Он спустился по лестнице от крепости к задней двери своего дома, шагая через три ступени, и так резко рванул дверь, что привратник упал и в ужасе вскрикнул.
– Заткнись, парень, я ведь не галл, и мы живем не триста лет назад!
Ворвавшись в дом, Марий принялся громко звать жену, рабов, банную прислугу.
– Я уже все приготовила, – отвечала похожая на царицу Юлия, пленительно улыбаясь. – Я так и знала, что ты будешь спешить. Горячая ванна ждет тебя, Гай Марий. – Она обернулась к Сулле все с той же мягкой, ласковой улыбкой. – Добро пожаловать, брат. Снаружи довольно холодно, ты не находишь? Отдохни пока в моей гостиной и согрейся у жаровни. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли немного вина.
– Ты права, там действительно прохладно, – отвечал Сулла, принимая кубок от свояченицы и направляясь следом за ней в гостиную. – Я привык к Африке. Поспевая за Великим, я несколько разгорячился, но теперь чувствую, что основательно озяб.
Она уселась напротив и доверительно наклонилась к нему:
– Что-нибудь не так?
– О, ты настоящая супруга! – отозвался он, невольно выдав себя горечью, прозвучавшей в голосе.
– Это потом, Луций Корнелий. Расскажи мне сперва, что не так.
Он криво улыбнулся, покачал головой:
– Ты знаешь, Юлия, я люблю этого человека, твоего мужа. Но иногда я готов поменяться местами с палачом и бросить его в Туллиан, как своего злейшего врага!
– Ну и что ж, – усмехнулась Юлия. – Со мной это тоже бывает. Ничего особенного тут нет. По-моему, это как раз нормально. Он действительно великий человек, и жить с ним очень непросто. Что он натворил?
– Пришел на инаугурацию в полном триумфальном облачении, – сообщил Сулла.
– О дорогой мой брат! Полагаю, он был недоволен тем, что попусту теряет время, и в результате успел всех их настроить против себя? – спросила эта преданная великому человеку супруга, ясная головушка.
– К счастью, я понял, что он собирается сделать, разглядел даже сквозь красную краску на его лице. – Сулла хмыкнул. – Эти его брови… После трех лет, проведенных с Гаем Марием, любой, если он не полный идиот, может угадать его мысли по движению бровей. Они так и скакали по красной физиономии. Да ты сама знаешь.
– О, я знаю! – И она широко, любяще улыбнулась.
– Я первым выскочил к нему навстречу и завопил что-то вроде того, что он все забыл. Тьфу! У меня в горле так и пересохло, язык прилип к гортани – я просто видел, как у него на кончике языка вертится приказание утопить меня в Тибре. Потом он увидел Квинта Цецилия Метелла и тут же изменил свои намерения. Ну и ну! Что за актер! Думаю, все, кроме Публия Рутилия, поверили, что он действительно позабыл, во что одет.
– Благодарю тебя за все, Луций Корнелий, – сказала Юлия.
– Не стоит, – отозвался он совершенно искренне.
– Еще горячего вина?
– Да, спасибо.
К вину Юлия принесла маленькие свежие булочки:
– Вот, только что из печи. На дрожжах, с колбасой. Очень вкусные. Мы все время готовим их для маленького Мария. Мальчик как раз в таком возрасте, когда не хочет есть того, что положено.
– А мои двое сорванцов лопают все, что только ни положи перед ними, – сказал Сулла, и лицо его засияло. – О, Юлия, они замечательные! Я никогда не понимал, как что-нибудь живое может быть таким… таким… идеальным!
– Я сама их очень люблю.
– Хотел бы я, чтобы и Юлилла их любила… – начал Сулла и замолчал. Лицо его омрачилось, потемнело.
– Знаю, – мягко отозвалась сестра Юлиллы.
– Что с ней происходит? Ты это понимаешь?
– Думаю, мы слишком избаловали ее. Ты ведь знаешь, наши отец с матерью не хотели четвертого ребенка. У них уже было два мальчика. Против моего рождения они не возражали, но на девочке решили покончить. Известие о грядущем рождении Юлиллы вызвало у них настоящий шок. Мы тогда были очень бедны. Так что, когда Юлилла немного подросла, все стали жалеть ее. Мне кажется, она всегда служила живым укором. Особенно отцу и матери: они ведь не хотели ее рождения. Что бы она ни натворила, ей все прощалось. Когда у нее заводились деньги, она легко тратила их на пустяки. Думаю, недостаток заключался именно в этом, и мы не помогли ей избавиться от него. Мы не воспитывали в ней терпения и выдержки. Юлилла всегда считала себя самой важной персоной во всем мироздании, она становилась эгоистичной, эгоцентричной, готовой прощать себе любые выходки. Мы все виноваты в этом несчастье. А теперь бедная Юлилла страдает.
– Она слишком много пьет.
– Знаю.
– Совсем не заботится о детях.
На глазах Юлии выступили слезы.
– И это я знаю.
– Что я могу сделать?
– Разве что расторгнуть этот брак, – произнесла Юлия, и слезы потекли по ее щекам.
Сулла развел руками. К его пальцам прилипли крошки.
– Как мне заниматься расторжением брака, если я немедленно уезжаю из Рима – воевать против германцев? И, кроме того, она мать моих детей. Я на самом деле любил ее, насколько вообще способен любить.
– Что ты такое говоришь, Луций Корнелий! Когда ты любишь – ты любишь! Как можно любить кого-то больше или меньше?
Сообразив, что сказал слишком много, Сулла прикусил язык.
– Я с детства не знал любви и не учился этому искусству, – произнес он, как будто извиняясь. – Я больше не люблю ее. На самом деле я ее ненавижу. Но она мать моей дочери и моего сына. И пока я не вернусь с войны против германцев, она все, что у них есть. Если я с ней разведусь, она что-нибудь вытворит в своем духе – эдакое театральное: сойдет с ума, покончит с собой, или сопьется, или учинит еще что-нибудь подобное.
– Да, ты прав. В разводе она может навредить детям куда больше. – Юлия вздохнула, вытерла мокрые глаза. – В нашей семье сейчас две женщины, которые вызывают беспокойство. Могу я предложить тебе другое решение?
– Да, конечно.
– Хорошо. Вторая – моя мать. Она несчастна, живя с моим братом Секстом, его женой и их сыном. Главное противоречие – между моей невесткой Клавдией и мамой. В основном потому, что она привыкла быть в доме хозяйкой. Они постоянно ссорятся между собой. Все Клавдии самодуры и властолюбивы и с презрением относятся к древним женским добродетелям, которые столь дороги моей матери. – Юлия всхлипнула, решительно тряхнула головой.
Сулла усиленно делал вид, будто понимает всю эту женскую логику.
– После смерти отца мама изменилась. Не думаю, что кто-нибудь из нас сознавал, какая прочная связь существовала между ними, как сильно она привыкла полагаться на его мудрость, на его советы. Теперь она становится своенравной и нервной, капризной, придирчивой. Гай Марий, увидев, какая неприятная складывается обстановка, предложил купить для мамы виллу на берегу моря, чтобы бедный Секст пожил в покое. Но она набросилась на него, как кошка, заявила, что знает: таким образом от нее просто хотят избавиться. И пусть, мол, ее считают клятвопреступницей, если она уйдет из своего дома!
– Ты хочешь, чтобы я пригласил Марцию жить со мной и Юлиллой? – спросил Сулла. – А почему она должна согласиться, коль скоро отказалась от виллы у моря?
– Да потому, что она знала: Гай Марий хочет от нее отделаться. И не собиралась доставлять своим переездом радость жене бедного Секста, – призналась Юлия откровенно. – Ты и Юлилла – совсем другое дело. Она будет жить совсем рядом – это во-первых. А во-вторых, она будет нужна. Полезна. И сможет приглядеть за младшей дочерью.
– А она захочет? – удивился Сулла. – Со слов Юлиллы я понял, что ее мать никогда к нам не приходит, хотя и живет рядом.
– Они с Юлиллой не в ладах. – Теперь, когда беспокойство отступило, Юлия снова улыбалась. – О, как они ссорятся! Стоит только Юлилле увидеть, как мама подходит к двери, она тут же гонит маму прочь. Но если ее пригласишь ты, Юлилла ничего не сможет сделать.
Сулла тоже улыбнулся:
– Похоже, ты хочешь, чтобы мой дом превратился в Тартар.
Юлия подняла брови:
– Тебе-то что за забота, Луций Корнелий? Ты, в конце концов, уезжаешь.
Сулла окунул пальцы в чашу с водой, поднесенную рабом.
– Благодарю тебя, Юлия. – Он чмокнул ее в щеку. – Завтра увижусь с Марцией и приглашу ее жить с нами. Я буду с ней откровенен. Если я буду знать, что моих детей любят, то смогу вынести разлуку с ними.
– Разве рабы плохо заботятся о них? – спросила Юлия.
– Рабы их только балуют и портят, – ответил Сулла. – Юлилла купила им самых лучших девушек в няньки, но это всего лишь рабы, Юлия! Гречанки, фракийки, девушки из кельтских племен, они полны своих суеверий, они следуют своим обычаям и думают на своем родном языке. И дети вырастают похожими на них, а родители превращаются в далекие авторитарные фигуры. Нет, я хочу, чтобы моих детей воспитывали правильно, чтобы истинная римлянка вырастила из них истинных римлян. Лучшей бабушки, чем стойкая представительница рода Марциев, мне и придумать трудно.
– Вот и хорошо, – сказала Юлия.
Они вышли из комнаты.
– Юлилла неверна мне? – спросил вдруг Сулла.
Юлия не стала изображать ужас или гнев:
– Сомневаюсь, Луций Корнелий. Вино – вот ее порок, а не мужчины. Ты, как мужчина, можешь считать разврат худшим пороком. Я не согласна. Думаю, пьянство матери может принести твоим детям больше вреда, чем ее распутство. Неверная жена всегда помнит о детях и не позволит себе спалить семейный кров. У пьющей же память плоха. – Она махнула рукой. – Сейчас главное – задействовать маму.
Гай Марий величественно вплыл в комнату, облаченный в тогу с пурпурной каймой. С головы до ног – воплощенный консул.
– Идем, идем, Луций Корнелий! Нужно закончить все это театрализованное представление до захода солнца!
Его жена и свояк обменялись печальными улыбками, и двое мужчин отправились на инаугурацию.
Марий сделал все, что мог, чтобы успокоить италийских союзников.
– Конечно, они не римляне, – сказал он на первом собрании сената в январские ноны, – но они самые близкие наши союзники и разделяют с нами полуостров. Кроме того, они разделяют с нами и кое-что другое: например, обеспечивают нас солдатами, когда возникает необходимость защищать Италию. С ними же обходятся плохо. Как вы знаете, досточтимые сенаторы, в настоящий момент в народном собрании слушается печальное дело: консул Марк Юний Силан обвинен народным трибуном Гнеем Домицием. Хотя слово «измена» до сих пор еще не прозвучало, смысл этого обвинения совершенно ясен: Марк Юний – один из тех консулов последних лет, что позволяли себе терять целые армии. В том числе легионы, полностью укомплектованные италийскими союзниками.