С суровым лицом Скавр прошел на середину.
– Как странно, – начал он, – но я говорил почти о том же как раз перед этим собранием. Я говорил о вещах, указывающих на разрушение наших древних систем правления и личного поведения членов правительства. В последние годы этот высочайший орган, состоящий из благороднейших людей Рима, теряет не только свою власть, но и свое достоинство. Нам – благороднейшим людям Рима! – больше не дозволяют прокладывать для Рима пути. Мы – благороднейшие люди Рима! – уже привыкли к тому, что народ – переменчивые, неквалифицированные, жадные, неразумные, кратковременные политики-дилетанты – сует нас лицом в грязь! С нами – с благороднейшими людьми Рима! – попросту не считаются! Наша мудрость, наш опыт, знатность наших семей, традиции, заложенные за время жизни многих поколений со времени основания Республики, – все это уже ничего не значит. Теперь значение имеет только народ. А я говорю вам, почтенные сенаторы, что народ не умеет править Римом!
Он повернулся к открытым дверям, в сторону колодца комиций.
– Какой народ участвует в народном собрании? – очень громко продолжал он. – Люди второго, третьего и даже четвертого классов, второстепенные всадники, амбициозные, желающие ворочать Римом, как своей лавочкой, торгаши и мелкие землевладельцы и даже кустари. Люди, называющие себя патронами, которые набирают себе клиентов среди сельчан и всяких дурачков! Люди, которые называют себя агентами, представителями, но даже не знают, что именно они представляют! Их личные дела им надоели, поэтому они зачастили в комиции, льстя себе надеждой, что в своих драгоценных трибах они могут управлять Римом лучше, чем мы в своей курии. Политические лицемеры треплют языками, и это действует как рвотное. Они несут чепуху, они встают на сторону того или другого народного трибуна и аплодируют, когда сенаторские прерогативы передаются всадникам! Они средние люди! Ни достаточно известные, чтобы принадлежать к первому классу центурий, ни достаточно низкие, чтобы заниматься лишь своим делом, как люди пятого класса и неимущие! Я повторяю, почтенные сенаторы, что народ не умеет править Римом! Слишком много власти дано плебсу! В своем самонадеянном высокомерии, при поддержке и подстрекательстве различных членов сената плебс теперь игнорирует наши советы, наши директивы и наших людей!
Все признали, что эта речь станет одной из тех знаменитых речей Скавра, что запоминаются надолго. Его личный секретарь и несколько других писарей дословно записывали все, что он говорил. А говорил он медленно, чтобы его слова запечатлевались правильно.
– Давно пора, – продолжал он торжественно, – нам, сенаторам, обратить этот процесс вспять. Давно пора показать народу, что это он младший в нашей системе совместного правления! – Скавр передохнул и стал говорить более спокойно. – Конечно, истоки этой эрозии власти сенаторов легко обнаруживаются. Это благородное учреждение ввело в старшие магистратуры слишком много выскочек, слишком много ядовитых грибов, слишком много «новых людей». Что значит сенат Рима для человека, который в лучшем случае полулатинянин из пограничных самнитов? Который первый раз прошел в консулы, держась за подол жены-патрицианки, которую он купил? И что значит сенат Рима для косоглазого гибрида с холмов Северного Пицена, кишащих кельтами?
Естественно, Скавр собирался атаковать Мария, этого следовало ожидать. Но он сначала отклонился от темы, и сенат почувствовал, что его хорошо отчитали. Поэтому сенаторы продолжали слушать, делая вид, что им интересно.
– Наши сыновья, почтенные сенаторы, – печально продолжал Скавр, – робкие создания, растущие в удушливой политической атмосфере! Сенат Рима задыхается. Как можем мы ждать от наших сыновей, чтобы, когда настанет их черед, они возглавили Рим, если народ их запугивает? Я говорю вам: уже сегодня вы должны начать учить своих сыновей, чтобы впоследствии они могли стать сильными ради сената – и безжалостными к народу! Заставьте их понять естественное превосходство сената! Подготовьте их к борьбе, чтобы поддерживать это естественное превосходство!
Он отошел от дверей и теперь обращался к скамье трибунов, которая была вся занята:
– Может ли кто-нибудь сказать мне, почему член этого благородного учреждения намеренно принижает его? А это случается на каждом шагу! Вот они сидят, называя себя не только сенаторами, но и народными трибунами! Служа двум хозяевам! Я говорю, и пусть они запомнят, что сначала они сенаторы, а уж потом народные трибуны. Их настоящий долг перед народом – учить народ подчиняться. Но выполняют ли они свой долг? Нет! Конечно нет! Некоторые из этих трибунов остаются лояльными к своему первому долгу, они сенаторы, я признаю и хвалю их за это. А некоторые ничего не делают ни для сената, ни для народа. Они слишком боятся, что если они сдвинутся к одному концу скамьи, а на противоположном конце кто-нибудь встанет, то они упадут и над ними будут смеяться. Но есть и такие, почтенные сенаторы, кто намеренно принижает значение этого благородного учреждения – сената Рима. Почему? Что может двигать ими в их желании разрушить естественный порядок вещей?
Десять трибунов сидели на скамье. Лояльные к сенату трибуны чопорно выпрямились, глаза их сверкали. Люди в середине скамьи слегка пригнулись, потупив голову. У активных трибунов лица были суровые, непокорные. Они ни в чем не раскаивались.
– Я могу сказать вам почему, коллеги-сенаторы, – произнес Скавр голосом, полным презрения. – Некоторые позволяют себя покупать, как подделку-безделушку на прилавке дешевого рынка. Этих людей мы понимаем! Но у других имеются более скрытые причины, и из этих людей первым в списке стоял Тиберий Семпроний Гракх. Я говорю о том типе народных трибунов, которые видят в народе инструмент для удовлетворения своих амбиций, о том типе трибунов, которые страстно желают стать Первым Человеком в Риме, не завоевав этого звания среди равных себе. Например, таких, как Сципион Эмилиан и Сципион Африканский, Эмилий Павел и – прошу извинить меня за смелость – Марк Эмилий Скавр, принцепс сената! Мы заимствовали слово у греков, чтобы описать народных трибунов вроде Тиберия и Гая Гракхов. Мы называем их демагогами. Однако мы не используем это слово в том смысле, в каком его употребляют греки. Наши демагоги не приводят весь город на Форум, требуя крови, не стаскивают сенаторов с лестницы курии, навязывая свою волю посредством массового насилия. Наши демагоги довольствуются тем, чтобы зажигать завсегдатаев комиция и навязывать свою волю через законотворчество. Конечно, время от времени случается насилие, но зачастую именно мы, сенаторы, вынуждены прибегать к насилию, чтобы восстановить статус-кво. Ибо наши демагоги – законодатели и авторы законопроектов – более ловкие, более мстительные, намного более опасные, чем простые подстрекатели мятежей. Они коррумпируют народ, чтобы осуществлять свои амбиции. И это, почтенные сенаторы, ниже всякого предела. И все же каждый день это происходит у нас на глазах, и каждый день это становится все откровеннее. Кратчайший путь к власти, легкая дорога к превосходству.
Он замолчал, сделал круг, левой рукой собрал массивные складки тоги, спускавшиеся с левого плеча, подвинул их к шее. Согнул оголенную правую руку, чтобы жестами подчеркивать наиболее важные моменты своей речи.
– Кратчайший путь к власти, легкая дорога к превосходству, – повторил он громко. – Все мы знаем этих людей, не так ли? Первый среди них – Гай Марий, наш высокочтимый старший консул, который, как я слышал, собирается опять стать консулом и опять в отсутствие! По нашему ли это происходит желанию? Нет! Конечно с помощью народа! Как еще мог Гай Марий попасть туда, где он сейчас, кроме как не с помощью народа? Некоторые из нас были против него, мы дрались зубами и ногтями, мы боролись до изнеможения, используя каждый законный способ из нашего арсенала! Все напрасно. Гая Мария поддерживает народ, его слушает народ, он сыплет деньги в кошельки некоторых народных трибунов. И таких предостаточно сегодня. Богатый, как Крёз, он может купить то, чего не может получить другим способом. Таков Гай Марий. Но я вышел сюда не для того, чтобы говорить о Гае Марии. Простите меня, почтенные сенаторы, за то, что я позволил своим эмоциям увести меня так далеко от главной темы моего выступления.
Он вернулся на прежнее место, повернулся лицом к возвышению, на котором сидели курульные магистры, и обратился к Гаю Меммию:
– Я поднялся, чтобы говорить о другом выскочке, менее заметном, чем Гай Марий. Выскочке, который утверждает, будто его предки были сенаторами. Он умеет говорить на хорошем греческом, образован, живет в своем доме при большом количестве слуг, следящих за тем, чтобы его взор никогда не оскорблял вид свиного помета. Сколько бы он ни утверждал обратное, он не римлянин из римлян! Я говорю о квесторе Гнее Помпее Страбоне, направленном этим почтенным учреждением служить наместнику Сардинии Титу Аннию Альбуцию. Кто такой этот Гней Помпей Страбон? Какой-то Помпей, который претендует на кровное родство с Помпеями, заседающими в этом сенате в течение нескольких поколений! Было бы интересно посмотреть, насколько близко это кровное родство. Богач, половина Северной Италии ходит в его клиентах, настоящий царь в границах своих собственных земель – вот кто такой этот Гней Помпей Страбон. – И Скавр заревел: – Члены сената, к чему идет это благородное учреждение, когда абсолютно новый сенатор в должности квестора имеет безрассудную смелость и глупость предавать суду своего начальника? Как же у нас мало молодых римлян, если мы не можем занять каких-то триста сидений истинно римскими задницами? Я воз-му-щен! Неужели этот Помпей Косоглазый действительно ничего не слыхал о правилах хорошего тона – а чего, собственно, следует ждать от сенатора, как не хорошего тона! – что мог даже подумать о том, чтобы обвинить своего начальника? Что с нами происходит, если мы позволяем таким, как этот Помпей Косоглазый, плюхнуться своей неотесанной задницей на сенаторский стул? И что происходит с ним, что он смеет так поступать? Невежество и отсутствие воспитания – вот что происходит! Некоторые вещи, почтенные сенаторы, просто – не – делаются! Например, нельзя подавать в суд на своего начальника или на близкого родственника. Не делаются такие вещи! Никогда! Глупый, тупой, дурно воспитанный, бесцеремонный, бестолковый! В нашем латинском языке слишком мало едких эпитетов, чтобы перечислить недостатки такого ядовитого гриба, как этот Гней Помпей Страбон, этот Помпей Косоглазый!