— Вероятно, она все это считала неважным, такое тебе никогда в голову не приходило? — Тайлер поцеловал ее и двинулся к выходу. Он чувствовал, что что-то не так, но не хотел давить на жену. — Приходи спать.
Клер встала из-за стола и подошла к противоположной стене, где в ее маленьком кабинете располагались книжные полки. Там стояли все ее кулинарные книги. Одна из полок была целиком отдана под дневники бабушки Мэри — маленькие и тонкие, размером с небольшой блокнот. И у всех у них были черные обложки, за исключением нескольких красных; видимо, бабушка Мэри покупала их, когда в магазине не оказывалось черных. Все они были пронумерованы с внутренней стороны обложки, так что Клер знала, в каком порядке они должны идти — хроника жизни ее бабушки в рецептах и советах по садоводству, время от времени перемежаемых заметками о погоде или о том, что бабушка в тот день надевала. О людях в ее дневниках не было ни одного слова, но по записям о готовке Клер могла сделать выводы о тех или иных крупных событиях, имевших место в жизни бабушки Мэри. К примеру, в дневнике под номером шестьдесят четыре та начала писать о шоколадно-желейном торте и примочках, снимавших зуд при ветрянке, из чего Клер заключила, что примерно в это время в доме появились две ее внучки.
Клер взглянула на форзац дневника с именем Карла. Номер семнадцатый. Она отсчитала нужное количество корешков и поставила дневник на полку к остальным. Потом провела пальцем по тонким корешкам. Всего их насчитывалось сто десять. Номера третий, девятый, двадцать седьмой и тридцать первый отсутствовали — как и все те, которые следовали за номером сто десятым, — видимо, надежно спрятанные в разных уголках дома.
Ее рука скользнула обратно к дневнику с именем Карла, но вместо него она вытащила соседний, следующий в хронологическом порядке. Дневник номер восемнадцать, если ей не изменяла память, содержал простые рецепты — без всяких цветов: ни тебе тюльпанов, ни фиалок, ни дягиля. Только то, что можно приготовить из самых обычных ингредиентов, имеющихся в любом доме. Клер всегда думала о нем как о дневнике того периода, когда Мэри вернулась к основам.
Она открыла дневник; там, на самой первой странице, был записан рецепт инжирно-перечного хлеба.
Клер улыбнулась: это навело ее на мысли о сестре. И внезапно слова, которые Сидни произнесла днем, обрели смысл. «Дело в тебе, а не в саде».
Еда — это всего лишь то, что ты выращиваешь, а рецепты — просто слова, записанные в блокноте.
Все они — ничто, пока не попадут в руки к нужному человеку.
И вот тогда-то и рождается настоящая магия.
На следующее утро Клер начала печь еще затемно. Вся кухня была заставлена мисками с оставленным подниматься тестом, и чем больше Клер пекла, тем больше ей казалось, что хлеб в духовке размножается сам собой. Каждый раз, открывая духовку, она вынимала больше батонов, чем ставила. В воздухе кухни висела белесая мучная пыль и пахло дрожжами.
Клер замешивала нарубленный крупными кусочками инжир в гору теста, когда в заднюю дверь раздался стук, возвещая о появлении Расселла.
— Входите, — произнесла она, формируя из теста батон и укладывая его на противне, после чего отточенным движением сделала на поверхности теста три аккуратных надреза.
Расселл медленно открыл дверь. На нем был тот же серый костюм, что и вчера. Теперь Клер обратила внимание на то, что выглядит он заметно поношенным. Гость настороженно огляделся по сторонам, проверяя, есть ли в кухне еще кто-то. Видимо, пытался понять, не рассказала ли Клер про него кому-нибудь, не передумала ли. Наверное, именно это было для него самой трудной частью игры, самой опасной ее частью. Теперь, когда Клер могла взглянуть на ситуацию более отстраненно, она начала понимать, почему ее мать связалась с ним, пусть и на короткое время. Лорелею всегда тянуло к людям авантюрного склада, которые вечно балансировали на грани фола. Рядом с ними она чувствовала себя живой.
— Интересно, — произнесла Клер, когда он наконец переступил через порог, — когда вы расспрашивали обо мне в городе, кто-нибудь рассказал вам о моей бабушке?
— О вашей бабушке? — переспросил Расселл. — Нет, разве что совсем вскользь.
— А когда вы общались с моей матерью, она никогда о ней не говорила?
Она сунула руки в стеганые рукавицы и наклонилась вытащить из духовки противень с очередными двумя батонами.
Расселл уклонился от ответа, заметив:
— Ну, Клер, как мы с вами теперь оба знаем, Лорелея не была вашей матерью.
Клер сняла батоны с противня и положила на решетку рядом с остальными — остывать.
— Однажды бабушка Мэри продала одной женщине бутылку масла из львиного зева, и на следующий день та женщина нашла фамильные изумруды, которые давным-давно считались потерянными. Оказалось, они были закопаны на заднем дворе, в банке из-под консервов, — сказала Клер, снимая рукавицы. — И таких историй о ней ходит масса. По правде говоря, я удивлена, что вы их не слышали.
— Дым и зеркала, — пожал плечами Расселл.
— В вашем мире — возможно, но не в моем.
Расселл был явно озадачен, и Клер видела, что ему это не нравится.
— Вы выписали мне чек или нет?
— Пока нет.
— Я же сказал, что приду за ним сегодня.
Клер подошла к блоку для хранения ножей и неторопливо вытащила оттуда хлебную пилу.
— Сначала вам придется удовлетворить мое любопытство относительно одного вопроса. — Она взяла со стола остывший батон и отрезала от него толстый ломоть. — Вы читали про мой леденцовый бизнес, а сами леденцы хоть раз пробовали?
— Я не люблю сладкого, — отрезал Расселл.
— Это меня не удивляет. Думаю, если бы вы их попробовали, это могло бы сэкономить нам обоим массу нервов. — Она положила ломоть хлеба на голубую тарелку и даже намазала его маслом. — Вот, попробуйте.
Она придвинула тарелку к Расселлу, который стоял в торце кухонного островка.
Он покосился на хлеб, потом вновь перевел взгляд на Клер:
— Спасибо, я не голоден.
— Я, видимо, не вполне ясно изложила свои условия. Попробуйте, в противном случае обсуждать нам с вами будет нечего.
Он не сводил с нее глаз, но желваки на скулах у него ходили ходуном.
— Вы отдаете себе отчет в том, что попытка отравить меня лишь привлечет дополнительное внимание к тому, что вы предпочли бы не предавать огласке?
— Я вовсе не пытаюсь вас отравить, — рассмеялась Клер. — Это инжирно-перечный хлеб, испеченный из продуктов, которые всегда есть у меня в шкафчиках.
Она отрезала себе ломоть от того же самого батона и откусила кусок. Корочка была твердой, а мякиш влажным, а жгучая острота перца неожиданно гармонично дополняла экзотическую сладость инжира. Клер не торопясь прожевала хлеб и проглотила его, демонстрируя, как ей вкусно.
— Я все равно не стану его есть, — сказал Расселл.
Клер улыбнулась:
— Что, по вашему мнению, сделает с вами этот хлеб, мистер Залер? Заставит вас передумать? Или все забыть? А может, устыдиться? Потому что все это мне под силу. Вот как я хороша в своем деле. Вот как хорошо обучила меня моя бабушка. — Она наклонилась к Расселлу и прошептала: — Попробуйте кусочек. Что, страшно?
Она чувствовала, как пульсирует под кожей, разбегаясь колючими мурашками, ее дар, ее решимость. Это ощущение придавало ей твердости, уверенности в своих силах. В своих корнях.
Расселл едва заметно переступил с ноги на ногу.
— Я ведь уже сказал, я не голоден.
Клер выпрямилась и покачала головой:
— Должна признать, ДНК-тест и фальшивое свидетельство о рождении — это был сильный ход. Но я раскусила ваш блеф.
Расселл в упор смотрел на нее своими серебристыми глазами, выжидая, но Клер лишь молча смотрела на него в ответ. Судя по всему, он пытался воспользоваться этой паузой, чтобы сообразить, какой еще рычаг можно задействовать. Однако внезапно он почему-то решил выйти из этого поединка взглядов, мигом растеряв весь свой кураж. Это была почти физическая трансформация, он словно бы даже стал меньше в размерах, так что костюм повис на нем мешком.
— Я дал вам слишком много времени на размышление. — Он сунул руки в карманы и отошел на несколько шагов. — Если бы я вчера потребовал у вас расплатиться со мной прямо на месте, вы отдали бы мне деньги. Я это видел. Что произошло?
— Я поговорила со своей сестрой, — ответила Клер просто. — Вы недооцениваете силу семьи. Я сама едва не сделала ту же ошибку.
— Но, Клер, я же сказал вам, что Лорелея не ваша….
— Мистер Залер, я не желаю больше ничего об этом слышать.
Ни слова не говоря, он развернулся и вышел прочь. Может, решил, что игра не стоит свеч. Может, просто устал. Может, отправился искать счастья где-нибудь в другом месте. Значит, она так никогда и не узнает, что навело его на мысль явиться к ней с этой историей. Он скрылся так неожиданно, что первым побуждением Клер было броситься за ним. Ей хотелось расспросить его о матери, разузнать у него то, что было известно ему о ней на самом деле, какие отношения связывали их в действительности. Всякие мелочи, которые сделали бы образ Лорелеи более выпуклым. Но Клер не стала этого делать. Она вполне может жить с сознанием того, что так и не узнает многого о своей бабке и матери. И с тем, что никогда не узнает, что было в том дневнике про Карла. Единственное, что она знала твердо: эти женщины составляют неотъемлемую часть ее жизни, неотъемлемую часть ее личности.
И что личность эта — одна из Уэверли.
Энн Эйнсли мыла посуду после завтрака (ее брат решительно отвергал возможность мыть его тонкий фарфор в посудомоечной машине), когда ей показалось, что где-то что-то горит. Она оторвалась от тарелок и повернула голову, проверяя, выключила ли духовку. Перед тем как мыть посуду, она слегка приоткрыла окно над раковиной, чтобы проветрить после приготовления завтрака. Энн потянула носом: запах гари шел с улицы.
Она оставила недомытую посуду и открыла дверь кухни.
На ходу вытирая мокрые руки о джинсы, она принялась оглядываться по сторонам, пока не увидела, что из ее тайного закутка идет дым. Неужели загорелся тепловой насос? Замечательно, подумала Энн. Теперь она л