— Я имею сообщить вам, господа, что я — следователь ВЧК. Руки вверх! И не вздумайте сопротивляться — дом окружен!..
Через несколько дней Вера возвращалась с дежурства. Был теплый майский вечер, и, как тогда, несколько дней назад, ярко горели купола кремлевских соборов, с реки дул свежий ветерок, а вода казалась черной и таинственной. Вера вспомнила исчезнувшего куда-то Иванова, но думать о нем ей не хотелось — хотелось думать о чем-нибудь хорошем, радостном. Недалеко от Лубянской площади ее обогнала открытая машина. Машина вдруг остановилась, из нее вышли двое и направились к Вере. Одного — командира полка латышских стрелков — Вера узнала сразу. Второй был незнаком. Они подошли к ней.
— Так вот кто нам помог избежать массового кровопролития, вот кто спас жизнь тысяч людей! — сказал, улыбаясь, незнакомый и протянул ей руку с длинными тонкими красивыми пальцами.
Вера почему-то подумала, что такие пальцы должны быть у художника или музыканта. И лицо такое тонкое, одухотворенное, с горящими глазами, внимательно смотрящими сейчас на нее.
— Когда-нибудь наступит такое время, Вера, когда не будет литься кровь, когда повсюду будет звучать музыка… Вы, наверное, соскучились по хорошей музыке, хотели бы покружиться в вальсе? — неожиданно спросил он, прищурив ставшие вдруг веселыми глаза.
— Откуда вы знаете? — почему-то смутилась Вера.
— Председатель ВЧК обязан все знать, — серьезно ответил Дзержинский, но глаза его смеялись.
МЫ, КОММУНИСТЫ, ДОЛЖНЫ ЖИТЬ ТАК, ЧТОБЫ ШИРОЧАЙШИЕ МАССЫ ТРУДЯЩИХСЯ ВИДЕЛИ, ЧТО МЫ СЛУГИ НАРОДА, ЧТО ПОБЕДОЙ РЕВОЛЮЦИИ И ВЛАСТЬЮ МЫ ПОЛЬЗУЕМСЯ НЕ ДЛЯ СЕБЯ…
«ЗАГОВОР» ЧЕКИСТОВ
Часто после заседания Совета Народных Комиссаров Дзержинский подолгу беседовал с Лениным. Много срочных и очень важных вопросов надо было решить председателю ВЧК с Председателем Совнаркома, о многом надо было поговорить двум старым товарищам, двум большевикам, на плечи которых история возложила тяжелый и почетный груз.
Так было и на этот раз: они долго прогуливались по длинному коридору, потом Ильич пошел провожать Дзержинского.
— Да, кстати, Феликс Эдмундович, — сказал Ленин, прощаясь, — против меня тут был заговор, который я вовремя раскрыл. На этот раз я сам пресек все вылазки! Но на будущее предупредил заговорщиков: если подобное повторится — буду жаловаться Дзержинскому. То есть вам, Феликс Эдмундович. А вы уж примите меры! Понимаете, в чем дело: как-то на днях прихожу обедать, а на обед, изволите ли видеть, прекрасная молодая картошка на сливочном масле. Да, да, на чистейшем сливочном масле! Догадываетесь, в чем дело?
— Нет, Владимир Ильич, пока нет.
— Ай-яй-яй! Председателю ВЧК следовало бы быть более догадливым! Но я сразу понял. И очень строго, заметьте — очень строго, спрашиваю: откуда масло и картошка. Надежда Константиновна и Мария Ильинична переглянулись и говорят, что обед принесли из нашей столовой.
— А это была неправда? — быстро спросил Дзержинский.
— Нет, это-то была правда, картошка действительно была изжарена в столовой. Но и картошку и масло кто-то специально привез из провинции для меня. Вы понимаете, какое безобразие? Все, что осталось, я приказал немедленно отдать в общий котел. Ну, а уж ту, которую изжарили, пришлось съесть. Н-да-с! Вот такой был заговор, А картошка, скажу я вам, батенька, действительно была вкусная. — И Ленин, улыбнувшись, посмотрел на Дзержинского.
— Да, картошка действительно была вкусной, — глухо ответил Дзержинский, — только на сале.
— Что? — Ленин удивленно посмотрел на Дзержинского. — Почему на сале? И почему вы так волнуетесь, Феликс Эдмундович?
— Простите, Владимир Ильич, но я, очевидно, не подхожу для должности председателя ВЧК, если в своем собственном аппарате против меня устраивают заговор и я не могу его вовремя раскрыть. Только сейчас я понял.
И Дзержинский рассказал, как несколько дней назад ему подали очень вкусную картошку, поджаренную на настоящем сале.
— Понимаете, Владимир Ильич, я сразу заподозрил что-то неладное, — волновался Дзержинский. — Спрашиваю: «Откуда картошка и сало?»
— Вот видите, Феликс Эдмундович, чутье вас не обмануло.
— В основном обоняние, Владимир Ильич. Запах был такой чудесный, что… Да, так вот. Спрашиваю. А сторож, который мне принес картошку, отвечает: «Сегодня всем картошка с салом». Я опять не поверил: звоню ь столовую. Повар говорит то же самое. Кажется, все ясно. А мне все-таки не верится. Вышел в коридор, Спрашиваю первого попавшегося сотрудника: «Что сегодня было на обед?» Смотрит этот сотрудник на меня такими чистыми синими глазами и даже как будто удивляется. «Как что, — говорит, — картошка с салом. После нее очень пить хочется. Вот пошел попить».
— А вы уверены, что все были в сговоре? — серьезно спросил Ленин.
— Теперь почти уверен. И иду немедленно выяснять.
— Феликс Эдмундович, — Ленин дотронулся до рукава Дзержинского, — в связи с этим у меня две просьбы к вам, личные просьбы. Во-первых, прошу вас, позвоните мне и расскажите, действительно ли это так. И второе: если это так — вы уж, пожалуйста, не очень там бушуйте.
Вечером Дзержинский позвонил Ленину.
— Все так точно, Владимир Ильич.
— Значит, заговор? — расхохотался Ленин.
— Самый настоящий. И представьте себе — все сотрудники были в сговоре.
— А картошку откуда они взяли?
— Это тоже выяснил, Владимир Ильич. Один сотрудник привез несколько картофелин, другой — кусочек сала. И повара втянули в заговор и моих заместителей. Ну, что прикажете делать?
— А знаете, Феликс Эдмундович, я бы на вашем месте гордился таким аппаратом. Они должны быть очень хорошими чекистами, если устраивают заговор и сам председатель ЧК не может его раскрыть!
— Это верно, Владимир Ильич. — И Ленин почувствовал, что Дзержинский улыбнулся. — И, помня вашу просьбу, я не очень свирепствовал.
— Это тоже верно, Феликс Эдмундович! — И оба рассмеялись.
Ленин повесил трубку и углубился в бумаги. Несколько минут на губах его блуждала задумчивая улыбка, но скоро она исчезла. Между бровями легла суровая складка.
Страна голодала. Голодали рабочие и крестьяне, ученые и наркомы. Голодали и работали, отдавали жизни во имя будущего!
Шел тяжелый, героический 1918 год — первый год революции.
…ЭТОТ ЗАКАЛЕННЫЙ В БИТВАХ РЕВОЛЮЦИИ БОРЕЦ, С 20-ЛЕТНЕГО ВОЗРАСТА МНОГО РАЗ ОТВЕДАВШИЙ И ТЮРЬМЫ, И ЭТАП, И ССЫЛКУ… УДИВИТЕЛЬНО ДЕЛИКАТНЫЙ, МЯГКИЙ, НА РЕДКОСТЬ ПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК, С ЯСНОЙ ДУШОЙ, С НЕЖНЫМ СЕРДЦЕМ…
ДОКТОР
30 августа 1918 года Ленин был тяжело ранен. Стрелявшую в Ильича Фанни Каплан арестовали. Арестовали некоторых ее помощников. Но главные заговорщики, те, кто направлял руку Каплан, оставались еще на свободе. Они продолжали готовить новые убийства, продолжали делать все, чтоб нанести новые удары в спину молодой Советской республике.
В эти дни никто не знал, когда спит, ест, отдыхает Феликс Эдмундович. Его видели всюду — и в ЧК, и на квартирах арестованных заговорщиков, и на заводах, где рабочие ждали ответа: кто стрелял в Ильича. Но не было дня, чтоб Дзержинский не побывал в Кремле, на квартире Ленина. Он садился в маленькой комнатке, рядом с той, где врачи боролись за жизнь вождя, и терпеливо ждал. И когда врач выходил — его обступали товарищи. Дзержинский молча слушал, что говорил врач, и уходил, чтоб провести еще одну напряженную, бессонную ночь и чтоб назавтра снова прийти сюда, к двери, за которой борется со смертью Ленин.
Наконец настал такой день, когда врачи твердо сказали: опасность миновала. Пожалуй, это был самый счастливый день в жизни Дзержинского. И не только его самого: какой радостью, каким счастьем светились в тот день лица Свердлова и Луначарского, Семашко и Бонч-Бруевича, Цюрупы и всех наркомов, всех членов ЦК, бывших в это время в Москве! Газеты печатали бюллетени о здоровье Ленина, и тысячи людей с радостью прочитали строки о том, что опасность миновала.
Но раны были слишком тяжелыми, Ленин очень ослаб. Ему необходим полный покой. Никаких волнений! Даже разговаривать не разрешалось Ильичу.
У постели Ленина день и ночь дежурили врачи. Они категорически запрещали кому бы то ни было, кроме родных, входить в комнату Ленина, потому что знали: Ильич немедленно начнет расспрашивать о делах, начнет горячиться, волноваться.
Но Ленин все-таки нашел способ получать информацию: он расспрашивал дежуривших у его постели врачей. Чаще всех у постели Ленина дежурил доктор Вайсброд. Старый большевик, прекрасный врач, он готов был сутками находиться у постели Ильича, готов был, если понадобится, отдать ему всю свою кровь. Но он не мог молчать, когда Ильич задавал вопросы. Доктор пытался уговорить Владимира Ильича, объяснял, как вредно больному разговаривать, просил, умолял. Ильич соглашался, умолкал, но проходило немного времени, и доктор снова слышал тихий голос Ленина.
Наконец доктор не выдержал и обратился к Свердлову:
— Яков Михайлович! Очень прошу вас, объясните Владимиру Ильичу. Меня он не слушается. А вас послушает.
— Вряд ли, — покачал Свердлов головой, — вот разве Феликса Эдмундовича. Как председателя ВЧК. — Свердлов, улыбаясь, посмотрел на Дзержинского.
— Думаю, что Ильич не испугается ЧК. Слышал я — человек он смелый. Но есть у него и другие неплохие качества. Одно из них мы, пожалуй, используем. — Дзержинский говорил серьезно, но глаза его лучились. — Расскажу по секрету.
Он взял врача под руку, отвел в сторону.
Сначала доктор слушал недоверчиво, но вдруг радостная улыбка осветила его суровое бородатое лицо, и оно стало почти совсем детским.
— Только — тайна! — Дзержинский приложил палец к губам.
— Разумеется. Врачи умеют хранить секреты, будьте спокойны.
Доктор Вайсброд вошел в комнату, где лежал Ленин, поздоровался, проверил пульс и температуру и опустился в кресло неподалеку от постели Ильича.