елает все, что будет в ее силах, для представительниц своего пола. И как утверждалось во множестве студенческих курсовиков, жизнь в мужском обличье была единственным способом сделать это.
После того как свет в студенческой галерее выключили и беднягу Горация наконец оставили в покое, Клер с Тайлером, Сидни и Генри решили прогуляться по территории старого кампуса с его кирпичными башенками и настенными росписями. Спорт не входил в число преподаваемых в Орионовском колледже дисциплин, поэтому пятничные вечера студенты проводили на главном дворе, поглощая произведения учеников кулинарных курсов или наблюдая за звездами в казенные телескопы.
Сестры шагали впереди, Тайлер с Генри слегка от них отстали. У долговязого преподавателя искусств и более приземистого и мускулистого молочника было не слишком много общего, помимо их жен, но этого им было вполне достаточно. Иной раз один крупный интерес связывает крепче десятка мелких. Они частенько выбирались куда-нибудь сугубо мужской компанией: то Генри заезжал в колледж пообедать с Тайлером, то Тайлер заглядывал на ферму после работы. Когда Клер интересовалась, о чем они говорят, Тайлер неизменно отвечал: «Обо всяких мужских делах». Ей очень хотелось бы думать, что под этим он подразумевал электробритвы, потные носки и, возможно, гольф, но она была почти уверена, что «мужские дела» означали «ты и Сидни».
— Спасибо, что разрешила Бэй сегодня переночевать у тебя, — сказала Сидни, на ходу беря Клер под руку.
Она сегодня выглядела просто ослепительно в расшитом бусинами темно-синем платье: точно такой наряд какая-нибудь миниатюрная холеная домохозяйка шестидесятых годов могла бы надеть на коктейльную вечеринку. Волосы она уложила во французский узел, а газовый голубой шарф соскользнул у нее с плеча и колыхался в воздухе за спиной. Волосы Клер были подстрижены под аккуратный боб, а платье на ней было красное в цветочек — она одолжила его у Сидни, но на ее высокой фигуре оно выглядело самую чуточку коротковатым и чересчур обтягивающим. Клер давно смирилась с тем, что ей не досталось хрупкости и голубых глаз, которые отличали большинство женщин Уэверли. Сама она была высокая, темноглазая и с пышными формами, унаследованными, видимо, по линии отца, которого никогда не знала.
— Ты же знаешь, меня это нисколько не обременяет. Это я должна сказать ей спасибо за то, что согласилась присмотреть за Марией, — отозвалась Клер.
Эта возможность вырваться куда-то, выпить и расслабиться была ей совершенно необходима. И все же мысли Клер постоянно возвращались к делам, которые ждали ее дома, к тем побочным обязанностям, которые не имели никакого отношения к собственно изготовлению леденцов: деловым письмам, которые необходимо было отослать, этикеткам, которые нужно было распечатать, коробкам, которые следовало разложить, заказам, которые требовалось отследить.
— Мне просто не терпится оказаться дома только вдвоем с Генри, — ухмыльнулась Сидни.
Клер оглянулась через плечо на их мужей, идущих следом. Интересно, Генри был в курсе того, что задумала Сидни? Скорее всего, нет. Ее сестра в последнее время стала очень скрытной.
— Может, сегодня у нас наконец-то получится…
Сидни умолкла, не договорив. Клер поняла, что она имела в виду. Оно накатывало и отступало циклами, но никогда не отпускало полностью — желание Сидни иметь еще детей. Не сразу, лет, наверное, через пять жизни в Бэскоме, замужем за Генри, в любви и благополучии, Сидни наконец смогла поверить, осознать, что она вернулась насовсем. А с этим осознанием пришло и желание сделать эту жизнь еще более стабильной, более укорененной, еще прочнее закрепиться здесь. Как будто ей вдруг стало страшно, что она снова сможет сорваться с места и никогда больше не вернуться — по примеру их матери.
— Очень даже может быть, — согласилась Клер. — Кстати, мне ужасно нравятся твои рыжие волосы.
— Спасибо. Они сами. Я ничего не делаю, а в них становится все больше и больше рыжины.
— Ты должна рассказать Генри, что ты затеяла, — вполголоса произнесла Клер. — Он все равно рано или поздно поймет, к чему были твои рыжие волосы и все эти ваши ночи наедине. И расстроится, что ты не пришла с этим к нему.
Склонность к таинственности была у женщин Уэверли в крови. Мужчины, которых они выбирали, никогда не могли рассчитывать на их полную откровенность. Тайлер, муж Клер, относился к этому с безграничным терпением, помноженным на добродушное отрицание всего, что не укладывалось в рамки обыденности. С Генри же дело обстояло совершенно иначе. Во-первых, он родился в Бэскоме. А во-вторых, он был Хопкинсом. Все мужчины Хопкинсы появлялись на свет со старыми душами. Служить для других опорой было у него в крови.
— Знаю. Я обязательно расскажу, — прошептала Сидни в ответ. Когда они дошли до парковки, она переменила тему и спросила: — Ты же не позволишь ей завтра работать, правда? В ее возрасте по субботам нужно развлекаться.
— Не волнуйся. Я выгоню ее из кухни, — заверила сестру Клер, хотя никогда не понимала, почему Сидни против того, чтобы Бэй проводила время в доме Уэверли.
Однако спорить с сестрой ей в голову не приходило. Материнство — нелегкая ноша и без желающих осудить, не зная всей подоплеки. К тому же и в материнстве сестры были настолько же разными, насколько и в жизни. Их собственная мать бросила дочерей, появившихся на свет от неизвестных отцов, здесь — на попечение страдающей агорафобией бабки Мэри. И обе они — и Клер, и Сидни — методом проб и ошибок учились жить со своими детьми, не имея никаких собственных знаний о том, как это делается. Сам факт того, что Сидни хотела пройти через это еще раз, делал ее в глазах Клер такой отважной!
— И из сада тоже, — добавила Сидни.
— И из сада тоже.
Сидни покачала головой:
— Готова поспорить на миллион долларов, она сейчас там, у этой яблони.
— И ты бы выиграла этот спор.
— Она ведь справляется, правда? — спросила Сидни.
— Мне кажется, отлично справляется. Бэй понимает себя. И принимает. Ее не волнует, что о ней думают другие.
— Но я хочу, чтобы ей было хорошо в школе.
— Ты хочешь, чтобы она была популярной, — возразила Клер. — А она не хочет быть популярной. Она просто хочет быть самой собой.
— Она ни с кем не встречается, никуда не ходит с подругами, не делает ничего такого прочего. Она не говорила тебе, ей кто-нибудь нравится?
Клер заколебалась. Ей не хотелось скрывать это от сестры, но это был секрет Бэй, а не ее собственный.
— Она пару раз упоминала одного мальчика. Лучше тебе спросить об этом ее саму.
— У тебя с Марией никогда не будет таких проблем в ее пятнадцать, — вздохнула Сидни. — Она такая общительная. Эта девочка просто копия твоего мужа.
— Я знаю.
— Тебе никогда не казалось, что наших дочерей поменяли местами при рождении, несмотря на шесть лет разницы? — пошутила Сидни.
Клер отлично понимала, что она имеет в виду. «Тебе никогда не казалось, что твоя дочь не имеет с тобой ничего общего?»
— Мне так все время кажется.
Мария совершенно не интересовалась кулинарией. Как и Тайлер, она словно не замечала, когда двери дома открывались перед ней сами собой или загадочным образом заклинивали. Если она выходила погулять, то всякий раз шла во двор перед домом, а не в сад, хотя яблоня любила девочку и, похоже, такое невнимание очень ее ранило. Летними ночами она упорно бросала яблоки в окно ее спальни. А тут еще эта ее новая подружка Эм. За пять дней Эм стала для Марии буквально всем. Эм говорила ей, какие книги читать и в какие игры играть, учила чистить зубы перед сном и носить исключительно розовое. Клер это сводило с ума. По ее мнению, Эм была чокнутой маленькой балеринкой, которая пахла жвачкой и питалась исключительно «Хэппимилами» из «Макдоналдса».
Однако Клер отдавала себе отчет в том, что на самом деле раздражает ее вовсе не Эм. У Клер не было времени с ней познакомиться. И она ничего не знала о родителях Эм. Зато, наверное, Тайлер знал. В последние несколько месяцев Клер была так занята «Сластями Уэверли», что Тайлер взял на себя практически все родительские обязанности. Он был в курсе всех подробностей, которыми раньше занималась Клер. Домашние задания. Родительские собрания. Имена балетных и гимнастических мамаш.
У бабушки Мэри всегда находилось время вникнуть в подробности жизни внучек. Она помнила расписание уроков. Заказывала тетради, ручки, туфли и свитеры, когда сестры вырастали из старых, и все заказы доставляли точно в срок (это было еще в те времена, когда городские магазины доставляли товары на дом). Она готовила еду, ухаживала за садом, вела свой маленький бизнес с черного хода и при этом умудрялась заботиться о девочках.
Клер всегда считала, что бабушка Мэри не стала расширять свой бизнес, не пыталась заработать больше денег по причине своей мучительной необщительности. Теперь же она начала задаваться вопросом, не потому ли бабушка не хотела, чтобы о ее рецептах стало известно большему количеству народа, что дело было вовсе не в рецептах, дело было в загадочном образе их создательницы. Именно он пользовался спросом. Закрадывалось у нее и подозрение — только подозрение, — что, возможно, бабушка Мэри не стала расширять свой бизнес в том числе из опасения, что он помешает ей заботиться о внучках.
И это лишь усугубляло терзания Клер.
И тем не менее разве могла она сейчас пойти на попятную? Она столько сил положила на то, чтобы о ней узнали за пределами Бэскома, и теперь успех превратил ее в сороку, собирающую блестящие безделушки. Ей столько всего надо было доказать. Но будет ли этого достаточно? Сдаться, особенно теперь, когда ее одолевали сомнения, значило признать, что ее дар на самом деле всего лишь фикция, миф, зависящий от того, насколько хорошо она способна его продать.
— Эй, тебе что, нехорошо? — забеспокоилась Сидни, когда они дошли до грузовичка Генри на парковке, и Клер за все это время не проронила ни слова.
— Прости. Все в порядке, — улыбнулась Клер. — Знаешь, что мне вспомнилось вчера вечером впервые за долгое время? Инжирно-перечный хлеб. Когда я сегодня утром проснулась, я могла бы поклясться, что даже чувствую его аромат.