— Я сейчас оденусь, — вместо ответа сказал Корчак, — пан… пан…
— Казимир, — быстро ответил гость.
У дома, где помещались частные ясли Савицкой, Корчак попросил пана Казимира подождать. Вышел он не скоро и жестом пригласил ночного гостя в дом. Заспанная и недовольная няня сердитым шепотом предупредила, что на ребенка можно посмотреть только издали, и пошла вперед, освещая путь керосиновой лампой.
Ясик лежал в крайней от двери кроватке, засунув под голову ладошку, и тихонько причмокивал во сне. Вошедший сделал порывистое движение к кроватке и, видимо, с огромным трудом заставил себя остановиться. Протянутая рука его повисла в воздухе и медленно опустилась.
Несколько минут он, не отрываясь, смотрел на ребенка, прислушиваясь к его тихому ровному дыханию и беззвучно шевеля губами. Потом он осторожно вышел из спальни.
Корчак ждал его в гостиной. Мельком взглянув на взволнованное лицо посетителя, он отвернулся и спокойно заметил:
— Прекрасный малыш, не правда ли?
Посетитель ответил не сразу.
— По-моему, мальчик очень похож на отца, — сказал он тихо. — Как вы думаете? Хотя, прошу прощения, вы ведь не знакомы с отцом.
— Если вы похожи на брата, то ребенок — вылитый отец, — улыбнулся Корчак, глядя прямо в светлые, почти детские глаза «дяди».
Они попрощались на улице, крепко, по-мужски пожав руки, — большой писатель и страстный революционер, оба отдавшие детям свою любовь, свои горячие сердца.
Через десять лет узнает Януш Корчак о замечательном человеке — организаторе детских коммун, о человеке, спасшем сотни тысяч детских жизней, — и, может быть, вспомнит ту ночь и высокого, взволнованного человека, который любил детей «так, как никого в жизни», и который впервые увидел своего восьмимесячного сына. Он видел его всего несколько минут и снова расстался с ним на семь долгих и трудных лет.
НАША РЕВОЛЮЦИЯ В ЯВНОЙ ОПАСНОСТИ… СИЛЫ ПРОТИВНИКА ОРГАНИЗУЮТСЯ. КОНТРРЕВОЛЮЦИОНЕРЫ ДЕЙСТВУЮТ В СТРАНЕ, S РАЗНЫХ МЕСТАХ ВЕРБУЯ СВОИ ОТРЯДЫ… МЫ ДОЛЖНЫ ПОСЛАТЬ НА ЭТОТ ФРОНТ, САМЫЙ ОПАСНЫЙ И САМЫЙ ЖЕСТОКИЙ, РЕШИТЕЛЬНЫХ. ТВЕРДЫХ, ПРЕДАННЫХ, НА ВСЕ ГОТОВЫХ ДЛЯ ЗАЩИТЫ ЗАВОЕВАНИЙ РЕВОЛЮЦИИ ТОВАРИЩЕЙ. ТЕПЕРЬ БОРЬБА — ГРУДЬ С ГРУДЬЮ, БОРЬБА НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ.
ГОРОХОВАЯ, ДОМ 2
Несколько выстрелов прорезали сухой морозный воздух, Прохожие шарахнулись в подъезды и подворотни, кто-то испуганно вскрикнул. Несколько пуль ударило в кузов машины, одна пробила ветровое стекло. Машина рванулась вперед, будто сделала прыжок. Ильич удивленно обернулся в сторону, откуда стреляли, но в ту же секунду сидевший рядом Фриц Платтен пригнул голову Ленина вниз. А выстрелы продолжали греметь — теперь уже вслед машине.
На полной скорости машина влетела в переулок и остановилась.
Шофер рывком открыл дверцу.
— Все живы? — побелевшими от волнения губами спросил он. Увидев, что все благополучно, он облегченно вздохнул и вытер со лба тяжелые капли пота.
— Счастливо отделались! Если бы в шину попали — не уехать бы нам.
Ильич удивленно посмотрел на пробитое стекло, потом перевел взгляд на своего спутника и вдруг очень осторожно взял руку Платтена.
— Вы ранены? — быстро спросил Ленин по-французски.
— О, это есть пустяки, — ответил Платтен по-русски, доставая платок и прикладывая его к руке, — пустяки, царапина, — добавил он.
Ильич повернулся к шоферу.
— Пожалуйста, поезжайте быстрее, товарищ Платтен ранен.
До Смольного ехали молча. Ленин то и дело поглядывал на руку Платтена, на красное пятно, проступающее на платке, и все больше и больше хмурился. Платтен и Мария Ильинична смотрели в окна, на затянутые питерским туманом улицы. Они знали, кому были предназначены пули. Они поняли, что пуля скользнула по руке Платтена в тот самый момент, когда он пригнул голову Ильича. Значит…
…Дзержинский встал и заходил по комнате. Он до мельчайших подробностей видел перед собой всю эту картину, хотя и приехал на место через полчаса после покушения. На улице еще толпился народ, рабочие и солдаты, только что слушавшие в Михайловском манеже страстное выступление Ильича, запрудили улицу. Они требовали немедленно найти стрелявших. Немедленно!
И вот прошло уже три недели. И каждый день сюда, на Гороховую улицу, в помещение бывшего градоначальства, где сейчас находилась Всероссийская чрезвычайная комиссия при Совете Народных Комиссаров по борьбе с контрреволюцией и саботажем, приходили рабочие или солдаты. Приходили группами и в одиночку, а то и целые делегации. Они хотели знать, пойманы ли те, кто стрелял в Ильича. Они требовали. И они были правы.
Три недели — слишком большой срок, преступники давно могли покинуть город. И они, наверное, сделали это. Но важно было не только, кто стрелял, — важнее, кто направлял руку преступников.
Созданная 7 декабря 1917 года Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией должна была узнать это. Рабочие вправе требовать, чтоб узнали они как можно скорее, кто стрелял в их вождя. Рабочим не было никакого дела, что в ВЧК всего 23 сотрудника, включая вахтеров, что вся канцелярия помещается в портфеле ее председателя Дзержинского, что касса — 1000 рублей — находится в столе заместителя председателя Якова Петерса…
Феликс Эдмундович подошел к окну. Было еще рано, но синие петроградские сумерки уже давно вступили в свои права. Рядом, на Невском, проносятся санки, идут люди. Кто эти люди — враги, друзья, перепуганные революцией обыватели?
Как разгадать врага, как узнать его среди сотен тысяч людей?
Дзержинский усмехнулся, вспомнив недавний разговор с одним товарищем. Старый подпольщик, много лет проведший в тюрьмах и на каторге, десятки раз отважно смотревший в глаза смерти, испугался, когда ему предложили пойти работать в ВЧК.
— У меня же нет никакого опыта!
— Я тоже не кончал никаких курсов чекистов, — ответил Дзержинский.
Он мог бы добавить, что Свердлов нигде не учился быть председателем ВЦИК, Ленин не кончал школы, где готовят председателей Совета Народных Комиссаров. Да и сами народные комиссары прошли лишь один университет — работу в партии. Такими были и первые чекисты — первые помощники Феликса Эдмундовича, за плечами которых — годы подпольной работы, годы тюрем, каторги, ссылки. У них нет опыта работы в ВЧК. Но у них есть то, что на первых шагах поможет заменить этот опыт.
Дзержинский отошел от окна и снова углубился в бумаги. С каждым днем их становилось все больше и больше — непрерывным потоком шли письма. Каждое нужно прочитать, на каждое ответить. Ведь за каждым письмом — люди, живые люди.
В углу стола грудой лежали протоколы допросов — вредители, саботажники, явные и скрытые враги Советской власти. Надо решить, кого выпустить, кого передать на поруки, кого — в трибунал.
Дзержинский работал, но мысль о покушении на Ильича не давала покоя. Десятки людей прошли перед ним за эти дни. Яростные, злобные враги — они не скрывали своей ненависти к Советской власти и ее вождям. Но стреляли не они.
Кто стрелял и кто направлял руку стрелявшего?
С первых же дней существования Советской власти иностранные посольства стали оказывать самую активную поддержку врагам революции. Уже 9 декабря 1917 года «Известия ВЦИК» напечатали статью, разоблачавшую связь американского посла Фрэнсиса с контрреволюцией.
Французские, английские, американские дипломаты не гнушались ничем. Они поддерживали царских генералов Каледина и Дутова, собиравших на Дону армию для борьбы с Советской властью, поддерживали заговорщиков в Петрограде, снабжали всех, кто готов был идти против Советов, деньгами и оружием.
18 декабря ВЧК получила сведения о том, что на 5 января 1918 года намечено контрреволюционное выступление в Петрограде. Заговорщики надеялись провести вооруженную демонстрацию и были уверены, что к ним присоединятся воинские части. Демонстрация, по замыслу контрреволюции, должна была перейти в вооруженное восстание.
Конечно, демонстрация не состоялась — ни воинские части, ни население города не присоединились к жалкой кучке заговорщиков. Но враг не терял надежды — он еще не раз и не два будет пытаться свергнуть Советскую власть, будет стрелять из-за угла в вождей революции…
Дзержинский посмотрел на часы и резко встал. Привычным движением поправив солдатский пояс, туго стягивающий гимнастерку, он надел длинную шинель и вышел из комнаты. В коридоре было пусто — все сотрудники на заданиях. Только в нескольких комнатах работали члены коллегии ВЧК.
Феликс Эдмундович слегка толкнул одну дверь и вошел в комнату. Яков Христофорович Петерс — крепкий, широкоплечий, с волевым упрямым подбородком и густой копной вьющихся волос, быстро встал навстречу Дзержинскому.
— Сведений с Невского нет?
Петерс пожал плечами.
— Меня это начинает беспокоить.
Дзержинский еще раз взглянул на часы.
— Когда закрываются кафе и рестораны?
— Я давно в них не бывал, Феликс Эдмундович, все как-то некогда, — улыбнулся Петерс.
Он еще хотел что-то сказать, но не успел: быстро вошел запыхавшийся сотрудник.
— Они уходят! — с порога крикнул он. — Что делать?
— Почему же вы не выполнили приказа? Ведь вас же специально для этого направили…
Сотрудник виновато посмотрел на Петерса, лотом на молчавшего Дзержинского.
— Так ведь… — сотрудник развел руками, — тут получилось совсем не так, как мы думали. Я сидел совсем близко, все слышал. Они ждали своего главаря. А он не явился. Они ждали его до последней минуты. Сейчас кафе закрывается. И вот они решили пойти к нему домой. Я так думаю — брать их нельзя… Но… — Он опять развел руками и посмотрел на Дзержинского.
Феликс Эдмундович внимательно рассматривал сотрудника. Ему было лет девятнадцать-двадцать, на щеках пылал девичий румянец, над верхней губой чернел еще не тронутый бритвой пушок.
— Вы правильно сделали, что не задержали офицеров, — сказал Дзержинский, — и хорошо, что приняли решение самостоятельно. Но плохо, что теперь растерялись. Не машите руками и четко отвечайте на вопросы. Вы знаете, куда пошли офицеры?