К девушкам пробирается меж танцующих Костя.
Михаил знает, что Костя длиннорук и голенаст, но сейчас этого не видно: костюм песочного цвета, сшитый на заказ, скрадывает угловатость.
«Умеет одеваться, — думает Михаил. — Интересно, кого он пригласит?»
Костя приглашает Галину.
Галине, видимо, нравится танцевать со Снегиревым — она улыбается, и Михаилу опять становится грустно. Он плотно сдвигает мехи баяна, мелодия круто рвется.
— Устал!
Снегирев отводит девушку на прежнее место, шутливо-галантно раскланивается и уже больше не отходит, ожидая, когда Михаил заиграет снова.
«Как же — дождешься», — думает тот.
— Давайте споем лучше, — говорит он.
— Во! Это дело!
Петька рассаживает каких-то двух девушек, незнакомых Михаилу, садится сам между ними и немедленно выводит фистулой: «Ой, летят утки и три гуся».
Все знают, что Петька поссорился вчера с Машей из-за ее соломенной шляпки и теперь нарочно не обращает на нее внимания, хороводится с другими, чтобы показать характер…
— Нет, в самом деле, какую петь будем? — Михаил вопросительно глядит на Галину.
— «Сормовскую», — предлагает Маша.
— «Едут новоселы»! — кричит кто-то.
— Ты, как обычно, всегда в стороне, — тихо произносит Галина, обращаясь к Косте. Тот бросает на девушку вопросительно-испытующий взгляд и быстро отводит глаза.
— Голоса разделились, — решает Михаил, — давайте для компромисса споем песню, которую я недавно слышал. Идет? И, не ожидая согласия, легко запевает.
Тихо звучит незнакомая мелодия. Чтобы запомнить напев, кто-то из девушек подпевает без слов.
Еще четыре года назад Михаил стал учиться в кружке баянистов при Дворце металлургов. С тех пор баян занимал его мысли и чувства.
Вот, может быть, поэтому его и опередил в сталеварном деле Костя Снегирев, который уже два года работает самостоятельно, в то время как он, Михаил Корзинкин, только месяц назад сварил свою первую плавку. Но зато это ему, а не Косте больше всех хлопают в концертах, да еще Галине, за то, что она так проникновенно читает поэму Пушкина «Братья-разбойники».
…Наверное, мягкие переливы песни заставили Галину положить голову на плечо подруге и чему-то тихо улыбаться.
Горестно вздыхает баян, песня крепнет, летит в степную ширь, потом снижается, затихая, чтобы слиться с одиноким негромким голосом:
Ты мне скажешь, какими путями
От тебя можно снова уйти,
Если та же стена между нами,
Если разные наши пути.
Михаил берет последние аккорды и встречается взглядом с Галиной.
И совсем ему не понятно, почему она так печально глядит…
— Эх, притихли, как на рапорте, а еще молодежь, — проговорил чей-то густой голос.
Михаил оглянулся и увидел, что на полянке рядом с Петькой сидит долговязый мастер Синебрюхов, с которым он недавно поругался.
Михаилу надо было заливать чугун, а Синебрюхов отдал его на другую печь.
— Ты пока не прыгай, — сказал он тогда. — Пусть другие варят, кто поопытней, а ты поддерживай.
Михаил возмутился, но как ни доказывал, ни ругался, ничего не добился.
— Чтоб у тебя в самом деле брюхо посинело, черт лупоглазый! — сказал он со злостью.
— Что? — грозно ощетинился мастер, и его подпаленные усы приподнялись. — На печи без году неделя, а указывать хочешь? Нос не дорос! Убирайся с печи сейчас же. Категорическим путем!
Начальник смены, круглолицый и полный, смертельно боявшийся всяких скандалов, чтобы успокоить вспыльчивого мастера, пообещал наложить на Михаила какое-то замысловатое взыскание, но Синебрюхов до сих пор косился на Михаила.
— Возьми-ка, Петр, машину, — сказал Синебрюхов, — тряхни стариной.
Петька, сдвинув на затылок клетчатую кепку, отчего растопырились вихорьки волос надо лбом, взял у Михаила баян, рванул «Подгорную».
Синебрюхов, пронзительно свистнув, пустился вприсядку, его с хохотом окружили. Михаил отошел в сторонку, скоро раскрасневшийся мастер вышел из круга, вытираясь большим клетчатым платком.
— Слышь, Мишка, — сказал он. — Пойдем дернем по маленькой… Пускай Петька тиликает. Категорическим путем для компании…
«Помириться хочет, никак», — подумал Михаил.
— Да я что-то не захватил. Жарко, — сказал он.
— У меня есть, чего там, — махнул Синебрюхов рукой. — Не беспокойся. Сегодня ты мне, завтра я тебе, категорическим путем…
Михаил глянул на то место, где только что стояла Галина, но не увидел ее.
«С Костей ушла», — догадался он.
— Да и как не выпить, — рассуждал мастер, осторожно отпуская отведенные ветки, чтобы не ударить Михаила, идущего сзади: — Массовка, притом последняя. Просто нет причины не выпить…
Синебрюхов нагнулся, пошарил около ног жилистой рукой, вытащил бутылку из-под кучки травы, поглядел на свет.
— Эх, хороша! Я ее в землю закопал, чтобы не нагрелась. А спрятал, чтоб жена не отобрала, — невозмутимо продолжал мастер. — Понял? Целый день следила… Насилу скрылся.
Он дверным ключом распечатал бутылку, извлек из кармана граненый стакан, налил до краев и подал Михаилу.
— Держи! Выпьешь — не дыши, я лук дам.
«Ишь, расщедрился», — подумал Михаил, вспомнив, как любил Синебрюхов выпить за чужой счет.
Он разом опрокинул стакан и вдруг понял, что пьет воду. Однако крякнул и сморщился, ожидая дальнейших событий.
Синебрюхов, как видно, не заметил усмешки на его лице, разглагольствовал, наливая воду:
— А Костя твой ушел, когда ты песню кончил. Дай лук. Сначала Галька ушла, а потом он. Галька, оператор наш, знаешь?
Мастер хитровато глянул на Михаила и, подмигнув обоими глазами — одним он не умел, — спросил:
— Заело?
— Да ты пей, пей, — рассердился Михаил. — Пусть себе ходят парами, а мы пить будем…
Мастер глотнул и артистически-ошеломленно отвел стакан:
— Ах, старая карга, выследила! — сказал он. — И ты не упередил — сталевар тоже…
«Врет, поди», — подумал Михаил. Сломив длинную талинку, он задумчиво бросил ее в воду, она, булькнув, скрылась, потом стоймя вышла на поверхность, свалилась набок и медленно уплыла по течению. Солнце, выглянув из-за облака, отразилось в воде полосой от берега к берегу, больно ударило по глазам. Когда оно нырнуло в лохматую тучку, Михаил увидел Петьку и Машу — уже без шляпки.
— Быть свадьбе, — сказал он мрачно.
— Категорическим путем, — поддержал его Синебрюхов и заторопился: — Ну, я пойду — старуха ждет.
Через минуту до слуха Михаила долетели слова:
— Вот купил я твоего дружка, категорическим путем!
У Михаила ожидающе сжалось сердце. Было понятно, что Синебрюхов мог выкинуть такую штуку, но как ответит Снегирев? Хотелось, чтобы он вспылил и обругал мастера.
— А зачем? — равнодушно спросил Костя и было понятно, что он не рассердился.
«Эх, Костя, Костя, — вздохнул Михаил, уходя в кусты, — не мог ответить, как следует, а еще друг… Как же, разве можно ругаться с мастером — обидишь!»
Всю обратную дорогу Михаил молчал, не принимая участия в общем веселье. Ему виделась деревня Новинка, где живут отец и мать, гусиная травка у дома и корова Буренка, которая всегда мычит вечером у калитки, чтобы ее впустили во двор…
Грузовик несся, отчаянно воя, город спешил навстречу.
Башенные краны тонконогими журавлями стояли в широко раскинувшемся правобережном районе, дальше серела дамба, за ней сразу начинался огромный завод с мощными домнами и частоколом мартеновских труб.
Подошли подручные — кончилось сменно-встречное, на котором Михаил не был. Петька начал переругиваться со своим сменщиком, коротконогим рыжим парнем, который, по словам Петьки, проворонил воздушный молоток, и его унесли к Косте Снегиреву.
— Скоростники — так им все подавай, так, по-твоему?
— Ну, сам ты посуди, Петька, — возразил рыжий, — не станут же плавку задерживать из-за какого-то там молотка.
— Молотка, молотка, — проворчал недовольный подручный. — Я вот заставлю тебя сидеть здесь, всю ночь — будешь знать тогда. Мы, может, тоже скоростную сварим!
— Это вы-то, — коротко хохотнул сменщик, уходя.
Михаила больно задела эта реплика. Разве он хуже других умеет варить сталь? Просто уж так принято, что скоростные варят немногие. Среди них и Костя. Им создают все условия — порой даже за счет других.
Раньше, подменяя сталеваров, Михаил и сам варил скоростные, а теперь, правду говоря, и не пытался, боясь ответственности. Хотел однажды, и то Синебрюхов не дал. А Костя не боится, привык. Его всегда поддерживает мастер.
После смены, помывшись в душевой, они оба, Костя и Михаил, идут в красный уголок, чтобы отдохнуть после смены, почитать газеты.
— Ну, как, хлопцы, дела? — спрашивает Галина.
— Ничего, — бросает Костя. — На час сорок раньше графика.
— Поздравляю, — говорит Галина. — А у тебя, Михаил?
Девушка с такой тревогой и надеждой глядит на сталевара, что кажется, болеет за него больше, чем за Костю.
А что Михаил мог сказать? Он молча пожимал плечами, приглашая Костю поиграть в шашки.
И тогда тускнели синие Галинины глаза.
Работала Галина оператором. Михаил каждую смену видел, как девушка раза два проходила по цеху, останавливаясь у досок, где сталевары пишут мелом время выпуска, завалки и ход других операций, и заносила это в какую-то книжку.
Задерживаясь у Михайловой доски, она поглядывала на сталевара как-то укоризненно-печально, и невольно думалось ему:
«А, может быть, любит она меня? Да неудобно поближе сойтись со мной, потому что я хуже других работаю. Комсорг как-никак…»
Михаилу вдруг пришло на ум, что людям, которые мало понимают в их работе, кажется, будто скоростники — это какие-то особенные люди. Так, наверное, думает и Галина.
«А что, если попробовать, дать скоростную», — подумал Михаил.
Он впервые сегодня по-настоящему осмотрел печь и повеселел, глядя, как Петька, работавший у крышек, где особенно жарко, оттягивает брюки, чтобы не жгло колени.