– Брат мой, это была величайшая речь, которую мне приходилось слышать! – воскликнул Метелл Нумидийский, потрепав брата по плечу.
Далматик сидел, не двигаясь, ничего не говоря. И только тогда они поняли, что он мертв.
– Это замечательно! – произнес Красс Оратор. – Я бы умер счастливым, если бы знал, что на пороге смерти произнесу свою лучшую речь.
Но ни речь Метелла Далматика, ни смерть его, ни гнев и власть сената не могли помешать народному собранию принять аграрный закон Сатурнина. И карьера трибуна Луция Аппулея Сатурнина взяла оглушительный старт. Странная смесь позора и лести.
– А мне это нравится, – сказал Сатурнин Главции за ужином в день, когда закон Аппулея был принят. Они часто обедали вместе и обычно – в доме Главции. Жена Сатурнина так и не оправилась от ужасных событий, последовавших за обвинением Сатурнина Скавром, когда Сатурнин был квестором в Остии. – Да, мне действительно это нравится! Только подумай, Гай Сервилий, у меня могла быть совершенно другая карьера, если бы не этот носатый старый хрен Скавр.
– Ничего, ростра тебе к лицу, – сказал Главция, поедая тепличный виноград. – Может быть, есть что-то на свете, что управляет нашими жизнями.
– Ты имеешь в виду Квирина? – фыркнул Сатурнин.
– Можешь фыркать, сколько тебе угодно. Но я повторяю, что жизнь – очень странная штука. Она более схематична и более предсказуема, чем игра коттаб.
– Как? Ни элемента стоицизма или эпикуреизма, Гай Сервилий? Ни фатализма, ни гедонизма? Лучше будь осторожен, иначе ты можешь поставить в тупик всех старых греческих пердунов, которые громко твердят, что мы, римляне, никакие не философы и лишь заимствуем у них, – засмеялся Сатурнин.
– Греки существуют. Римляне поступают. Выбирай! Я никогда еще не видел человека, кому удалось бы соединить оба состояния бытия. Мы противоположные концы пищеварительного тракта. Греки и римляне. Римляне – рот, мы загружаем его. Греки – дырка в заднице, они выбрасывают. Никакого неуважения к грекам, просто метафора, – сказал Главция. Он проиллюстрировал свою мысль, сунув виноград в римский конец пищеварительного тракта.
– Поскольку у одного конца нет работы без контрибуций другого, нам лучше держаться вместе, – сказал Сатурнин.
– И это говорит римлянин! – усмехнулся Главция.
– Именно. Несмотря на то, что Метелл Далматик сказал, будто я не римлянин. Разве это не хороший сюжет для книги? Старый импотент блеснул и умер так вовремя! Если бы политики были более предприимчивы, то могли бы сделать его вечным примером. Метелл Далматик – новый Квирин! – Сатурнин покрутил осадком на дне своей чаши и ловко опрокинул на пустую тарелку. Сосчитал количество получившихся лучей. – Три, – сказал он и поежился. – Это число смерти.
– И где теперь наш скептик? – насмешливо спросил Главция.
– Три – это необычно.
Главция ловко плюнул и разрушил форму пятна тремя зернышками винограда.
– Вот! Три убиты тремя!
– Мы оба умрем через три года, – сказал Сатурнин.
– Луций Аппулей, ты сплошное противоречие! Ты такой же благородный, как Луций Корнелий Сулла, и имеешь не меньшие права. Успокойся, это же только игра коттаб! – Главция сменил тему. – Я согласен, жизнь на ростре интереснее, чем жизнь любимца политиков. Требуется много сил и умения, чтобы манипулировать людьми. У полководца есть его легионы. У демагога ничего нет острее языка. – Он хихикнул. – И разве не удовольствие наблюдать, как толпа прогоняет Марка Бебия с Форума, когда он пытается наложить вето?
– Картина, способная заставить человека прозреть! – усмехнулся Сатурнин, стараясь выбросить из головы страшные цифры – три или тридцать три.
– Кстати, – заметил Главция, вдруг опять меняя тему, – ты слышал последнюю новость на Форуме?
– О том, что этот Квинт Сервилий Цепион стащил золото Толозы? – спросил Сатурнин.
Главция был разочарован:
– Чтоб тебя Дис забрал! Я думал, что первым тебе скажу!
– Я получил письмо от Мания Аквилия, – пояснил Сатурнин. – Когда Гай Марий слишком занят, мне пишет Аквилий. И признаюсь, я не жалуюсь, поскольку он пишет намного лучше, чем Великий Человек.
– Из Заальпийской Галлии? Как они узнали?
– Оттуда слух и пошел. Гай Марий заполучил пленника. Царь Толозы, ни больше ни меньше. И он утверждает, что Цепион украл золото – все пятнадцать тысяч талантов.
– Пятнадцать тысяч талантов! – присвистнул Главция. – С ума сойти! Многовато. Все понимают, что наместник имеет право на дополнительный доход, но столько золота? Больше, чем в казне? Многовато!
– Да-да. Однако слух будет на руку Гаю Норбану, когда он выдвинет обвинение против Цепиона. История с золотом пойдет гулять по городу быстрее, чем Метелле Кальве потребуется для того, чтобы задрать подол перед здоровенным мужланом.
– Мне нравится твое сравнение! – похвалил Главция и вдруг оживился. – Хватит об этом! Нам с тобой надо работать над законопроектом о судах по делам измены. Мы не можем позволить себе пропустить что-нибудь важное.
Работа Сатурнина и Главции над законом о судах по делам измены была тщательно спланирована и скоординирована, как большая военная кампания. Они намеревались изъять такие суды из компетенции центурий и избавиться от вечных тупиков и каменных стен, в которые приходилось упираться каждый раз. Они хотели также вывести суды по делам о вымогательстве и взяткам из-под контроля сената, заменив сенаторских присяжных присяжными, состоящими целиком из всадников.
– Во-первых, нам нужно, чтобы Норбан выдвинул в народном собрании какое-нибудь обвинение против Цепиона. Но в обвинении не должно звучать слово «измена». Мы можем привлечь его хоть сейчас, народ и так уж возмущен Цепионом, – сказал Сатурнин.
– До сих пор в народном собрании такого не случалось, – с сомнением протянул Главция. – Наш вспыльчивый друг Агенобарб попробовал было, когда обвинял Силана в том, что тот незаконно начал войну с германцами. Измена там не упоминалась! Но народное собрание все-таки отказалось от дела. Проблема в том, что никому не нравятся суды по делу об измене.
– Ну а мы будем над этим работать, – заявил Сатурнин. – Чтобы центурии вынесли обвинительный приговор, обвиняемый должен встать и сам сказать, что он намеренно попустительствовал нанесению вреда стране. И не найдется такого дурака, который так скажет. Гай Марий прав. Мы должны подрезать крылышки политикам, показав им, что они вовсе не стоят ни над моралью, ни над законом. Мы можем осуществить это, только в другом учреждении, не в сенате.
– А почему нельзя сразу принять твой новый закон об измене, а потом уже специальным судом судить Цепиона? – спросил Главция. – Да-да, я знаю, сенаторы завизжат, как пойманные свиньи. Они всегда так реагируют.
Сатурнин скривился:
– Ведь мы хотим жить, не так ли? Даже если у нас впереди еще три года, это уже лучше, чем умереть послезавтра.
– Опять ты с этими тремя годами!
– Послушай, если мы сможем обвинить Цепиона в народном собрании, сенат поймет наш намек. Сенат поймет, что народ сыт сенаторами, укрывающими своих коллег от справедливого возмездия. Не существует одного закона для сенаторов, а другого – для всех остальных. Пора народу проснуться! И я – тот, кто нанесет удар по спящему и пробудит его. Со времени образования Республики сенат дурачит народ, чтобы простые люди поверили, будто сенаторы – лучшая порода римлян, будто этой породе разрешено делать и говорить все, что им вздумается. Голосуйте за Луция Тиддлипусса, его род дал Риму первого консула! И какое имеет значение, что этот Луций – своекорыстный, алчный, некомпетентный? Нет! Луций Тиддлипусс имеет родовое имя, он продолжает родовую традицию службы Риму в общественной сфере. Братья Гракхи были правы. Отними суды от когорты Луция Тиддлипусса и передай их всадникам!
Главция глубокомысленно сказал:
– Вот о чем я подумал, Луций Аппулей. Народ-то, по крайней мере, ответственный и образованный. Столп римской традиции. Но что, если однажды кто-нибудь начнет говорить о неимущей черни так, как ты говоришь сейчас о народе?
Сатурнин засмеялся:
– Пока животы простолюдинов набиты и эдилы устраивают красивые зрелища и игры, неимущие будут счастливы. Чтобы заставить голодранцев соображать что-то в политике, надо Римский форум превратить в Большой цирк!
– Этой зимой их животы не будут набиты так, как следовало бы, – заметил Главция.
– Будут, и все благодаря нашему уважаемому принцепсу сената Марку Эмилию Скавру лично. Ты знаешь, меня нисколько не огорчает, что мы никогда не сможем сделать нашими единомышленниками Метелла Нумидийского или Катула Цезаря, но я не могу не сожалеть о том, что никогда не перетяну на свою сторону Скавра, – признался Сатурнин.
Главция удивленно посмотрел на него:
– И ты не держишь на Скавра зла за то, что он выкинул тебя из сената?
– Нет. Он поступил так, как считал правильным. Но придет день, Гай Сервилий, я найду настоящих преступников, и тогда они пожалеют, что их не постигла судьба царя Фив Эдипа! – в ярости воскликнул Сатурнин.
В начале января народный трибун Гай Норбан предъявил обвинение Квинту Сервилию Цепиону в народном собрании. Обвинение было сформулировано как «потеря армии».
С самого начала страсти разбушевались, поскольку весь народ был заранее настроен против исключительности сенаторов. Сенат был представлен всеми своими плебеями, чтобы сражаться за Цепиона. Задолго до того, как трибы были созваны для голосования, начались драки и пролилась первая кровь. Народные трибуны Тит Дидий и Луций Аврелий хотели наложить вето на всю процедуру, но их стащила с ростры разъяренная толпа. В воздухе летали камни, палками ломали ребра и ноги. Дидия и Луция Котту на руках вынесли из колодца комиций, и толпа буквально вывела их в Аргилет и держала там. Покрытые синяками, они пытались выкрикивать свое вето через море сердитых голосов, но их снова и снова заглушала толпа.
Исход дела против Цепиона и сената решил слух о золоте Толозы – в этом сомнения не было. От неимущих граждан до римлян первого класса – весь город проклинал вора Цепиона, предателя Цепиона, карьериста Цепиона. Даже женщины, которые прежде никогда не проявляли интереса к событиям на Форуме или в народном собрании, пришли посмотреть на этого Цепиона, преступника невиданного масштаба. Были споры о том, какой высоты была бы гора из золотых слитков, какие они тяжелые и как много их. Ненависть ощущалась повсюду, ибо никому не нравится человек, удирающий с общественными деньгами. Особенно когда этих денег так много.