— По какой же части, — насмешливо спросил Тимофей, — каменщиком или плотником?
— Не привередлива — все делать буду…
— Плоское таскать, круглое катать, — дополнил Тимофей и захохотал, поблескивая зубами, как бы хвастаясь их белизной.
Но девушка не смутилась. Прищурив глаза, она подчеркнуто вежливо спросила:
— А вы, видимо, работаете ночным сторожем? Удобно устроились: швейное ателье открыли без отрыва от производства…
Тимофей вдруг поперхнулся, а забытая игла уколола ногу. Но пока он вытаскивал ее из заплаты, девушка ушла, и Тимофей успел увидеть лишь ее затылок. Светлые косички, уложенные подковкой, напомнили ему цветущий подсолнух. Покатые плечи девушки вздрагивали — она смеялась…
— Значит, окончили десятилетку и по путевке комсомола к нам на Урал?
— Да, товарищ Галкин, хочу поработать, выбрать профессию и заочно учиться дальше.
— Так вот, Наташа Горбань, — сказал бригадир, — для начала поработайте подсобницей. Будете помогать хорошему монтажнику. Хоть и молод, а уже имеет шестой разряд, ремесло в руках держит крепко. Вон он стоит — сейчас познакомлю. — Галкин указал на черноволосого парня, который стоял с рулеткой в глубоком котловане. Они подошли к краю котлована, и перед Наташей появилась добродушное загорелое лицо Тимофея.
…Ковшом-лопатой Наташа Горбань подавала раствор из бадьи на стену. Башенный кран подносил полуторатонный блок и плавно опускал его на приготовленное место. Тимофей и его напарник только слегка поправляли ломиком блок, равняя его по натянутому шнуру.
— Людей не видать, а как дело спорится, — удивлялась Наташа. — Вместе с машинистом крана нас всего четверо, а какую стену возвели!
— Наташа, раствор! — прогремел Тимофей, затем, сделав паузу, ласково спросил: — Устала? Ну, ничего, крепись. Еще два, три блока положим и — по хатам.
— Как по хатам? — удивилась Наташа. — Ведь раствора еще много.
— А мы его одним махом выработаем. — Тимофей подмигнул напарнику, хитро улыбнулся девушке и крикнул машинисту крана: — Вира!
Бадья с раствором поднялась вверх и поплыла в воздухе в сторону от котлована. Наташа, недоумевая, поглядела на Тимофея.
— Раствор «схватился» — окреп, значит, — пояснил он девушке. — Да ты не пугайся, мы частенько вываливаем его на дорогу.
— Но ведь он денег стоит?! — возмутилась Наташа.
— Сто рублей кубометр, — уточнил Тимофей. — Но ведь это только на бумаге, мы же раствор не покупаем, и горевать очень не стоит… На стройке не то пропадает Поработаешь — привыкнешь.
Наташа помыла руки под краном водопровода «времянки» и позвала Тимофея:
— Помоги закрыть воду — я не могу.
— Зря стараешься — вентиль сорван.
— А как же вода?
— Здесь не коммунальная квартира, деньги не с нас с тобой брать будут — пусть бежит.
По дороге к дому Наташа шла поодаль, не поворачивая головы в сторону спутника. Это его сердило и вместе с тем вызывало какое-то странное, еще не испытанное чувство робости перед девушкой.
— Мне сюда, — сказала Наташа, останавливаясь на перекрестке, и кивком головы показала вправо. — До свидания!
— Может, проводить? — робко спросил Тимофей.
— Нет, не надо, — ответила девушка, сердито оглядывая спутника с головы до ног.
— Вид у меня, конечно, не того, не рыцарский, — знаю, спецовка заплатанная, — сказал Тимофей. — Видно, потому и не гожусь тебе в попутчики. Стыдишься меня?
— Ваш костюм — вам и стесняться. — Наташа потупилась, но потом встряхнула головой и глянула на Тимофея: — А к слову, и на работе человек должен выглядеть прилично.
— Спецовка дело такое: лишний денек поносил — копеечка в кармане. А говорят: копеечка рублик бережет. Не сердись, Наталка. Доживу до получки, куплю новую спецовку. Попомни мое слово.
— Копеечку бережешь?! — крикнула девушка. — А раствор, а вода — это тебе не копеечка?
Она круто повернулась и пошла прочь.
Наступил день получки. Наташа бережно завернула в платочек деньги и торопливо пошла из конторы. От трамвайной остановки шел Тимофей.
— Дают гроши? — спросил он, останавливая Наташу.
— Народу мало, беги.
— А ты дождешься меня? — Тимофей взял девушку за руку. — Вместе сходим в кино…
— Не пойду, — Наташа высвободила руку, — спешу в универмаг. Как ты думаешь, к лицу мне будет голубая косынка?
На другой день поутру шел дождь, и бригада Галкина собралась в участковой конторке. Наташу поздравили с первой получкой, а она рассказала, как ходила по магазинам и, вместо заветной косынки, облюбовала и купила матери шерстяную шаль.
— Это дело понятное, — заговорил каменщик Кочетков. — Мать не обойдешь стороной. А вот мой напарник Тимофей…
— Купил спецовку? — перебила его Наташа.
Но на губах Кочеткова играла лукавая усмешка:
— Тебе не угадать, какую с этой получки Тимофей отхватил обновку.
— Уж не легковую ли машину? — пошутил кто-то.
— Нет, не «Победу», а… семь кубометров раствора, — продолжал Кочетков. — Главное не понятно, зачем он ему? То ли жениться задумал и особняк хочет поставить, то ли монумент себе перед общежитием воздвигнуть…
— Ну, хватит балагурить, — сказал бригадир Галкин. — Тимофей расплатился за раствор, а ведь в том, что он вылил раствор, повинны и ты и я. Ведь начальник удержал с Тимофея весь месячный перерасход раствора по бригаде. Остался он без получки.
Прошло два дня. Наташа шла с работы, раздумывая о Тимофее, который сегодня кричал на нее за то, что она нечаянно столкнула вниз несколько кирпичей.
— Почему не дождалась? — услышала девушка за спиной голос Тимофея. — Сердишься, что ругал за разбитые кирпичи?
— Нет. — Наташа замедлила шаг. — Я рада, что ты изменился.
— Это ты о новой спецовке? Понимаешь, Наталка, оконфузили меня хлопцы. Спецовку и двести рублей принесли в общежитие с запиской в придачу: «В кредит погоревшему от сочувствующих».
— Неужели?! — Наташа раскатисто захохотала.
— Ты чего? — строго спросил Тимофей. — Уж не твоя ли работа?
— Работа бригадная, инициатива моя.
— Милосердствуешь, значит?
— Обидела — надо и утешить.
— Про раствор ты донесла?.. Так я и думал. Эх, Наталка!..
Они сели на крутом берегу заводского пруда. Вода под обрывом казалась желтовато-мутной, как будто бы в ней развели горчицу. Горизонт скрадывался сизыми облаками. У противоположного берега вода отливала стальным глянцем, и на нем, как на копировке, громадами цехов, опрокинутым лесом труб с рваной шапкой дыма отражался завод.
— Тебе нравится? — спросила Наташа.
— Это ты о чем? — отозвался Тимофей.
— О заводе.
— А я думал о косынке, которую ты собиралась купить с получки.
— Не пришлось, — глубоко вздохнула Наташа.
— Так вот же она, Наталка! — Тимофей набросил на плечи девушке голубую прозрачную ткань…
Н. КУРОЧКИН,подручный сталевара.
АВАРИЯ
Неширокая речка, изогнувшись дугой, прячется за кустами ивняка, пучками сбегающего к воде, узким серпиком бежит дальше за кустами, вьется серебристой змейкой меж невысоких холмиков, потом совсем растворяется в той стороне степи, где распыленным пятном повис над городом дым.
Город не виден отсюда. Кончики мартеновских труб да макушку горы Магнитной можно заметить только с вершины хребта, который круто вздымается по ту сторону речки.
Михаил глядит на вершины и почему-то вспоминает Галину. В сердце сразу просыпается грусть, потому что она, кажется, вовсе не обращает на него внимания…
Понятно, это из-за Кости Снегирева, сталевара с соседней печи. Как же! Снегирев — заметная фигура. О нем говорят на каждом собрании, большая его фотография висит на Доске почета около первой проходной на Комсомольской площади и глядит на прохожих немного печальными глазами.
У Снегирева аккуратный домик в Правобережном районе города, там он живет со своей матерью, сухонькой и разговорчивой старушкой, она обычно угощала Михаила клубничным вареньем, огурцами со своего огорода и рассказами о житье-бытье, когда он приходил к Снегиревым в гости.
Но с тех пор, как в цехе появилась Галина, Михаил перестал бывать у Снегиревых, потому что Костя начал уделять ей подозрительно много внимания: идя на занятия в вечерний техникум, заходил за ней, хотя для этого приходилось делать большой крюк, и не кто иной, как он же первый предложил избрать ее комсоргом в третьей бригаде.
И при встрече с Костей Михаил хотя и здоровался как обычно, кивком головы, но уходил своей дорогой.
Кусты мягко шелестят, из листьев высовывается на полянку крупное лицо с длинным и горбатым носом. Это Петька Цветочкин, подручный Михаила. Он окидывает полянку серыми хитроватыми глазами и, заметив Михаила, который сидит на траве, привалившись спиной к баяну, говорит ехидно:
— Ага, значит, вот ты где… Неплохо устроился.
И вдруг кричит в кусты:
— Жарь, братцы, сюда, нашел!
— Что ты орешь, черт курносый! — досадливо ругается Михаил, но Петькина физиономия уже исчезает. «Вот приведет сейчас всю ораву — играй! Очень интересно… И отказаться неудобно. Не перепрятаться ли…»
Но поздно. На полянке несколько парней и девушек по-праздничному одетых в разноцветное. Полянка как-то сразу делается меньше, наполняется разноголосым говором и смехом.
— Песню, — заявляет Петька. — Песню сыграй, Михаил, «Ой, летят утки и три гуся»…
— Вальс, вальс! — наперебой кричат девушки.
Михаил, вздохнув, берет баян, садится на кочку. Над кустами взлетают звуки вальса, привлекая на полянку все больше молодежи.
Галина стоит в стороне, разговаривая с крановщицей Машей, высокой черноглазой девушкой в соломенной широкополой шляпке, купленной вчера специально для массовки. Галина на целую голову ниже Маши. Тонкое цветастое платье мягко облегает ее, делает стройнее, легче.