Сулла поднял руки, будто сдаваясь:
– Ну хорошо, Гай Марий! Почти пять месяцев я изучаю язык карнутов Центральной Косматой Галлии и язык кимвров. Мой учитель-галл занимается со мной с большим удовольствием – он более смышлен, чем германец. – Сулла помолчал, поразмыслил над сказанным, и ему это не понравилось. – Возможно, я напрасно считаю моего германца таким уж тугодумом. Может быть, он испытал потрясение, когда его вырвали из привычного ему окружения, куда более сильное, чем галл. Он просто живет, стараясь мысленно дистанцироваться от своего нынешнего положения. С другой стороны, он уцелел в сражении, но позволил взять себя в плен – и это после того, как его народ выиграл битву. Нет, возможно, он действительно просто тупой германец.
– Луций Корнелий, мое терпение небезгранично, – сказал Марий, отнюдь не сердясь. – Ты похож на самого ярого последователя Аристотеля.
– Извиняюсь, – произнес Сулла с усмешкой. Он повернулся и посмотрел прямо в лицо Марию. Свет исчез из его глаз, и легат снова стал самым обыкновенным человеком. – С моими волосами, кожей и глазами, – быстро заговорил Сулла, – я очень легко сойду за галла. Да, я хочу стать галлом и пойти туда, куда ни один римлянин не осмелится сунуть свой длинный римский нос. Я намерен идти с германцами в Испанию, где определенно имеются кимвры. Теперь я знаю их язык достаточно, чтобы хотя бы понимать, что они говорят. Поэтому я сосредоточусь именно на кимврах. – Он засмеялся. – Кстати, мои волосы должны быть намного длиннее, чем у танцовщицы. На данный момент, впрочем, этого достаточно. Если меня спросят, почему они такие короткие, скажу, что из-за болезни пришлось обрить голову наголо. К счастью, они растут быстро.
Он замолчал. Марий молчал тоже. Он поставил ногу на бревно, облокотился о колено и подпер подбородок кулаком. Дело в том, что он не мог придумать, что сказать. Уже несколько месяцев Марий беспокоился, что потеряет Луция Корнелия в злачных местах Рима, поскольку кампания обещала быть довольно скучной. А на самом деле все это время Луций Корнелий упорно разрабатывал план, который скучным уж никак не назовешь. Что за план! Что за человек! Улисс был первым известным в истории шпионом. Нарядившись троянцем, он проник за стены Илиона, чтобы собрать необходимую информацию. Еще мальчиком Улисс любил рассуждать со своим учителем, почему Калхас переметнулся к ахейцам: потому, что по горло был сыт троянцами, или потому, что хотел шпионить за ахейцами для царя Приама, или потому, что желал посеять раздор среди царей Греции.
У Улисса тоже были рыжие волосы. Улисс тоже был высокорожденным. И все же Марий не мог думать о Сулле как о современном Улиссе. Сулла ни от кого не зависел. Как и его план. В нем не было страха. Это было очевидно. Он подходил к своей чрезвычайной миссии по-деловому и как-то неуязвимо. Другими словами – как истинный римский аристократ. Сулла не сомневался, что все получится хорошо. Сулла знал, что он лучше всех.
Марий выпрямился, вздохнул, спросил:
– Луций Корнелий, ты уверен, что справишься с этим? Ты же римлянин с головы до ног! Блестящий, блестящий план! Я восхищен. Но тебе придется позабыть о том, что ты римлянин, чтобы никто не смог даже заподозрить… Я не уверен, что такое римлянину по плечу. Наша культура оставляет в нас неизгладимые следы. Это как пожизненное клеймо. Тебе придется постоянно притворяться и лгать.
Рыжая бровь поднялась, углы красивого рта опустились.
– О Гай Марий, я всю жизнь прожил, притворяясь.
– Даже теперь?
– Даже теперь.
Они повернули обратно.
– Ты намерен идти один, Луций Корнелий? – осведомился Марий. – А ты не думаешь, что было бы неплохо иметь кого-то для компании? Если ты захочешь срочно послать мне весть, а сам не сможешь уйти – как ты поступишь тогда? Разве товарищ, который мог бы послужить тебе зеркалом, не был бы хорошим подспорьем?
– Я и об этом подумал. Я хотел бы взять с собой Квинта Сертория.
Сначала Марий был будто доволен, но потом нахмурился:
– Он слишком темный. Он никогда не сойдет за галла, не говоря уж о германце.
– Ты прав. Однако он мог бы сойти за грека с примесью кельтиберской крови. – Сулла прочистил горло. – Когда мы уходили из Рима, я нарочно подарил ему раба, кельтибера из племени иллергетов. Я не сказал Квинту Серторию о своих планах, но наказал ему научиться говорить, как кельтибер.
Марий удивленно посмотрел на Суллу:
– Ты хорошо подготовился. Одобряю.
– Значит, я могу взять с собой Квинта Сертория?
– О да. Хотя я все же думаю, что он слишком темный. Не погубит ли это и его, и тебя вместе с ним?
– Нет, все обойдется наилучшим образом. Квинт Серторий очень ценен для меня, и я думаю, что его темная масть может обернуться ценным качеством. Видишь ли, Квинт Серторий умеет обращаться с животными, а такие люди вызывают священный трепет у всех дикарей. Его смуглая кожа вполне сослужит ему добрую службу. Его будут считать заклинателем.
– Умение обращаться с животными? Что ты имеешь в виду?
– Квинт Серторий может подзывать к себе диких животных. Я заметил это в Африке, когда он свистом подозвал леопарда и стал гладить его. Однако всерьез начал я думать над его ролью в этой миссии, когда он приручил орленка, которого вылечил, но не лишил естественного желания оставаться свободным и диким. Так что теперь орленок живет так, как и подобает орленку, и в то же время остается другом Сертория, прилетает к нему, садится на руку, целует его. Солдаты уважают Квинта Сертория. А это отличный знак.
– Я знаю. Орел – символ легионов, а Квинт Серторий придал ему еще бóльшее значение.
Они стояли, глядя на то место, где шесть серебряных орлов на серебряных древках, украшенных коронами, фалерами и ожерельями, были воткнуты в землю. Перед ними горел огонь в треноге. Часовые стояли по стойке смирно. Жрец в тоге со складками, натянутыми на голову, кинул на угли фимиам и начал читать вечерние молитвы.
– Каково именно значение этого умения обращаться с животными? – спросил Марий.
– Галлы очень суеверны относительно духов, которые обитают во всем живом, и, я думаю, так же суеверны и кимвры. Квинт Серторий будет выдавать себя за заклинателя из одного испанского племени, которое обитает так далеко, что даже пиренейские племена мало о нем знают.
– Когда ты хочешь отправиться?
– Теперь уже скоро. Но я предпочитаю, чтобы ты сказал Квинту Серторию обо всем сам. Он, конечно, захочет пойти со мной, но его преданность тебе безгранична. Поэтому будет лучше, если он получит это поручение от тебя. – Сулла шумно выдохнул через нос. – Никто не должен знать. Никто!
– Полностью с тобой согласен. Однако трое рабов уже знают кое-что, поскольку они давали тебе уроки языка. Ты хочешь, чтобы всех продали и отправили куда-нибудь морем?
– Зачем столько беспокойства? – удивился Сулла. – Я думал просто убить их.
– Отличная идея. Но тогда ты потеряешь деньги.
– Это же не состояние. Называй это моим скромным вкладом в успех кампании против германцев, – спокойно произнес Сулла.
– Я прикажу их убить, как только ты уйдешь.
Но Сулла покачал головой:
– Нет, эту грязную работу я выполню сам. И сейчас. Они научили меня и Квинта Сертория всему, что знают сами. Завтра я отошлю их в Массилию как будто бы с поручением. – Он потянулся, сладко зевнул. – Я хорошо стреляю из лука, Гай Марий. А соленые болота пустынны. Все просто подумают, что они убежали. Включая и Квинта Сертория.
«Я слишком близок к земле, – подумал Марий. – Я, конечно, не против убийства людей, даже хладнокровного. Смерть – часть жизни, как нам известно, и убийство не раздражает богов. Но ведь Сулла – римлянин из древнего патрицианского рода. Слишком высоко от земли. Действительно, почти полубог». И Марий вдруг вспомнил слова сирийской прорицательницы Марфы, теперь живущей в роскоши в его римском доме на правах почетной гостьи. Народится намного более великий римлянин, чем он, Гай Марий, и он тоже будет Гай, но Юлий, а не Марий… Было ли это то, что нужно? Эта полубожественная капля патрицианской крови?
В письме Гаю Марию, помеченном концом сентября, Публий Рутилий Руф писал:
Публий Лициний Нерва наконец-то решился со всей откровенностью доложить сенату о ситуации, сложившейся на Сицилии. Как старшему консулу, тебе, конечно, посылают официальные отчеты, но сначала ты ознакомишься с моей версией, ибо, я уверен, ты прочитаешь сперва мое письмо, а потом уже эти скучные запоздавшие донесения. Я нарочно выпросил место для моего письма в сумке официального курьера.
Но прежде чем я расскажу тебе о Сицилии, необходимо вернуться к началу года, когда, как ты знаешь, сенат рекомендовал народу принять в своих трибах закон, освобождающий всех рабов италийского происхождения. Но ты не знаешь об одном непредвиденном последствии этого закона, а именно: другие рабы, особенно принадлежащие к тем народам, которые официально считаются друзьями и союзниками Рима, требуют, чтобы закон был распространен и на них. Грозят общим недовольством союзников. Это особенно относится к рабам-грекам, а это большинство «зерновых» рабов Сицилии и вообще основная часть всех рабов в Кампании.
В феврале сын одного всадника из Кампании, полноправный римский гражданин по имени Тит Веттий, двадцати лет, явно утратил рассудок. Причина его сумасшествия – долг. Он обязался уплатить семь талантов серебром – надо же! – за скифскую девушку-рабыню. Но поскольку старший Тит Веттий – первоклассный скряга, да еще слишком старый, чтобы быть отцом двадцатилетнего, младший Тит Веттий занял деньги под непомерные проценты, да еще под обеспечение всего своего наследства. Конечно, он оказался беспомощным в руках ростовщиков, как ощипанный цыпленок. Ростовщики настаивали, чтобы он заплатил им по истечении тридцати дней. Естественно, он не сумел сделать этого и получил еще одну тридцатидневную отсрочку. Но когда он опять оказался несостоятельным, ростовщики прямиком отправились к его отцу и потребовали свои деньги – с непомерными процентами. Отец отказался платить и отрекся от сына. И сын сошел с ума.