Толпа пришла в восхищение. Манцин был хорошим оратором, да и тема исключительности сенаторов его сильно задевала. Давно уже народ не щелкал сенат по носу. Многие влиятельные лидеры народа были обеспокоены тем, что их крыло в правительстве Рима теряло позиции. Так что в тот момент все было на стороне Гая Мария: общественное настроение, недовольство всадников, десять народных трибунов, готовых натянуть нос сенату.
Сенат огрызался, посылая своих лучших ораторов-плебеев выступать в собрании. Среди них был Луций Цецилий Метелл Далматик, великий понтифик, горячий сторонник своего младшего брата Свина, и только что выбранный старший консул Луций Кассий Лонгин. Но Марк Эмилий Скавр, который мог бы принести сенату много очков, был патрицием и поэтому не имел права выступать в народном собрании. Вынужденный стоять на ступенях дома сената, он смотрел вниз, в битком набитый ярусный колодец комиций, в котором заседало народное собрание. Скавру оставалось только беспомощно слушать.
– Они побьют нас, – сказал он цензору Фабию Максиму Эбурну, другому патрицию. – Будь проклят этот Гай Марий!
Невзирая на проклятия, Гай Марий победил. Безжалостная эпистолярная кампания увенчалась полным успехом: всадники и средний класс отвернулись от Метелла, размазав его имя, подорвав его политическое влияние. Конечно, со временем он вновь поднимется, связи его семьи слишком могущественны. Но в настоящий момент народное собрание, ловко ведомое Манцином, сняло с Метелла командование в Африке. Имя его в Риме было изгажено сильнее, чем свинарня в Нуманции. Народ лишил его должности, проведя закон, согласно которому командование в Африке было передано Гаю Марию. А поскольку закон – строго говоря, плебисцит – был вырезан на досках, его положили в архив под храмом. Прецедент был создан.
– Однако, – сказал Марий Сулле, как только закон приняли, – Метелл никогда не оставит мне своих солдат.
О, как многому надо научиться! Сколько всего он, патриций Корнелий, должен бы знать, но не знает! Иногда Сулла отчаивался узнать достаточно много, но потом думал, что ему повезло иметь такого командира, как Гай Марий. Марий всегда находил время и способ объяснить ему что-то и никогда не презирал за неосведомленность.
И сейчас Сулла пополнил свои знания, задав вопрос:
– Но разве солдаты не призваны Римом для войны с царем Югуртой? Разве они не должны оставаться в Африке до победы?
– Они не покинут Африку, только если Метелл захочет этого. Он должен будет объявить армии, что она оставлена для продолжения кампании. В этом случае его уход с поста командующего не повлияет на судьбу солдат. Но он может стать в позицию и заявить, что это он вербовал их и что срок их службы заканчивается одновременно с окончанием его срока. Зная Метелла, можно с уверенностью сказать: именно так он и поступит. Он распустит армию, посадит ее на корабли и отправит прямиком в Италию.
– И это означает, что ты должен будешь набрать новых солдат, – сказал Сулла. – Понимаю. – Потом он спросил: – А ты не мог бы подождать, пока он не привезет армию сюда, и потом переписать ее на свое имя?
– Можно, конечно, – ответил Гай Марий. – Но к несчастью, у меня не будет такого шанса. Луций Кассий собирается в Галлию воевать с германцами возле Толозы. Это надо сделать обязательно. Мы не можем мириться с полумиллионом германцев на границах нашей провинции. Думаю, Кассий уже написал Метеллу и попросил его передать армию ему для галльской кампании, прежде чем она покинет Африку.
– Значит, порядки таковы, – заметил Сулла.
– Да, такие вот дела. Луций Кассий – старший консул. Поэтому он первый имеет право выбора имеющихся войск. Метелл привезет с собой в Италию шесть отлично выученных и испытанных в боях легионов. И именно эти войска Кассий возьмет в Заальпийскую Галлию, не сомневайся. Мне же нужно начинать все сначала: набрать сырой состав, обучить его, снарядить, наполнить энтузиазмом, вызвать желание воевать с Югуртой. – Марий скорчил гримасу. – А это значит, что в первый год консульства у меня не будет времени выступить против Югурты. А это, в свою очередь, означает, что я должен быть уверен – мое командование в Африке пролонгируют еще на год. Иначе я сяду в лужу и кончу хуже, чем Свин.
– А теперь еще есть закон, записанный на досках, который создает прецедент для любого, кто захочет отобрать у тебя командование. – Сулла вздохнул. – Не так все просто, правда? Я никогда не думал о трудностях, с которыми можно столкнуться, просто чтобы выжить в политике, не говоря уже о том, чтобы способствовать могуществу Рима.
Слова Суллы рассмешили Мария. Он весело засмеялся и хлопнул Суллу по спине:
– Да, Луций Корнелий, это совсем не просто. Но именно поэтому и стоит это делать! Какой человек, способный и честный, захочет гладкой дороги? Чем более тернист путь, чем больше препятствий на пути, тем сильнее удовлетворение.
Это был ответ личностного характера, он не решил главную проблему Суллы.
– Вчера ты сказал мне, что Италия совершенно истощена. Столько людей погибло, что среди граждан Рима уже нельзя набрать войско. Сопротивление вербовщикам среди италийцев усиливается день ото дня. Где же ты найдешь достаточно призывников, чтобы набрать четыре полных легиона? Ведь ты сам говорил, что не можешь нанести поражение Югурте меньшей силой.
– Подожди, пока я не приступлю к выполнению обязанностей консула, Луций Корнелий, и увидишь. – Вот все, что Сулла смог узнать от него.
Во время празднования сатурналий благие намерения Суллы лопнули. В те дни, когда Клитумна и Никополис жили с ним в Риме, конец года всегда был очень веселым. Рабы возлежали, щелкая пальцами, а обе женщины бегали, хихикая и выполняя все их желания. Все очень много пили, и Сулла предоставлял свое место в их коммунальной постели любому рабу, выразившему такое желание. А когда сатурналии заканчивались, все возвращалось в норму, словно ничего непристойного и не происходило.
Но в этот первый год своего брака с Юлиллой Сулла отпраздновал сатурналии совсем по-другому. Ему пришлось провести первые рассветные часы в соседнем доме, в семье Гая Юлия Цезаря. Там тоже в течение трех дней, пока длился праздник, все было наоборот: рабам прислуживали их хозяева, рабы дарили им подарки. Потребовались специальные усилия, чтобы обеспечить еду и вино, чтобы все было восхитительно и в большом количестве. Но на самом деле ничего не изменилось. Бедные слуги возлежали на ложе неподвижно, как статуи, и смущенно улыбались Марции и Цезарю, когда те сновали между триклинием и кухней. Никто и не мечтал напиться, и уж определенно никому и в голову не приходило сделать что-нибудь этакое, что могло бы смутить всех, когда всё в доме вернется на прежние места.
– Было очень интересно, – сказал Сулла, когда он и Юлилла прощались на пороге в конце третьего дня праздника. Он держался очень осторожно, чтобы никто, даже Юлилла, не понял, сколько сарказма таилось в его словах.
– Было совсем неплохо, – согласилась Юлилла, следуя за Суллой в их собственный дом, где, ввиду отсутствия хозяина и хозяйки, рабам предоставили трехдневный отдых.
– Я рад, что ты так считаешь, – произнес Сулла, закрывая ворота на засов.
Юлилла вздохнула и потянулась:
– А завтра обед в честь Красса Оратора. Признаюсь, не могу дождаться, когда пойду туда.
Сулла остановился посреди атрия и повернулся, глядя на жену:
– Ты не пойдешь.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Только то, что сказал.
– Но… но я думала, что супруги тоже приглашены! – воскликнула она, лицо ее сморщилось.
– Некоторые супруги. Не ты.
– Но я хочу пойти! Все только и говорят что об этом обеде, все мои подруги завидуют – я сказала им, что пойду!
– Очень плохо. Ты не пойдешь, Юлилла.
Один из рабов встретил их возле дверей кабинета. Он был навеселе.
– О, как хорошо, вы уже дома! – брякнул он, покачиваясь. – Принесите мне немного вина, да поскорее!
– Сатурналии закончились, – очень мягко ответил Сулла. – Пошел вон, дурак!
Раб ушел, мгновенно протрезвев.
– Почему ты в таком зверском настроении? – требовательно поинтересовалась Юлилла, когда они вошли в спальню.
– Я не в зверском настроении, – ответил он, подходя к ней сзади и обнимая ее.
Она отодвинулась:
– Оставь меня!
– А в чем дело?
– Я хочу пойти на обед в честь Красса Оратора.
– Ты не можешь пойти.
– Почему?
– Потому, Юлилла, – терпеливо стал он ей объяснять, – что это не та вечеринка, которую одобрил бы твой отец. И супруги, которые там будут, – это женщины того сорта, которых твой отец тоже не одобрил бы.
– Но я больше не подчиняюсь отцу и могу делать все, что захочу.
– Это не так, и ты это знаешь. Ты перешла из рук отца в мои руки. И я говорю, что ты не пойдешь.
Не говоря ни слова, Юлилла подобрала с пола одежду, набросила тунику на свое тонкое тело. Потом повернулась и вышла из комнаты.
– Как угодно! – крикнул ей вслед Сулла.
Утром она была холодна с ним, но он никак на это не отреагировал. Когда же Сулла собрался на обед к Крассу Оратору, то ее нигде не смогли найти.
– Избалованная девчонка, – буркнул он.
Размолвка должна бы позабавить его. Но ему было невесело. Печаль поднималась откуда-то из глубины, гораздо глубже того пространства, которое занимала Юлилла. Его совсем не прельщала перспектива обедать в богатом доме аукциониста Квинта Грания, который устраивал этот обед. Когда Сулла получил приглашение, то был по-глупому доволен, расценив его как предложение наладить дружеские отношения в кругу молодых сенаторов. Потом он услышал всякие сплетни о таких пирушках и понял, что его пригласили из-за его темного прошлого. Это должно будет придать экзотики и развлечь аристократов.
Теперь, направляясь на эту вечеринку, он понял, в какую ловушку попал, женившись на Юлилле и пополнив ряды своей ровни. Да, это была ловушка. И пока он живет в Риме, из нее не вырваться. Хорошо Крассу Оратору – он-то мог безнаказанно посещать вечеринки, устраиваемые исключительно для того, чтобы бросать вызов эдикту его отца, регулирующему государственные расходы. Красс ничем не рисковал. Он легко позволял себе роскошь вести себя вульгарно и благоволить к таким выскочкам, как аукционист Квинт Граний.