— Молодец, старуха!
— Правильно, мамаша Пуарье!
И вдруг Софа вздрогнула и схватила Владимира за руку:
— Анюта!
Анюта вскакивает на ящик. Она немного похудела и стала более строгой. В голубых глазах исчезло мечтательное выражение и зажглись суровые огоньки.
— Женщины Монмартра! — говорит она. — Враг начал наступление. На фортах и у ворот идут жестокие бои. Есть раненые. Нам необходимы сестры милосердия. Чтобы перевязывать раненых, а если нужно — взять ружье и встать рядом с мужьями и братьями. Отстоим Коммуну!
— Отстоим! — как эхо проносится по площади.
Сердце Софьи переполняется гордостью за свою сестру. Только так и может говорить ее Анюта!
— Кто запишется в отряд сестер милосердия? — спрашивает Анна, и со всех сторон тянутся руки.
— Меня запиши, гражданка Жаклар!
— Меня, Аннет!
Здесь все знают свою Аннет. Она ведь секретарь женского Комитета бдительности на Монмартре.
Софья пробирается к сестре.
— Софа! Во сне это или наяву? Как ты сумела к нам попасть, родная ты моя девочка, — говорит Анюта, обнимая сестру и тормоша ее, словно действительно желая убедиться, не призрак ли перед ней.
— И Володя здесь! Пойдемте, я доведу вас до дома, вы отдохнете. А мне нужно скорее идти в госпиталь.
— Я с тобой, — говорит Софа.
По дороге она рассказывает Анюте о встрече с Томановской.
— Да, Лиза с нами. Она приехала сюда на второй день после провозглашения Коммуны. Была в Лондоне у Маркса, но не смогла там оставаться, когда тут такие жаркие дела.
Лиза очень предана революции и очень энергична. Она собирает всех женщин Парижа в Союз.
Сестры поворачивают на улицу Мирра. Госпиталь. Приносят все новых раненых. Не хватает коек. Девушки в белых косынках с красным крестом стараются успеть повсюду. Они и за санитарок, и за сестер, и за врачей. Врачей мало. Лекарств тоже.
— Софа, — говорит Анюта, — вот тебе белый халат, будешь помогать.
Она открывает дверь в палату и зовет:
— Катя!
К ним выходит молодая женщина со смуглым лицом и твердо очерченным подбородком. Карие глаза ее смотрят внимательно и чуть устало.
— Это Катя Бартенева, — обращается Анюта к сестре. — Ты будешь в ее распоряжении.
— Знакомься, Катя, моя сестра.
— Я очень рада, — говорит Катя, — нам так нужны люди.
Софья проходит в палату. По стенам тесными рядами стоят койки. В проходах тоже. Только что принесли тяжелораненого. Он без сознания. Ранен в голову. Кровь алым пятном расползается по повязке, сделанной наскоро на поле боя.
Катя осторожно снимает бинты, промывает рану. И хотя Софа с детства боится крови, она помогает Кате.
Не умолкает канонада. Где-то совсем близко разорвался снаряд. Из окон посыпались стекла.
— Почему не стреляете? Дайте мое шаспо. Вперед за Коммуну! — бредит раненый.
Софа берет его за руку, подносит к губам чашку с водой.
— Успокойтесь, — говорит она. — Ваше шаспо в надежных руках. Мы никому не отдадим нашу Коммуну.
ГЛАВА XXXIII
Женщины с ведерками и кистями ходят по улицам, расклеивают прокламации. У прокламаций сейчас же собирается народ.
«К гражданкам Парижа!
Париж подвергнут блокаде. Париж подвергнут бомбардировке… Гражданки, где наши дети, наши братья и наши мужья? Слышите ли вы рев пушек и священный призывный звон тревоги?
К оружию! Отечество в опасности!
…Эта борьба насмерть — конечный акт вечного антогонизма между правом и силой, трудом и эксплуатацией, народом и его палачами.
Наши враги — это привилегированные существующего строя, все те, которые всегда жили нашим по́том и жирели нашей нуждой.
Они видели, как народ восстал, восклицая: «Нет обязанностей без прав, нет прав без обязанностей. Мы хотим труда, но чтобы самим пользоваться его плодами. Не надо эксплуататоров, не надо хозяев. Труд и благосостояние для всех, самоуправление народа, Коммуна! Жить и работать свободно, или умереть в борьбе!»
И вот страх предстать пред народным судом побудил наших врагов к величайшему преступлению — гражданской войне.
Гражданки, настал решительный час! Надо покончить со старым миром! Мы хотим быть свободными! И не одна Франция теперь поднимается, глаза всех цивилизованных народов направлены на Париж, они ждут нашей победы, чтобы в свою очередь освободиться. Даже Германия, королевские армии которой опустошили наше отечество, обрекая на смерть его демократические и национальные стремления, — даже она потрясена и опалена дыханием революции. Вот уже шесть месяцев, как она на осадном положении, а ее депутаты в тюрьме. Даже в России едва гибнут защитники свободы, как на их место появляется новое поколение, готовое в свою очередь бороться и умереть за республику и социальное переустройство…
Гражданки, примем решение объединиться, поможем нашему делу!.. К воротам Парижа, на баррикады!.. И если оружие и штыки разобраны нашими братьями, у нас останутся еще булыжники с мостовой, чтобы сразить ими изменников…»
Люди толпятся возле афиш, читают молча или говорят с соседями. Они потрясены глубокой убежденностью и страстностью строк. Особенно взволнованы женщины. Это ведь к ним обращены слова призыва.
— Куда? К кому идти? — спрашивают они.
Воззвание подписано несколькими француженками и Дмитриевой. Это, видимо, русская. Они слышали о ней. Кто-то видел ее во главе отряда женщин. И в секции Интернационала, на улице Аррас, 3…
Они не ошиблись. Все свое время, все свои силы Лиза отдавала Коммуне.
Сразу же по приезде она начала собирать женщин. Вместе со своими французскими подругами написала воззвание. Она постаралась внести в него дух Интернационала. О, теперь она знала, о чем говорить, не так, как тогда на Никольском рынке. И все же она волновалась — откликнутся ли парижские женщины? Дойдут ли до их души и сердца те думы, которые день и ночь жгли ее? Почувствуют ли они, что именно теперь настал час — победить или умереть?
Прошло два дня. На 9 апреля в гимназии на авеню Монтень был назначен митинг. Здесь должно было быть положено начало Союзу женщин.
Женщины стали собираться. Идут поодиночке, идут целым домом, кварталом, идут толпой. Работницы, прачки, модистки, консьержки[10], продавщицы магазинов. Заполнен самый большой зал в гимназии, классы, коридоры. Женщины толпятся у входной двери, на улице. Уже невозможно ни выйти, ни войти.
На первое собрание пришло около двух тысяч. Все они записались в Союз. В каждом из двадцати округов Парижа был создан комитет.
Женщины спешно учились владеть оружием, перевязывать раненых. «Коммуна или смерть!» — таковы были сейчас их цель и смысл жизни.
24 апреля Лиза писала в Лондон, секретарю Генерального совета Герману Юнгу:
«Милостивый государь!
По почте отправлять письма невозможно, всякая связь прервана, все попадает в руки версальцев… Я вам послала телеграмму из Кале и письмо из Парижа, но с тех пор, несмотря на все мои поиски и расспросы, я не могла найти никого, кто бы собирался в Лондон…
Мы поднимаем всех женщин Парижа. Я созываю публичные собрания. Мы учредили во всех округах в помещениях мэрий женские комитеты и, кроме того, Центральный Комитет… Мне приходится выступать каждый вечер, много писать… Если Коммуна победит, наша организация превратится из политической в социальную, и мы образуем секции Интернационала. Эта идея имеет большой успех. Наши собрания посещают от трех до четырех тысяч женщин…
Дела Коммуны идут хорошо, но в начале было совершено много ошибок.
…Как вы поживаете? Я всегда вспоминаю о всех вас в свободное время, которого у меня, впрочем, очень мало. Жму руку вам, вашей семье и семье Маркса. Что поделывает Женни?
Если бы положение Парижа не было таким критическим, я очень хотела бы, чтобы Женни была здесь. Здесь столько дела.
Лиза».
Все чаще завязывалась перестрелка между парижанами и версальцами. На фортах, у ворот происходили бои. Женщины сражались вместе с мужчинами. В черных платьях, подпоясанных красными шарфами, в федератках с алыми кокардами национальных гвардейцев, они своей бодростью и бесстрашием поддерживали мужество коммунаров. Их звали амазонками. Про них сложили песню:
Так изящны и столько в них склада,
Что любая годна для парада!
Это лучший во Франции полк,
Пусть возьмут это тьеровцы в толк!
Ну и храбры же наши девчонки!
Носят все, как одна, амазонки.
На версальцев, сплотясь в батальон,
Льют горячий свинцовый бульон!
Эту песню распевали в домах и на улицах, под звуки этой песни маршировали национальные гвардейцы. Амазонками гордился весь Париж.
Когда какая-то группа женщин, напуганная частой перестрелкой, расклеила по городу афиши, в которых призывала к примирению с Версалем, амазонки ответили:
«…Требовать примирения между свободой и деспотизмом, между народом и его палачами!
Нет! Не мира, а войны, — войны без пощады, — вот чего требуют парижские работницы!
Примирение было бы теперь равносильно измене, отречению от всех верований рабочего класса…
Париж не уступит, потому что знамя его есть знамя будущего.
Пробил решительный час… Да здравствуют рабочие! Долой палачей!
Больше действий, больше энергии!..
Парижские женщины докажут Франции и всему миру, что они также способны в минуту крайней опасности, наравне со своими братьями, проливать кровь на баррикадах, на укреплениях и у ворот Парижа… Парижские женщины решились дружно защищать Коммуну…
Да здравствует всемирная социальная республика! Да здравствует труд! Да здравствует Коммуна!
Члены ЦК Союза женщин: Лемель, Жакье, Лефевр, Лелю, Дмитриева».
— Молодцы амазонки, хорошо ответили! — говорили парижане.
— Долой нечисть!
Люди всюду срывали предательские афишки и топтали их ногами.