– Если мы собираемся вдаваться в подробности, тогда закрой дверь, пожалуйста.
– Зачем? Чтобы наши драгоценные слуги не услышали? Какой же ты грязный лицемер, Сулла! И кому надо стыдиться, тебе или мне? Почему тебе – никогда? Твоя репутация любовника широко известна в этом городе, поэтому я не могу назвать тебя импотентом. К несчастью! Это только меня ты не хочешь! Меня! Твою собственную жену! А я даже никогда не взглянула на другого мужчину – и какая же благодарность мне за это? Тебя не было два года! Ты холоден как лед, когда я готова взорваться! – Из огромных впалых желтых глаз хлынули слезы. – Что я такого сделала? Почему ты даже не хочешь меня? О Сулла, посмотри на меня с любовью, дотронься до меня любящими руками, и до конца моей жизни я больше не возьму в рот ни капли вина! Неужто можно любить так, как люблю я, и в ответ не получить даже искорки чувства?
– Возможно, в этом-то и заключается проблема, – сказал он отвлеченно. – Мне не нравится, когда меня любят слишком сильно. Это неправильно. В принципе, это даже вредно для здоровья.
– Тогда скажи, как мне перестать любить тебя! – воскликнула Юлилла сквозь слезы. – Потому что я этого не знаю! Неужели ты думаешь, что я не старалась разлюбить тебя? Если бы только я смогла!.. Я молюсь, чтобы разлюбить тебя! Я жажду разлюбить! Но не могу. Я люблю тебя больше жизни!
– Может быть, – вздохнул Сулла, – пора тебе наконец повзрослеть. Ты до сих пор выглядишь и поступаешь как подросток. И умом, и телом ты еще шестнадцатилетняя. Но ведь это не так, Юлилла. Тебе уже двадцать четыре. У тебя двое детей.
– Может быть, в шестнадцать лет я последний раз была счастлива, – сказала она, ладонями размазывая слезы.
– Если ты не была счастлива с шестнадцати лет, вряд ли в этом надо винить меня, – заметил Сулла.
– Ты ведь никогда ни в чем не виноват, да?
– Истинная правда, – ответил он высокомерно.
– А как же другие женщины?
– А что они?
– Ты оставил женщину в Галлии? В этом причина?
– Не женщину, – мягко поправил он. – Жену. И не в Галлии, а в Германии.
От изумления она так и разинула рот:
– Жену?
– Во всяком случае, согласно германским обычаям. И еще двух мальчиков-близнецов четырех месяцев от роду. – Он опустил веки: боль была слишком личная, чтобы позволить Юлилле увидеть ее. – Я очень по ней скучаю. Странно, да?
Юлилла закрыла рот, сглотнула.
– Та женщина… она так красива? – прошептала она.
Его светлые глаза открылись. В них стояло удивление.
– Красивая? Германа? Нет, совсем нет. Она коренастая. Ей за тридцать. Даже и сотой доли твоей красоты в ней нет. Не белокурая – серая. И даже не дочь вождя. Просто варварка.
– Тогда почему?
– Не знаю, – покачал головой Сулла. – Знаю только, что она мне очень нравилась.
– Что же есть в ней такого, чего нет у меня?
– У нее великолепная грудь, – пожав плечами, сказал Сулла. – Хотя я равнодушен к женской груди… Она много работала. Никогда не жаловалась. Никогда ничего от меня не ждала. Нет, не то. Лучше сказать, что она никогда не требовала от меня того, чего я не могу дать. – Он кивнул, улыбнулся с нескрываемой нежностью. – Да, думаю, это именно то. Она была самостоятельной и поэтому не навязывалась мне. Ты – словно камень у меня на шее. А Германа – это крылья на моих сандалиях.
Не сказав ни слова, Юлилла повернулась и вышла из таблиния. Сулла поднялся, подошел к двери и закрыл ее.
Но не успел Сулла достаточно успокоиться и привести в порядок свои мысли, ибо в это утро он уже вряд ли был в состоянии написать что-либо разумное, как дверь опять отворилась.
На пороге появился управляющий – великолепная имитация неодушевленного бревна.
– К тебе посетитель, Луций Корнелий. Ты дома?
– Кто это?
– Я бы назвал тебе его имя, господин, если бы знал его, – ответил управляющий деревянным голосом. – Посетитель предпочел передать через меня послание: «От Скилакса Сулле – привет».
Лицо Суллы прояснилось, словно с зеркала сошли следы дыхания. Медленно стала проявляться улыбка. Один из старых друзей! Мим, комедиант, актер – из когорты его давних знакомых. Этот простофиля-управляющий, которого купила Юлилла, конечно же не знает, кто это. Рабы Клитумны недостаточно хороши для Юлиллы.
– Пригласи же его!
Он узнал бы его всюду, в любое время. И все же как он изменился! Был мальчик – стал мужчина.
– Метробий! – воскликнул Сулла, поднимаясь.
Он бросил быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что та закрыта. Окна нараспашку, но это не имело значения – в доме Суллы установлено железное правило: никто не смеет стоять в колоннаде так, чтобы видеть в окно, что делается в кабинете Суллы.
«Ему, должно быть, уже двадцать два», – подумал Сулла. Высокий для грека. Длинные черные кудри изящно уложены, как подобает мужчине. Там, где кожа на щеках и подбородке раньше была молочно-белой, появилась синева тщательно выбритой густой бороды. У него по-прежнему профиль Аполлона работы Праксителя. И та же двуполая гармония – мраморная раскрашенная статуя Никия как живая, словно вот-вот шагнет с постамента… но остается на месте, храня тайны своего ремесла.
И вот тщательно охраняемая мраморная неподвижность раскололась. Метробий с любовью посмотрел на Суллу и протянул к нему руки.
Слезы выступили на глазах Суллы, губы задрожали. Когда Сулла огибал стол, то сильно ударился об угол, но даже не почувствовал боли. Он заключил Метробия в объятия, положил подбородок ему на плечо, обхватил руками его спину. И ощутил наконец-то, что вернулся из странствий домой. Поцелуй был бесподобен. Все понимающее сердце зашлось от счастья, искренность желания не вызывала сомнения. Все произошло само собой.
– Мой мальчик, мой красивый мальчик! – прошептал Сулла и заплакал от благодарности, что хоть что-то в его жизни не изменилось.
Стоя у открытого окна таблиния, Юлилла наблюдала, как ее муж упал в объятия красивого молодого человека, видела, как они поцеловались, услышала слова любви. Затем они направились вместе к кушетке и опустились на ложе. Из увиденного она заключила, что их отношения начались много лет назад, что они доставляли обоим наслаждение. Именно в этом крылась истинная причина холодности к ней мужа, источник ее пристрастия к вину и пренебрежения детьми. Его детьми.
Не дожидаясь, пока они начнут снимать с себя одежды, Юлилла отвернулась и пошла – с высоко поднятой головой и сухими глазами – в их общую с Суллой спальню. К спальне примыкала небольшая комнатка, которой пользовались как кладовой. Сейчас она была битком набита. Парадная одежда и снаряжение Суллы висели на вешалке, шлем – на специальной подставке, меч с рукоятью из слоновой кости в виде головы орла – в ножнах на стене.
Снять со стены меч оказалось нетрудно. Труднее вынуть его из ножен и освободить от ремня. Наконец ей это удалось. При этом Юлилла до кости порезала руку – настолько острым оказалось лезвие. Она немного удивилась тому, что еще способна ощущать боль, а потом выкинула эту мысль из головы. Не колеблясь Юлилла взяла меч за рукоять, направила острие в грудь и бросилась на стену.
Но получилось плохо. Лезвие соскользнуло, и она упала в лужу крови с клинком в животе. Сердце ее бешено колотилось, дыхание отдавалось в ушах, словно кто-то притаился за спиной, чтобы украсть у нее жизнь, а может быть, и честь. Но ни жизнью, ни честью она больше не располагала, так какое это имело теперь значение? Она чувствовала на коже тепло собственной крови. Началась агония. Но она была из рода Юлиев Цезарей. Она не стала звать на помощь или жалеть о своем решении, сколько бы времени ей ни осталось. Она даже не подумала о своих малолетних детях. Она могла думать только о своей глупости. Столько лет любить человека, которому нравятся мужчины!
Причина достаточная, чтобы умереть. Она не станет жить, чтобы над ней смеялись, чтобы в ее адрес отпускали шуточки все эти удачливые счастливицы, чьи мужья предпочитают женщин.
По мере того как кровь покидала ее, унося с собой жизнь, разгоряченный ум становился все холоднее, а потом стал цепенеть. О, как это чудесно – наконец перестать любить его! Больше никакой пытки, никакой муки, никакого унижения, никакого вина. Она просила показать ей, как разлюбить его, – и он показал. Наконец-то ее дорогой Сулла был добр к ней. Ее последние ясные мысли были о детях. По крайней мере, она оставляет что-то после себя. Юлилла вошла в ласковые воды океана по имени Смерть, желая своим детям долгой жизни и большого счастья.
Сулла возвратился за стол и сел.
– Вон там вино, налей мне немного, – попросил он Метробия.
Теперь, когда лицо Метробия оживилось, он снова стал прежним мальчиком. И Сулла сразу вспомнил, как однажды этот мальчик согласился жить в нищете – лишь бы со своим дорогим Суллой.
Мягко улыбаясь, Метробий принес вино и уселся в кресло клиента.
– Я знаю, что ты собираешься сказать, Луций Корнелий. Это не должно войти в привычку.
– Да. – Сулла отпил немного вина, потом пристально посмотрел на Метробия. – Это невозможно, дорогой мой. Лишь изредка, когда просто не будет сил терпеть. Я уже близок ко всему, чего хотел добиться всю жизнь. А это значит, что я не могу быть с тобой. Если бы мы были в Греции или если бы я был Первым Человеком в Риме, тогда, возможно, дело другое. Но мы не в Греции, и Первый Человек – Гай Марий.
Метробий погрустнел:
– Понимаю.
– Ты все еще в театре?
– Конечно. Играть – это единственное, что я умею. Кроме того, Скилакс, отдадим ему должное, был хорошим учителем. Поэтому у меня много ролей и мало свободного времени. – Он чуть смутился. – Единственное, что изменилось, – я стал серьезным.
– Серьезным?
– Да. Видишь ли, выяснилось, что у меня нет комедийного дара. Все шло очень хорошо, пока я оставался ребенком, но когда я вырос из крыльев Купидона, то обнаружил, что мой талант – в трагедиях, а не в комедиях. Так что теперь я играю Эсхила и Акция вместо Аристофана и Плавта. Я не жалуюсь.