Червонной не было того, что замечаем в Руси Киевской, именно что каждый небольшой город имел своего князя и управлялся этим князем; в Галиче, напротив, города находились в управлении бояр; так, Звенигород в 1219 г. был отдан Судиславу; все прочие города имели тысяцких (что, кажется, все равно что и держатели города), так в 1213 г. в Перемышле держал тысячу Ярун, или Ярон.
Памятник Даниилу Галицкому во Львове
Из этих примеров легко можем видеть, что положение бояр галицких было несколько тверже положения бояр Киевской Руси. Богатые землевладельцы, влиятельные чиновники, они имели свои собственные полки, соединив которые могли с успехом действовать против князя, лишь только отношения его к ним делались недоброжелательными или враждебными. Положение князя было далеко не твердое, он мог действовать против бояр, опираясь только на свою дружину, и потому если полки бояр, соединенные вместе, превзойдут в силе дружину княжескую, то князь должен был отказываться от своих планов, должен был делать уступки боярам; здесь невольно приходит в голову сравнение отношений князя галицкого к боярам с отношениями князя киевского или великого к младшим членам Рюрикова дома. Тот и другой держались тем, что единодушное действование было невозможно как для младших Рюриковичей, так и для бояр Галича; они постоянно враждовали друг с другом. Доброслав и Григорий, захватившие почти всю землю после татарского погрома в свое управление, были в такой степени сильны, что позволяли себе открыто, перед княжеским послом, смеяться над распоряжениями и упреками князя, и Даниил не мог ничего предпринять против них; он только скорбел и молился Богу о своей отчине; некоторое время спустя между Доброславом и Григорием встала распря, тогда Даниил без страха приказал обоих схватить как противников княжеской власти. Ясно, что только совокупного их действия боялся Даниил, а лишь только они разделились, то уже не могли быть опасными князю.
Точно так же и раньше Даниила, когда бояре, подучаемые Романом, восстали на Владимира Ярославича, они не смели ни схватить его, ни убить, «зане не вси бяхуть в думе той». Все-таки, оставаясь сильными и понимая свое значение, бояре, естественно, стремились к расширению своих прав, к устройству более выгодных отношений к верховной власти, и в этом случае они имели удобство предварительного соглашения с князем, если можно так выразиться, предварительного торга с ним, потому что князей, желавших приобрести Галицкое княжество, было очень много и бояре могли выбирать из них.
Это обстоятельство, т. е. многочисленные притязания на Галич, было, по нашему мнению, главной причиной, важнейшим побуждением, хорошо объясняющим все волнения и крамолы бояр. Если обратим внимание на древнейшую историю Галиции, то увидим полное согласие боярства и верховной власти; вот место из летописи, представляющее образчик подобных отношений. Бояре говорят Ярославу Осмомыслу в одном сражении (с Изяславом Мстиславичем при Теребовле в 1153 г.): «Ты еси молод, а поеди прочь и нас позоруй, како ны будеть отець твой кормил и любил, а хочем за отца твоего честь и за твою головы своя сложити, ты еси у нас князь один, оже ся тобе што учинить, то што нам деяти? а поеди княже к городу» и пр.
Восстания бояр начинаются только тогда, когда им является возможность опереться на кого-нибудь в своих действиях против князя; так они восстали против Осмомысла, когда в его семействе произошла распря, и бояре могли принять сторону его княгини Ольги и сына Владимира и под их знаменем действовать против Ярослава. Затем они поднялись на Владимира, потому что опирались на Романа, находились в сношениях с ним и действовали по его побуждению. В этом случае Роман подал дурной пример и был некоторой причиной, конечно, внешней, последующих волнений в Галиче, сам он только крайне жестокими мерами удержал бояр в повиновении, а по смерти его, когда явилось столько претендентов, галицкому вельможеству настало самое благоприятное время; оно могло прочно устроить свое положение, если б действовало единодушно, если б ясно сознавало свою цель и неуклонно к ней стремилось. Но ни одного из этих условий не было; бояре тянули в разные стороны, одни к Ольговичам, другие к венграм, третьи к Романовичам и т. д. Они даже не знали хорошо, к чему следует стремиться, чего достигать, и действовали часто с величайшей непоследовательностью. Княжеская власть, попираемая боярами, должна была заметить отсутствие системы в их деятельности и употребила его для своего утверждения и укрепления; лучше всего воспользовался этим Даниил Романович и, одолев до 1249 г. всех претендентов на Галич, тем самым отнял у бояр возможность крамолить и подчинил их своей власти. С этого времени летописи ничего не сообщают о внутренних смутах в Галиции, только то обстоятельство, что при Юрии II грамоты писались не от лица одного князя, но и от имени бояр, дает нам некоторый повод предположить, что значение бояр опять начииает возвышаться около половины XIV столетия, хотя, как мы уже заметили, это может объясняться еще малолетством Юрия II.
Читая летописное повествование о мятежах боярских, об оскорблениях, наносимых князю высшим сословием, невольно удивляемся, отчего князья не обратились к городам, не усиливали их значения и не создали себе таким образом опоры против боярства. Внимательно анализируя все события, мы замечаем, что сила городов была парализована боярами, граждане почти всегда являются только зрителями или играют роль пассивную, исполняют приказания бояр. Нечего обращать внимание на то, что летописец действующих лиц постоянно называет галичанами; под этим именем в большей части случаев должно разуметь бояр галицких, а не массу граждан; доказательств можно много найти в летописи; как, например, согласовать известия летописи под 1208 г.: «Галичане же выгнаша Данилову матерь из града»; под 1202 г.: «И еще же хотящу Володимиру (Игоревичу) искоренити племя Романово; поспевающим же безбожным Галичаном» или под 1234: «Узревше же бояре Галичьстии Василька, отшедша с полоном воздвигоша крамолу; Судисдаву же Ильичу рекшу: Княже! льстив глагол имеют Галичане, не погубисе, пойди прочь»; и вообще все те места, где говорится о враждебности галичан к Даниилу, с известием, записанным под 1235 г.? В этом году, когда Даниил, воспользовавшись удалением Ростислава из Галича, явился под стенами города, все граждане сказали: «Яко се есть держатель наш, Богом данный, и пустишася яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды к источнику».
В одних известиях видим галичан, которые замышляют крамолу против Даниила, выгоняют его мать и сочувствуют мысли об искоренении целого племени Романа Великого; в другом галичане изъявляют такую жаркую любовь, такую искреннюю преданность тому же Даниилу. Очевидно, что галичане первых трех известий и последнего – не одно и то же; нетрудно догадаться, что под первыми разумеются бояре, а под последними – масса граждан. Летописец и не смешивает их; под 1233 г., рассказав о чувствах горожан к Даниилу, он тут же сообщает и о боярах: «Пискупу же Артемью и Дворьскому Григорью возбраняющуему, узревшима же има, яко не можета удержати града, яко малодушна блюдящася о преданьи града, изыдоста слезными очима и осклабленом лицем, и лижюща уста своя, яко не имеюща власти княженья своего; реста же с нужею: прииди, княже Данило, приими град».
Итак, во всех важнейших случаях действователями являются бояре; они призывают князей, они составляют заговоры, захватывают управление земли в свои руки и т. д., а граждане молчат или являются в страдательной роли приверженцев высшего сословия, исполнителей его предначертаний; то значение, которое сохраняло народонаселение в Киеве, где бояре казались пришельцами, потому что с новым князем являлись и новые бояре, это значение в Галиче всецело перешло к боярам, важным по своему богатству и тому влиянию, которое они постоянно сохраняли над народом благодаря своим должностям.
Народ, масса, предоставленная самой себе без средств, без вождя, конечно, должен был разделиться на части и склониться на сторону того или другого боярина. Эта подчиненность ясно выражается в рассказе летописи о крамоле Доброслава, о его приезде к Даниилу: «…едучю Доброславу, во одиной сорочьце, гордящу, ни на землю смотрящу, Галичаном же текущим у стремени его». Ездить или ходить у стремени в Древней Руси означало покорность, подчиненные отношения. Наконец, если галичане имели возможность действовать самостоятельно, могли противиться боярам, то как же терпели они, что любимый князь их Даниил в течение с лишком 40 лет должен был вести жизнь, исполненную опасностей и унижений? Не скорее ли было бы ожидать, предполагая в них независимый образ действий, что они, подобно киевлянам, скажут: «Не хотим Ольговичей, хотим племя Мономахово!»? Ничего такого не было; их деятельность, их чувства проявлялись только тогда, когда влияние бояр, почему бы то ни было, прекращалось; так, в 1229 г., когда Даниил, взяв Галич, выгнал известного крамольника Судислава, граждане, до тех пор покорные ему, стали бросать в него камнями и кричали: «Изыди из града, мятежниче земли!» В 1233 г. чувства галичан к Даниилу, постоянно сдерживаемые боярами, вылились наружу в то время, когда он стоял под стенами города, а большая часть бояр ушла с Ростиславом в поход на Литву.
Встречаются в летописи рассказы о восстании городов против князя, но и эти рассказы только подтверждают нашу мысль о пассивной роли граждан; под 1240 г. летопись рассказывает о возвращении Даниила из Польши после татарского нашествия: «…и приде ко граду Дорогычину и восхоте внити во град и вестьно бысть ему: «яко не внидеши во град», оному же рекшу: «яко се был град наш и отец наших», «вы же не изволисте внити в онь», отъиде, и отъиде мысля си, иже Бог после же отмстье сотвори держателю града» и пр. Итак, Даниил, не говоря ни слова о гражданах, всю вину приписывает держателю града, значит, боярину, и надеется, что Бог со временем поможет отомстить ему.
Определив степень участия в событиях истории Галича бояр и горожан, сообщим еще те немногие сведения об их жизни и занятиях, которые сохранила нам летопись.
Название бояре, в рассматриваемый период, нельзя понимать в смысле отдельного, замкнутого сословия, которое не сообщалось бы с другими общественными разрядами; доступ к боярству был открыт всем, и, кажется, боярином назывался каждый, близкий к князю и занимавший какое-нибудь важное место; следовательно, мы не сделаем большой ошибки, если дадим боярам более общее название сословия правительственного, только оговоримся, что бояре составляли, так сказать, верхний слой его, потому что исправляли главнейшие должности тысяцского, дворского, печатника, держателя града, или градоначальника, стольника и воеводы, сперва в смысле предводителя войска, а потом начальника целой отдельной области. В то же сословие следует включить лица, занимавшие менее влиятельные должности слуг дворных, детей боярских, отроков, которые составляли постоянное окружение князя, потом тиунов, т. е. городских чиновников, поставленных князем, и чиновников лично княжеских, какими были дьяки и писцы.
Все эти лица, кроме исправления своих должностей, в случае войны делались воинами, отсюда можно исключить только тиуна, дьяки же и писцы, которых назначение. как видно из названия, было вполне мирное, тем не менее должны были сопровождать князя в его походах, и если, быть может, не участвовали в сражениях, не бились, как другие воины, то подвергались всем опасностям войны и даже были ее жертвами.
Относительно способов ведения войны мы не знаем ничего характерного; войско и в Галиче, как в остальной Руси, состояло из дружины князя и полков, в которые набирались жители городов и сел; во главе его становился князь, которому воины оказывали несравненно большее повиновение, чем воеводам; обыкновенно он говорил речи для возбуждения храбрости и сам бился наряду с прочими; война сопровождалась опустошением, собранием добычи; набеги на соседей по большей части этим и ограничивались; после битвы князю приводили сайгат, т. е. трофеи, состоявшие из лошадей в седлах и оружия; войска Юго-Западной Руси отличались пылкой храбростью, но не были стойки. Если что поражает нас в галицком войске, то это блестящий вид его, который приводил в изумление не только пруссов и ятвягов, но и венгров. Летописец так описывает войско, бывшее в походе на ятвягов в 1231 г.: «Щите же их, яко зоря бе, шелом же их, яко солнцю восходящу, копием же их дрьжащим в руках, яко тръсти мнози, стрелцем же обапол идущим и держащим в руках рожаници свое, и наложившим на не стрелы свое противу ратным. Данилови же на коне седящу и все рядящу и реша Прузи Ятвязем: можете ли древо поддржати сулицами и на сию рать дерзънути». В 1232 г. Даниил, принявший участие в делах Венгрии и австрийского герцогства, «прииде к нему (королю венгерскому) исполчи вся люди свое. Немьци же, дивящеся оружие татарскому: беша бо кони в личинех и коярех кожаных, и люди во ярыцех, и бе полков его светлость велика, от оружья блистающася. Сам же еха подле короля, по обычаю руску, бе бо конь под ним дивлению подобен и седло от злата жъжена и стрелы и сабля златом украшена, иными хитростьми, якоже дивитися, кожюх же оловира Грецького и круживы златыми плоскими ошит и сапоги зеленаго хъза, шити золотом» и т. д. Король был так поражен прекрасной внешностью Даниилова войска, что воскликнул: «Не взях бых тысяще серебра за то, оже еси пришел обычаем русским отцов своих».
В заключение скажем, что князья во второй половине XIII столетия стараются ограничивать губительное влияние войны на народонаселение, заключают договор с поляками не воевать челяди, т. е. истреблять только войско, а не мирных граждан; наконец, они берутся за современные нам средства для избегания и предупреждения войны: устраивают конгрессы, съезды с соседями, где обсуждением дела и постановлением общего решения стараются обойтись без неприязненных действий.
Относительно внутреннего быта городов, их управления и занятия граждан мы имеем сведения неполные и неточные.
В каждом городе находилась засада или гарнизон, начальник которого был правителем города и представителем интересов князя; эти правители в летописях называются или боярами, или просто держателями града, в иных попадаются тысяцкие с тем же значением и властью; наконец, встречаем города, в которых представителем княжеской власти был только тиун.
Вследствие пограничного положения Галиции в городах ее собирались самые разнородные национальности; в них жили, кроме русских, еще поляки, немцы, евреи, татары, сурожане, караимы и армяне. Нет сомнения, что поляки уже с давнего времени жили в Галиции; это объясняется близостью ее к Польше и частыми сношениями, которые существовали между общими странами. Немцы были призываемы на Русь как искусные ремесленники и опытные торговцы; под 1233 г. летопись одни из ворот Галича называет Немецкими – явное доказательство, что немцы еще прежде жили в этом городе. После этого первого признака немецких поселенцев летопись часто упоминает о них в разных городах Галиции и Владимира: в рассказе о построении Холма говорится, что Даниил «нача призывати прихожае, немцы и Русь»; под 1268 г. встречается Немечин Маркольт, угощавший у себя во Владимире князей Василька, Льва и Войшелка; неизвестно, кто был этот Маркольт, боярин или купец. Наконец, с Болеславом Мазовецким пришло на Русь много иноплеменников: придворные его состояли из поляков и немцев; еще более поселилось их во Львове при Казимире Великом в 1310 г. Рукопись XVII века рассказывает, что Казимир, заняв Львов, поверил его страже немцев, число которых, по Зиморовичу, простиралось до 1200. Эти пришельцы, увлеченные богатством страны, ее роскошной природой остались навсегда во Львове, кажется, при Казимире уже, получили магдебургское право, разные льготы, построили первую католическую церковь во имя Богородицы, и они-то прозвали Львов Лембергом.
Со времени Казимира немцы играют важную роль во Львове в качестве землевладельцев и богатых купцов; как видно, вся торговля Львова мало-помалу сосредоточилась в их руках, князь волынский Димитрий Любарт, уведомляя граждан львовских о некоторых распоряжениях своих по торговле, пишет грамоту на немецком языке; таким образом, немецкая народность во второй половине XIV столетия, сделалась наиболее влиятельной; то же видно из деления, которое дал своему сочинению писатель XVII века Зиморович, который видит в жизни Галича (до присоединения его к Австрии) три периода: русский до 1340 г., немецкий до 1348 г. и потом уже польский; хотя подобное деление и не совсем справедливо, тем не менее можно заключать из него о многочисленности немцев и их влиянии в Галиции, особенно во Львове.
О евреях мы находим мало известий; зная об их пребывании в Киеве уже с давнего времени, можно было бы предполагать их присутствие и в Галиции, но известный путешественник-еврей Вениамин Тудельский (ум. 1172), описывая еврейские синагоги, ни слова не говорит о них в Юго-Западной Руси; это обстоятельство, доказывающее, что в XII столетии их там еще не было, заставляет соглашаться с мнением Зиморовича, что евреи пришли в Галицию в 40-х гг. XIII столетия, привлеченные возможностью скупать у татар награбленные ими вещи.
Ипатьевская летопись, описывая под 1288 г. кончину Владимира Васильковича, говорит, что по нем плакались «жидове», из чего можно заключать, что число их во Владимире было уже значительно.
Более сведений имеется о евреях-караимах, но принимать их следует со строгой критикой. Существует документ, на основании которого поселение караимов в Галиции думали относить к половине XIII столетия: это есть выписка из какой-то древней пергаментной книги, сгоревшей в 1830 г. вместе с молельней галицкого Караимского общества; в ней рассказывается, что в 1243 г. два короля, татарский Бату-хан и хорватский Даниил, имевший столицу в Галиче, заключили между собою мир, в числе условий которого было обещание татарского хана позволить сотне караимских семейств переселиться из Крыма в Галич; главным занятием переселенцев должна быть торговля между востоком и землею Русскою или Хорватией. Каждое семейство получило от хорватского короля дом, землю, по 100 гривен и право держать и продавать у себя всякие напитки. Хотя совершенно справедливо, что русские князья, призывая к себе иноземцев для развития русской торговли и промышленности, обыкновенно давали им разные льготы, но преимущества, обещанные караимам, кажутся нам уж слишком преувеличенными. Вместе с тем многие исторические погрешности, попадающиеся в этом рассказе, заставляют нас сомневаться в его справедливости; лица, подписавшие договор, были: король Даниил, который в 1243 г. не назывался королем, да и не входил еще ни в какие сношения с татарами, великий князь Лев, который не мог носить такого титула при жизни отца; наконец, известие это само обнаруживает свою неверность, говоря, что дома для принятия караимов были построены с северной стороны королевского замка, в Русской улице; это явное доказательство переселения караимов уже во время польского владения, когда русские теснились преимущественно в одной улице, названной по их имени Русскою. Цель составления этого подложного документа легко может быть понята: караимы хотели доказать, что они уже издавна, со времен русских князей, владеют землей и имеют право вольного курения и продажи вина. Отвергая документ и сообщаемое им известие о переселении караимов в 40-х гг. XIII столетия, мы принимаем старое и справедливое мнение, высказанное Чацким в его сочинении о евреях, что Витовт, князь литовский, вывел караимов (в начале XV столетия) сначала в Троки, а потом в Галич и Луцк; это тем более достоверно, что Ипатьевская летопись, говоря о всех народностях, живших в Галиции, нигде не упоминает о караимах.
Армяне поселились в Галиции, как должно предполагать, в конце XIII столетия, т. е. по завоевании Армении татарами; в это время значительная часть их перешла в Тавриду, преимущественно в Сулхат, или Солхат, т. е. Старый Крым (эски-Крым), и оттуда в Червонную Русь, особенно в г. Львов. В записках, хранящихся в архиве армянской капитулы во Львове, говорится, что еще в 1183 г. была в этом городе деревянная армянская церковь; но это, очевидно, ошибка, потому что Львов еще не существовал в 1183 г., да и выселения армян из отечества их относятся уже ко второй половине XIII столетия, вероятно, число 1183 написано ошибкой вместо 1283. Армяне судились своими выборными и имели во Львове своего епископа.
Довольно трудно решить, что такое Saraceni, упоминаемые в различных сочинениях и актах, писанных по-латыни, как обитатели Львова; это не турки, потому что последние только в конце XIII столетия начинают приобретать в Азии некоторое значение, и то военное, а иноземцы призывались на Русь в видах усиления торговли и промышленности; это не татары, как полагали некоторые, потому что есть документ, где между народностями, жившими во Львове, упоминаются рядом Tartari a Saraceni; что же это такое? В ответ на этот вопрос мы решаемся высказать наше предположение, для полного убеждения в котором, признаемся, не имеем достаточных доказательств. Мы полагаем, что это сурожане, т. е. жители города Судака (Sugdaia), а по-древнерусски Сурожа, близ Балаклавы. Город этот известен обширной торговлей и с Азией, и с Европой, а так как важнейшие города Галиции и Волыни, особенно Львов, Владимир и Луцк, были, как увидим ниже, местами склада товаров, шедших из Азии в Европу и наоборот, те весьма естественно предположить присутствие сурожан в означенных городах; это предположение делается неоспоримым фактом после некоторых мест Ипатьевской летописи, где о них упоминается; так, под 1288 г. в рассказе о смерти Владимира Васильковича говорится: «И тако плакашеся над ним все множество Володимерцев, немцы и сурожьцы, и новгородьци и жидове» и т. д. Собственные имена у латинских авторов часто переиначиваются так, что их трудно бывает узнать; если вспомним при этом, что у восточных писателей Судак называется Сурак, то назвать по-латыни жителей Сурака – Saraceni еще небольшая ошибка и заключается только в одной гласной букве.
Что касается до татар, то их присутствие в городах Галицкой Руси весьма естественно и не требует доказательств; заметим мимоходом, что память о них долго сохранялась в названии одних из ворот Львова porta Tartarica, впоследствии Краковские, и что существует предание, будто бы они уже в давнее время имели свою мечеть во Львове.
Население городов занималось преимущественно ремеслами и торговлей; о первом занятии ясно говорится в рассказе о построении Холма: на зов Даниила в строящийся город стекались «и уноты, и мастере всяции бежаху из Татар, седельници, и лучници, и тульници, и кузнице железу и меди и сребра». Должно предполагать, что иноземцы, селившиеся в городах, особенно содействовали развитию промыслов всякого рода; это развитие видно в быстром возникновении городов, в постройке зданий и украшений их разноличными красотами; вот, например, описание церкви, которую Даниил построил в Холме: «Созда же церковь св. Ивана красну и лепу; зданье же ее сице бысть: комары 4, с каждаго угла превод и стоянье их на четырех головах человецких изваяно от некоего хытреца; окна 3, украшены стеклы римьскими; входящи во олтарь стояста два столпа от цела каменц и на нею комара, и выспрь же верх украшен звездами златыми на лазуре; внутрьнии же еи помост бе слит от меди и от олова чиста, яко блещатися, яко зеркалу; двери же ей двоя украшены каменьем галичкым белым и зеленым Холмъскым, тесаным, узоры те неким хытрецем Авдьем, прилепы от всих шаров и злата, напреди их же бе изделан Спас, а на полунощных святый Иван, яко же всим зрящим дивитися бе; украси же иконы, еже принесе из Кыева, каменьем драгым и бисером златым» и пр.
В обозрении деятельности князя Владимира Васильковича говорится, что он срубил много городов, построил множество церквей и снабдил их всеми необходимыми утварями из золота, серебра и редко из меди, великолепными бархатными и парчовыми покровами, приказал написать для них иконы, из которых многие были рисованы на золотом поле, окованы серебром, украшены золотом, бисером и драгоценными камнями; такие же украшения находились на Евангелиях и богослужебных книгах. Укрепления городов также говорят и в пользу военного искусства, и в пользу промыслов; особенности этих укреплений заключались в построении высоких столбов или башен из тесаного камня, с каменными наверху орлами; они имели назначение сторожевых постов и вместе служили прекрасным средством оборонительным; стрельцы, обыкновенно их занимавшие, наносили много вреда неприятелю; такие столбы встречаем в Холме, построенном Даниилом, в Каменце – Владимиром, в Чарторыйске – Мстиславом и др. Точно так же развитие ремесел доказывается одеждой и вооружением войска; просим вспомнить, что говорит летопись о войске, с которым Даниил ходил на помощь венгерскому королю в 1252 г. Наконец, общий вид городов приятно поражал даже иноземцев; так, в 1231 г. король венгерский говорил о Владимире: «…яко такий град не изобретох ни в немецких странах». Кто отличался большим искусством в разном рукоделье, сказать трудно; по всей вероятности, иноземцы, немцы например; хотя летопись, рассказывая о различных постройках, называет русские имена: Авдий-живописец, Алекса, который срубил много городов; но, может быть, под этими именами скрываются художники греческие.
Другое занятие горожан составляла торговля, относительно которой Галиция находилась в весьма выгодном положении: через нее проходила большая торговая дорога, по которой товары шли из Азии в Европу и наоборот. Князья всячески старались оживить и развить торговые сношения своего государства; для этого они призывали к себе иноземцев, которые из собственных выгод, с большой охотой, переселялись; так, например, сурожане, богатейшие купцы того времени, должны были иметь своих поверенных в Галиции как для этой страны, так и для стран более отдаленных, лежащих за Галичем. Уже из XIV века имеем мы несколько документов, которые доказывают, как дорожили киязья торговлей своей страны; такова грамота Андрея, князя владимирского и всей Руси, к торунскому магистрату о предоставлении купцам города Торна права свободной и беспошлинной торговли в Галиции и Лодомирии. Льготы, даруемые этой грамотой, были не новые, князь Андрей только подтверждал то, что уже существовало при отце его; замечательно выражение, что если иностранный купец потерпит несправедливо вследствие противозаконного насилия убыток, то князь обязывается за каждый потерянный денарий заплатить вдвое.
Важнейшими торговыми пунктами были Львов в Галиции, Владимир и Луцк на Волыни; 9 мая 1379 г. король Людовик дал Львову грамоту, подтверждающую все прежние права и привилегии и сообщающую новое право складки товаров, вследствие чего каждый купец, ведуший торговлю с Востоком, должен был ехать через Львов и таким образом сообщать ему все выгоды транзитной торговли. Не обращая внимания на эту привилегию Львова, иностранные купцы всячески старались войти в прямые сношения с татарами, торговля с которыми была для них особенно выгодна, тогда львовцы, защищая свои права, обратились к князю владимирскому и луцкому Димитрию Любарту с просьбой не пропускать таких купцов через свои владения. Димитрий в том же году выдал грамоту, которой заверял львовцев, что не позволит ни одному купцу ни из Германии, ни из Польши проходить через его владения в языческие земли (к татарам), если купец не захочет устроить склада товаров во Львове, Луцке и Владимире. Эта грамота писана на немецком языке и, как мы уже имели случай заметить, доказывает, что большинство купцов во Львове составляли немцы. В 1380 г. король Людовик точнее определяет грамоту для Львова: он требует от каждого купца, который ведет торговлю с Востоком, чтобы он направлял свой путь на Львов и там выставлял бы свои товары на продажу в продолжение 14 дней, по истечении которых, заплатив определенную пошлину за оставшиеся у него товары, мог отправиться в дальнейший путь.
Развитие городов довершилось дарованием им магдебургского права; это право сообщено Львову Казимиром в 1363 г. Грамота, данная по этому случаю, возбуждала сомнения историков в достоверности ее содержания, потому что подлинник ее утрачен, а сохранилось только подтверждение его королем Казимиром в 1460 г. Нам кажется, что утрата подлинника не есть еще достаточное основание для недоверия, тем более что факт, сообщаемый грамотой, т. е. что Казимир дал Львову магдебургское право, не содержит в себе ничего невероятного или неправдоподобного. Другая причина, по которой отвергался упомянутый документ, заключается в письменном известии, что еще в 1332 г. во Львове были консулы и адвокаты или целый магистрат, но это известие может относиться только к немецкому населению Львова и доказывать верность сообщенных выше сведений о том, что немецкие колонисты во Львове получили самоуправление еще в 1340 г.
Кроме двух общественных разрядов, о которых мы сказали, что было можно, остается еще масса собственно народа, жившего в селах и деревнях и составлявшего важнейшую по количеству часть народонаселения. Смерды, или черные люди, как обыкновенно называли сельчан, занимались земледелием и другими видами сельской промышленности; при этом заметим, что и в Галиции, как в остальной Руси, существовало общинное владение землею, которая делилась между общинниками на мелкие участки, смотря по степени плодородия земли, влиянию на нее лучей солнечных и других удобств или неудобств естественных; это чисто русское, древнейшее деление противополагается делению немецкому на длинные полосы без различия свойств почвы; это последнее деление явилось, конечно, не ранее XIV столетия, когда немцы уже в значительном числе жили на Руси. Встречаем известие, что села находились в частном владении князей, бояр, купцов и других лиц; право владения распространялось только на землю, поселяне были лично свободны и отношения их к землевладельцу, кажется, устраивались по взаимному соглашению; они могли платить работой за право пользования землей; так, князь Владимир, передавая в завещании село в частную собственность своей супруги, говорит: «А люди, како на мя страдале, тако и на княгиню мою, по моем животе»; следовательно, он не хочет, чтобы после его смерти положение живущих на его земле изменилось, чтобы они заключали новые условия с княгиней. В других актах, соответствующих нашим купчим крепостям, говорится только о земле, ее пространстве, различных угодьях и т. д., а о поселянах нет ни одного слова, следовательно, им самим предоставлялось право договориться с землевладельцем на предмет их взаимных отношений.
И горожане, и сельчане выражали свою подчиненность князю платежом известных податей; относительно первых мы знаем, что они платили деньгами татарщину и ловчее. Последнее означает налог на содержание княжеской охоты; так, Мстислав Даниилович установил в 1288 г. ловчее в Берестье, по 4 гривны кун ежегодно. Сельчане давали побор, платили ловчее, татарщину и разве только последняя сбиралась с них деньгами, а первые две уплачивались естественными произведениями; относительно ловчего, которое взималось с берестьян, летопись сохранила нам число овец, кур, количество льна, хлеба, овса и т. д, которое приходилось на каждое село; кроме того, сельчане отбывали повинность натуральную, например рубили, т. е. строили, города.
Что касается до участия сельчан в политических событиях, то они, подобно горожанам, играли в этом случае роль страдательную, были орудием, материальной силой, которая употреблялась по мысли и желанию других: приходил от князя приказ, и поселянин оставлял свое мирное жилище, бросал плуги и бороны и на время заменял их оружием; его силами совершались важные события, княжеские столы переходили от одного к другому, а селянин, сделав свое дело, возвращался к своему полю, нимало не помышляя о важных результатах, добытых его потом и кровью.
История юго-западной русской церкви в рассматриваемый период представляет много любопытного вследствие возникшей в то время борьбы католицизма с православием.
Начала христианской веры проникли в Галицию еще до Владимира Св. и распространялись в ней постоянно и неуклонно, опираясь на епископскую кафедру, основанную этим государем во Владимире-Волынском в 992 г. Долгое время существовала во всей Юго-Западной Руси только одна епископия Волынская; уже в начале XII столетия к ней присоединилась епископия Перемышльская. Известие о ней, сохраненное Татищевым, не имеет в себе ничего невероятного, так как все главнейшие княжеские города на Руси имели своих епископов; когда же княжества Перемышльское и Теребовльское соединилось в одно под названием Галицкого, то весьма естественно, что епископия была из Перемышля переведена в Галич. Первое упоминание о галицком епископе встречаем в Ипатьевской летописи под 1165 г., где читаем, что галицкий епископ Кузьма по поручению Осмомысла провожал из Галича в Грецию царевича Андроника Комнена; по словам Татищева, этот Кузьма был поставлен епископом в 1156 г.; но есть некоторое основание предполагать, что русские летописи пропустили одного галицкого епископа, именно Алексия, который был первым, а Кузьма был уже его преемником. В XIII столетии возникли епископии в Перемышле и Холме; последняя была переведена из Угровска.
Все эти епархии находились под властью и управлением митрополитов, живших сперва в Киеве, а потом во Владимире и Москве. Могущество князей галицких, их отдаление от прочих русских княжеств, конечно, делали для них духовную зависимость от русского митрополита тягостной и внушали им желание достигнуть полной религиозной самостоятельности, что было возможно только при существовании отдельной Галицкой митрополии. Достоверные источники дозволяют нам доказать только то, что галицкие князья действительно имели эту мысль. В житии св. Петра, написанном митрополитом Киприаном, ясно говорится о Юрии Львовиче, что он задумал Галицкую епископию в митрополию обратить; избранный Юрием св. Петр отправился в Константинополь для поставления, но патриарх Афанасий, храня целость и единство всероссийской церкви, поставил Петра не для одного Галича, но для целой Руси. Сыновья Юрия если и возобновляли отцовскую просьбу, то без успеха, потому что нет ни малейшего следа Галицкой митрополии при князьях династии Романа Великого; следы же основания ее после них открываются в письме греческого императора (Иоанна Палеолога) к митрополиту Феогносту об уничтожении только что возникшей митрополии в Галиче.
Подобное же извещение было сделано тем же императором Симеону, великому князю московскому, и Дмитрию Любарту Владимирскому в 1347 г. Не знаем, кому приписать основание ее, вероятнее всего Казимиру, но, как видно, из протоколов Константинопольского патриархата, она существовала очень недолго, потому что в 1347 г. состоялось соборное деяние о подчинении Малой России по-прежнему митрополиту Московскому. Казимир, однако же, не легко отказывался от своих целей и уже в конце жизни отправил письмо к патриарху Филофею, требуя настоятельно особого митрополита в Галич и грозя в противном случае обратить русов в латинство. Как видно, он не хотел терпеть власти московского митрополита в земле, которая уже составляла собственность Польши.
Положение патриарха было довольно трудное; не желая разделять русской митрополии, он в то же время боялся подвергнуть православие в Галиции опасности, о которой так утвердительно писал Казимир; долго думал патриарший синод, и уже по смерти Казимира в 1371 г. состоялось соборное деяние, по которому в митрополиты Галича возведен был епископ Антоний с подчинением ему четырех епископий Холма, Турова, Перемышля и Владимира. С великим горем сообщил об этом патриарх митрополиту Киевскому и всея России, оправдывая себя невозможностью поступить иначе; впрочем, то, что так печалило патриарха, скоро было уничтожено врагом православия. Мы полагаем, что Людовик, который так ревностно заботился о распространении католицизма в русских областях, не мог доброжелательно смотреть на учреждение, долженствующее поддержать и укрепить православие, и, уничтожив Галицкую митрополию, заменил ее, как увидим ниже, латинским архиепископством.
Таким образом, хотя несомненные документы положительно свидетельствуют о двукратном основании Галицкой митрополии, но они же заверяют нас, что митрополия едва возникала, как тотчас же и уничтожалась, следовательно, нисколько не изменила положения православной церкви в Юго-Западной Руси. Влияние двух этих митрополитов было так мимолетно и нечувствительно, что ни народ, ни летописи его не сохранили о них ни малейшего воспоминания. В челобитной галицко-русского и подольского православного духовенства и мирян, которая была отправлена из Львова 13 декабря 1539 г. к киевскому митрополиту Макарию с жалобой на притеснения их веры римскокатоликами и с просьбою посвятить епископом Галича наместника своего архимандрита Макария, читаем следующие замечательные слова: «Преосвященный господине! маем то в…никах (вероятно, в хрониках) аж тому есть двесте лет и одинь рок от святого… минуло, як владыка на Галичи был». Духовенство и миряне запомнили, когда был последний епископ в Галиче, а о двух митрополитах, там живших и правивших, совершенно забыли.
Между тем митрополит, т. е. верховный и независимый пастырь, подчиненный только патриарху, был необходим для юго-западной русской церкви: латинская пропаганда, прорывавшаяся на Русь еще в XIII столетии, стала все более и более грозить православию в XIV веке, когда прекратилась династия Романа Великого. Католический Запад уже с давнего времени питал и старался осуществить свои замыслы относительно введения своей религии в наш греко-католический Восток; еще в 962 г. император Оттон I основал в Майнце епископство, носившее название познанского и русского, и замышлял покорить эти страны сначала своей духовной, а потом и светской власти; первое из них действительно состоялось в 968 г., а второе было в самом начале уничтожено изгнанием из Руси Адальберта.
С течением времени эти нападения католицизма постепенно приближались к границам Руси; венгерские королевичи, сидевшие в Галиче, приводили с собою римских епископов, папы прямо обращались к русским князьям, предлагая им соединение церквей, и, наконец, в 1234 г. на самых границах Руси возникло католическое епископство, под названием русского. По свидетельству Богухвала, Генрих Брадатый, князь силезский, испросил в 1234 г. разрешение на учреждение русского епископства в Опатове, близ Люблина; впоследствии оно присоединилось к епископии Любусской. Круг деятельности этого епископства, его область послужили предметом спора между двумя известными учеными – Зубрицким и Мацеевским. Совершенно соглашаясь с мнением г-на Зубрицкого, что люблинская область, как видно из самого названия ее, издавна была населена русским народом, и что католики жили в небольшом числе между этими русскими и потому нуждались в религиозной поддержке, мы вместе с тем полагаем, что справедливее будет относить это епископство не только к окрестностям Опатова, но и ко всей Юго-Западной Руси. Мы утверждаем это на основании того, что сам епископ Любусский так думал о размерах своей власти, как видно из буллы папы Григория XI от 1378 г.
Само собою разумеется, что как первое, т. е. Майнцское, так и второе, т. е. Опатовское, или Любусское, епископства действительного значения в пределах Руси не имели и оставались титулярными, существовавшими только по имени. Число таких титулярных епископов быстро увеличилось, когда появились францисканцы и доминиканцы, направленные на Русь папой Григорем IX, во второй четверти XIII столетия; из них папа Иннокентий IV в 1252 г. составил русскую миссию, и эти-то странствующие монахи, бродя из города в город, из села в село, тайно проповедовали католицизм и положили основание будущих епископств в Галиче, Перемышле, Луцке и Холме.
С прекращением династии Романа Великого, когда Русь перешла в руки иноплеменников, православие подверглось страшной опасности: употребляли насилие для искоренения его и замены римским католицизмом; но так еще сильна была вера в народе, что на насилие он отвечал насилием, и Болеслав Мазовецкий был отравлен главным образом за то, что посягнул на православную веру. Казимир, пришедший после него, был принят на условиях уважения господствующей религии, но на стороне Казимира была сила, в нем было самое искреннее убеждение, что при различии веры никогда не произойдет слияния русских с поляками и, следовательно, власть его в Галиче будет непрочна; вот почему мы с полным доверием читаем в Kronikʼе ruskʼой (изд. Данилевичем): «В лето 6857 (1349) прийде король краковский со многою силой и взя лестью землю Волынскую, и много зла христианом створи, а церкви святыя претвори на латинския, богомерзкое служение». То же самое находим в папской булле 1375 г., где говорится, что после завоевания Руси Казимиром старанием его и римского духовенства многие лица были обращены в латинство. Конечно, не следует принимать того и другого известия в больших размерах, Kronika ruska из отчаяния, а папы из особенного удовольствия преувеличивают успехи латинства на Руси. Верное определение успехов католицизма в Галиции и Лодомирии можно найти в папской булле 1372 г.
Для быстрейшего распространения католицизма на Руси необходимо было дать действительное значение архиепископству (Галицкому) и епископствам (в Перемышле, Владимире, Луцке, Холме), которые до сих пор существовали только по имени, были титулярными. Замечательно, что современный летописец Аноним, архидиакон Гнезненский, ни слова не говорит об этом важном и интересном для него событии, напротив того, Длугош рассказывает следующее под 1361 г.: «Желая умножения христианской веры в новоприобретенных землях, Казимир, король польский, испросил у папы Урбана V разрешение на основание латинской митрополии во Львове, обещаясь доставить ей достаточные для ее содержания средства; папа благосклонно принял королевскую просьбу и предписал гнезненскому архиепископу Якову Свинке возвысить приходскую львовскую церковь на степень митрополии, что и было исполнено в присутствии короля. Первым архиепископом во Львове был поставлен Христин, муж благородного происхождения».
В этом рассказе ложно все, исключая желание Казимира учредить на Руси латинское архиепископство; уже в XVII столетии были замечены ошибки Длугоша: в 1361 г. был папой Иннокентий VI, а Урбан V вступил в 1362 г., архиепископ Яков Свинка умер еще в 1312 г. и, наконец, Львов до 1414 г. не вмещал в себе ни епископии, ни архиепископии, а постоянно состоял в диоцезе галицкой. Для окончательного опровержения Длугоша и разъяснения самого дела укажем еще на буллу папы Урбана V 1363 г. к архиепископу Гнезненскому, в которой папа говорит о желании Казимира учредить архиепископство в Львове, о его просьбе по этому случаю, и вместе предписывает архиепископу справиться о всех обстоятельствах, которые могут благоприятствовать или наоборот замышляемой кафедре. Видно, римский первосвященник не вполне доверял Казимиру и сам хотел удостовериться, представляет ли Львов достаточно данных для счастливой будущности архиепископства. Из всего этого ясно, что Казимир действительно думал об учреждении во Львове архиепископской кафедры, но что мысль его не осуществилась, от недоверия ли папы или оттого, что сам Казимир, занятый внутри недружелюбными отношениями к духовенству и дворянству, извне беспрестанными войнами, не имел времени для исполнения своего намерения.
По смерти Казимира Галиция вместе с Польшей перешла во власть венгерского короля Людовика, который отличался необыкновенной преданностью католицизму и употреблял все силы для его распространения; известно предложение, которое он сделал грекам, в то время просившим помощи против турок: Людовик находил возможным помочь им, только под условием подчинения их римскому престолу.
Такой человек, конечно, должен был произвести решительный переворот в религиозных отношениях Руси; приступая к утверждению там латинства, он соединился с таким же ревностным католиком Владиславом Опольским и для большего удобства вверил ему управление Русью. Владислав, в свою очередь, обратился к францисканцам, всячески им покровительствовал, подарил им свой дом во Львове, позволил русскую церковь Честного Креста переделать в латинский костел и, мечтая о быстром совращении русских, вместе с Людовиком испросил разрешение папы на учреждение архиепископства в Галиче и трех епископств в Перемышле, Владимире и Холме. Длугош с необыкновенным простодушием рассказывает об этом (умалчивает только о епископствах Владимирском и Холмском), забывая, что он говорил под 1361 г. и что таким образом, по его известиям, римский престол основал два латинские архиепископства в стране, сплошь населенной православными.
Для сильнейшего доказательства того, что до 1375 г. не было на Руси латинских епископов, можно привести уже известный нам отрывок папской буллы 1375 г., где говорится, что кафедры галицкая, перемышльская, владимирская и холмская имели своими начальниками схизматиков и еретиков; очевидно, что папа говорит о епископствах православных, а не латинских, которые получили начало только в 1375 г. Относительно того влияния, которое они имели на православие, можно указать только на перерождение высшего сословия и на непоколебимую твердость массы, которая (за исключением небольшой части) до сих пор осталась чуждой католицизма, хотя и признала власть папы.
Вот судьба юго-западной русской церкви; католицизм, как и должно было ожидать, взял верх, когда поляки завоевали Галицию. Что же касается до положения духовенства вообще, то в этом случае источники не представляют ничего характеристического, что бы отличало галицкое духовенство от других русских духовных. Одно только обстоятельство, именно то участие, которое приняли епископы Галицкий и Перемышльский в борьбе Даниила с Ростиславом, приняли не как миротворцы, что было бы прилично их сану, но как враждовавшие Даниилу сторонники Ростислава, гордость, выказанная ими при этом случае, великолепие, их окружавшее, и т. д. – все это наводит на мысль, что и духовенство галицкое не избегло влияния польского и венгерского и думало устроить свои отношения к государю по образцу двух этих стран. Впрочем, для произнесения решительного приговора приведенного факта недостаточно.
Гораздо важнее для нас проследить нравственное влияние церкви; здесь прежде всего мы обратимся к тому благотворному влиянию, которое она имела на народную образованность. Еще при Владимире Св. и Ярославе I церковь сделалась проводником грамотности, нельзя было быть христианином и не уметь читать книги Священного Писания; в Галиче это требование церкви встретило сильную поддержку со стороны князей. Так, Ярослав Осмомысл, сам образованный, читавший много книг, знавший иностранные языки, побуждал духовенство учить мирян, определял монахов учителями, а монастырские доходы назначал на содержание училищ. Училища постоянно оставались под надзором церкви и ее служителей; так, в рассказе об ослеплении Василька священник Василий говорит: «Случилось мне быть во Владимире, смотрения ради училищ и наставления учителей». Как видно, число школ было значительно, и они имели влияние, так что отдавать детей в учение по достижении ими известного возраста сделалось уже делом обыкновенным, принятым обычаем, что много свидетельствует о развитии самого общества; характер образования, исходившего от церкви, конечно, был церковный; Владимир Василькович, представитель современной (ему) образованности, отлично знал Священное Писание, любил поговорить о нем, для чего собирал к себе игуменов и попов, и занимался переписыванием богослужебных книг как особенно приятным и полезным делом; под 1205 г. упоминается в летописи книжник Тимофей, который, сложив притчу про Венедикта, воеводу венгерского, сравнил его с антихристом; вероятно, и остальные притчи этого книжника также носят на себе отпечаток церковный.
Дух церкви проникал и в частную жизнь: про князей говорится, что они были благочестивы, строили церкви, уважали духовный сан, кормили нищих и т. д. Впрочем, в частном быту князей кроме влияния церковного сохранилось еще старорусское, светское влияние, выраженное некогда словами знаменитого князя: «Руси есть веселие пити» – и проявлявшееся в общей страсти князей к охоте; летопись выставляет Даниила особенно страстным охотником. Влияние венгерское и польское не могло, конечно, не отразиться на внутренней, домашней жизни князя, на его занятиях, развлечениях и т. д., но как бы прилежно ни отыскивали мы следов его, нигде в источниках нет ни одной черты, которая говорила бы в пользу этого мнения. Быть может, военные игры, устроенные Ростиславом в 1249 г. незадолго до Ярославской битвы, представляют сколок с турниров, на которые этот князь мог насмотреться в частые поездки свои в венгры.
Этими фактами ограничиваются наши сведения о частной жизни князей; конечно, все сказанное о князьях можно относить к боярам и всем, кому средства позволяли допускать некоторую роскошь в своем домашнем быту. Мы предполагаем, что жизнь даже бедных граждан мало отличалась от образа жизни высшего сословия, и если было различие, то по количеству более, чем по качеству. Мы предполагаем, но утверждать не можем, потому что вообще не имеем данных о внутренней, домашней жизни наших предков, особенно в Юго-Западной Руси.