– Вот здесь мы будем жить долго, – сказал Марий, удовлетворенно кивая.
Ни Сулла, ни Маний Аквилий не сказали ни слова, но Квинт Серторий не выдержал:
– Если ты считаешь, что мы задержимся здесь надолго, то не проще ли разместить войска в Арелате или Глануме? Почему нужно оставаться именно здесь? Почему бы не поискать германцев и не схватиться с ними прежде, чем они доберутся до нас?
– Молодой Серторий, – ответил Марий, – германцы рассеяны сейчас по очень большим территориям. Кимвры, которые, казалось, намерены были двинуться вдоль Родана в западном направлении, теперь передумали и пошли в Испанию через земли арвернов. Тевтоны и тигурины ушли с земель эдуев и намерены осесть среди белгов. По крайней мере, так говорят мои источники. На самом деле об этом можно лишь гадать.
– А можно ли выяснить точно? – спросил Серторий.
– Каким это образом? У галлов нет причин любить нас, а получить информацию мы можем только от них. Они снабжают нас кое-какими сведениями лишь потому, что германцы не нужны им на их землях. Будь уверен в одном: когда германцы дойдут до Пиренеев, они повернут обратно. И я очень сомневаюсь, что белги обрадуются им больше, чем кельтиберы. Нет, на месте германцев я направился бы в Италию. Поэтому, Квинт Серторий, мы останемся здесь и будем ждать их. Мне все равно, сколько времени для этого понадобится. Пусть хоть несколько лет.
– За годы ожидания наша армия разложится, Гай Марий, а у тебя отберут командование, – заметил Маний Аквилий.
– Наша армия не разложится, потому что я займу ее работой, – парировал Марий. – У нас здесь сорок тысяч человек – неимущих. Государство кормит их, одевает, платит им. Когда они закончат службу, я прослежу, чтобы государство позаботилось о них. Но пока они служат, они лишь наемная сила государства. Как консул, я представляю здесь это государство. Следовательно, они моя наемная сила. И они обходятся мне в огромную сумму. Если в ответ на это от них требуется лишь сидеть на заднице в ожидании битвы – посчитай, во что обойдется нам это сражение, когда оно наступит! – Брови Мария то опускались, то поднимались, находясь все время в энергичном движении. – В их контракте не говорится о сидении на жопе в полном безделии в ожидании сражения. Они записались в армию государства и должны делать то, что велит им государство. Пока Рим платит им, они обязаны работать на Рим! И они будут работать! В этом году отремонтируем Домициеву дорогу от Немауса до Окела. В следующем – пророем судоходный канал от моря до Родана близ Арелата.
Некоторое время все молчали, восхищенно глядя на Мария и не зная, что сказать. Наконец Сулла присвистнул:
– Солдату платят за то, чтобы он сражался!
– Если он сам покупает свое снаряжение и ничего не ждет от государства в будущем, тогда может делать все, что захочет. В нашем случае дело обстоит иначе, – сказал Марий. – Когда солдаты не сражаются, пусть выполняют общественные работы. Хотя бы для того, чтобы лучше понимали, что находятся на службе у государства. Как любой служащий у нанимателя. Кроме того, это позволит поддерживать их в форме.
– А мы? – поинтересовался Сулла. – Кого ты намерен сделать из нас – инженеров или землекопов?
– Почему бы и нет? – фыркнул Марий.
– Для начала, я не нанимался на службу к государству, – произнес Сулла очень вежливо. – Я отдаю государству свое время даром, как все остальные легаты и трибуны.
Марий пристально посмотрел на него:
– Поверь мне, Луций Корнелий, я ценю этот дар. – На том он и закончил разговор.
Тем не менее Сулла ушел неудовлетворенный. Государственные работнички! Ну вот еще! Может быть, для неимущих это и справедливо, но никак не для трибунов и легатов. Он так ему и высказал прямо в лицо. Марий понял намек и отступил. Но то, о чем Сулла промолчал, тоже было правдой. Денежным вознаграждением для трибунов и легатов являются их доли в трофеях. Однако никто даже представления не имел о том, какие трофеи могут достаться им от германцев. Выручка от продажи пленных в рабство принадлежит полководцу – он не делит ее со своими легатами, трибунами, центурионами или солдатами, – и что-то подсказывало Сулле, что после этой многолетней кампании, кроме рабов, поживиться будет особенно нечем.
Вообще Сулле не нравился этот длительный, утомительный поход к Родану. Квинт Серторий рвался вперед, как собака на веревке, он вилял хвостом и трясся от удовольствия при малейшем намеке на активную деятельность. Он научился пользоваться геодезическими инструментами. Он наблюдал за работой инженеров, когда река вздувалась, когда случались оползни и рушились мосты. Он привел несколько центурий солдат, чтобы выкурить пиратов из одной пещеры. Он вкалывал, ремонтируя дороги. Он уходил вперед на разведку. Он даже вылечил и приручил молодого орла с перебитым крылом, и тот время от времени навещал своего спасителя. Любое зерно перемалывалось на мельнице по имени Квинт Серторий. Если не в чем-либо ином, то хотя бы в этом было очевидно: вот кровный родственник Гая Мария.
Но Сулле требовалась драма, ему насущно нужен был театр. Он достаточно разобрался в себе и понял, что теперь, когда он стал сенатором, это стало его уязвимым местом. В тридцать шесть он уже не думал, что сможет применять свои врожденные способности к драматическому искусству. До этого ужасного, бесконечного похода по дороге Эмилия Скавра и через Приморские Альпы он так радовался своей военной карьере! Она была наполнена действием, духом соревнования – он участвовал в битвах, создавал новую Африку. Но прокладка дорог? Но рытье каналов? Не для этого он пришел в Заальпийскую Галлию! Не для этого!
А поздней осенью пройдут консульские выборы, и Мария заменит кто-нибудь враждебно к нему настроенный. Все, что он сможет предъявить в конце своего второго консульства, будет великолепной дорогой, которая уже носит имя кого-то другого. Как может этот человек оставаться таким спокойным? Он даже не потрудился ответить Аквилию, когда тот прямо заметил, что у него, мол, могут отобрать командование. Что еще задумала арпинская лиса? Почему Марий не беспокоится?
И внезапно все эти раздражающие вопросы повылетали у Суллы из головы. Он заметил нечто чрезвычайно пикантное. В его глазах мелькнул интерес, в груди щекотнуло от удовольствия.
Около палатки старших трибунов разговаривали два человека. Именно это и увидел бы случайный свидетель. Но для Суллы эта сцена выглядела прологом к замечательному фарсу. Один, более высокий, – Гай Юлий Цезарь. Второй, ростом пониже, – Гай Лусий, племянник Великого Человека. Марий еще раньше поторопился уведомить сослуживцев, что племянник этот не кровный – по первой жене.
«Интересно, сразу ли мужчины узнают себе подобных при встрече?» – спросил себя Сулла, направляясь к ним. Цезарь, очевидно, был не из них, и все же Сулле стало ясно, что каждая клеточка в теле Цезаря била тревогу.
– О, Луций Корнелий! – воскликнул Гай Лусий. – Я как раз спрашивал у Гая Юлия, какова ночная жизнь в Арелате и не хочет ли он отправиться туда со мной.
Длинное, довольно симпатичное лицо Цезаря ничего не выражало: он нацепил на себя маску вежливости. Но Сулла видел, что он очень хочет покинуть эту компанию. Он отводил глаза от Лусия и нервно шевелил пальцами рук.
– Кажется, Луций Корнелий знает об этом лучше меня, – сказал Гай Юлий, переступив с ноги на ногу.
– О нет, Гай Юлий, не уходи! – запротестовал Лусий. – Чем нас больше, тем веселее! – И он захихикал.
– Извини, Гай Лусий, мне пора заступать на дежурство, – бросил Цезарь и быстро удалился.
Сулла подхватил Лусия под локоть и отвел подальше от палатки. И сразу же отнял руку.
Гай Лусий был очень хорош собой. Зеленые глаза под длинными ресницами, копна темно-рыжих кудрей, темные брови дугой, греческий нос – длинный, с горбинкой. Маленький Аполлон, подумал Сулла, молча глядя на него. Спокойно, без волнения. Вряд ли Марий положил глаз на молодого человека. Не похоже на Мария.
Поскольку семья надавила на Великого и заставила взять Гая Лусия к себе, Марий назначил того невыбранным военным трибуном: он подходил по возрасту. После чего Гай Марий предпочел забыть о существовании этого своего некровного племянника, пока не придет время и молодой человек не привлечет его внимания – хочется надеяться, что каким-нибудь смелым поступком или необыкновенными способностями.
– Гай Лусий, я хочу дать тебе совет, – жестко проговорил Сулла.
Длинные ресницы затрепетали, опустились.
– Буду признателен за любой совет, Луций Корнелий.
– Ты присоединился к нам только вчера, прибыв прямо из Рима… – начал Сулла.
– Нет, не из Рима, Луций Корнелий, – прервал его Лусий. – Из Ферентина. Мой дядя Гай Марий позволил мне остаться в Ферентине, потому что моя мать была больна.
«Вот оно что, – подумал Сулла. – Это объясняет грубоватую небрежность Мария по отношению к своему родственнику. До чего противно, наверное, было ему объяснять причину опоздания молодого человека, если сам Марий никогда не позволял этого себе!»
– Дядя до сих пор не пожелал меня увидеть, – посетовал Лусий. – Когда я смогу с ним встретиться?
– Не раньше, чем он тебя вызовет. И я сомневаюсь, что он вообще это сделает. Ты для него обуза, хотя бы потому, что кампания еще не началась, а ты уже требуешь к себе особого отношения. Ты опоздал!
– Но у меня мать болела! – возмущенно воскликнул Гай Лусий.
– У всех есть матери, Гай Лусий. Точнее, у всех они были. Многие из нас отправлялись в походы, покидая больных матерей. Многие узнавали о смерти матери, находясь от нее очень далеко. Многие из нас глубоко привязаны к матерям. Но обычно болезнь матери не считается уважительной причиной опоздания на военную службу. Полагаю, ты уже все разболтал своим товарищам по палатке?
– Да, – ответил Лусий, смущаясь все больше и больше.
– Жаль. Лучше бы ты промолчал и оставил их в неведении. Теперь они будут дурно думать о тебе. А твой дядя знает: им не понравится, что он дал тебе поблажку. Родство есть