му, чтобы с трибуны возвестить о победе. Такие заслуженные сенаторы, как Метелл Нумидийский и великий понтифик Агенобарб, торжественно обменялись рукопожатием, стараясь все-таки сохранить величественный вид.
– Это знамение, – сказал Цезарь своей жене, глядя на нее с дурманящим голову восхищением.
Как она красива! Четырехлетнее проживание в Субуре на ней нисколько не отразилось. Она там была домовладелицей и сдавала в аренду квартиры в своем многоэтажном доме-инсуле.
– Когда-нибудь ты будешь консулом, – произнесла она уверенно. – Всякий раз, когда они будут вспоминать о нашей победе при Верцеллах, они вспомнят и о том, что это ты доставил известие в Рим.
– Нет, – возразил он, оставаясь справедливым. – Они сразу подумают о Гае Марии.
– И о тебе, – настаивала любящая жена. – Это твое лицо они увидели, это ты был его квестором.
Он вздохнул, устроился поудобнее на обеденном ложе и похлопал по пустующему месту возле себя.
– Иди сюда, – позвал он.
Сидя, как и полагается женщине, на стуле с высокой спинкой, Аврелия посмотрела на дверь столовой.
– Гай Юлий! – укоризненно воскликнула она.
– Да мы ведь одни, дорогая моя жена, и я не такой уж сторонник строгих правил. Не хочу, чтобы в первый же вечер моего пребывания дома нас разделял этот стол. – Он опять похлопал по ложу. – Иди, женщина! И немедленно!
Когда они поселились в Субуре, то сразу привлекли всеобщее внимание. Молодые супруги были любопытны решительно всем, кто жил на соседних улицах. Аристократы-домовладельцы – явление нередкое; но аристократы-домовладельцы в тех местах не жили. Гай Юлий Цезарь и его жена оказались редкими птичками и поэтому вызвали пристальный интерес. Несмотря на громадную территорию, Субура оставалась, по сути дела, многолюдной деревней, где обожали сплетни. Как говорится, хлебом не корми, только дай новую сенсацию.
Все предсказывали, что молодая пара проживет в Субуре недолго. Субура, этот ревностный нивелировщик притязаний и гордости, скоро разоблачит этих людей с Палатина. Какие истерики начнет закатывать эта госпожа! Как высокомерен и вспыльчив сделается господин! Ха-ха!.. Именно так всегда и происходило в Субуре. И соседи пребывали в веселом ожидании.
Но ничего подобного не случилось. Они увидели, что госпожа не гнушалась сама делать закупки, не демонстрировала аристократического отвращения при виде какого-нибудь мужчины, который заговаривал с ней. Она не испугалась, когда местные женщины окружили ее на улице Патрициев и стали кричать, чтобы она возвращалась на свой Палатин. А что касается господина, он истинный патриций: спокойный, вежливый, проявляет интерес ко всему, о чем ему говорят окружающие, всегда поможет составить завещание, договор об аренде, контракты.
Очень скоро эти пришельцы с Палатина завоевали уважение. В конце концов их даже полюбили. Многое в них было жителям Субуры в новинку. Например, их желание самим вести свои дела и не совать нос в дела чужие. Они никогда не жаловались, не критиковали. Только заговори с ними – и можешь быть уверен: в ответ тебе улыбнутся, будут вежливы, проявят интерес. Хотя поначалу казалось, будто они притворяются, но потом соседи поняли: Цезарь и Аврелия таковы на самом деле.
Для Аврелии это признание было значительно важнее, чем для Цезаря. Ведь это она занималась делами в Субуре, она была хозяйкой инсулы. В первое время ей приходилось трудно, и только после отъезда Цезаря она поняла почему. Сначала она считала свои трудности результатом того, что дело это ей незнакомое и у нее нет опыта. Агенты, которые продали ей дом, предложили свои услуги. Они от ее имени будут собирать арендную плату и иметь дело с жильцами. Цезарь посчитал это хорошей идеей. И послушная жена согласилась. Спустя месяц после их переезда в дом она рассказала ему о жильцах.
– Такое разнообразие, даже не верится, – говорила она оживленно. От ее привычной сдержанности не осталось и следа.
Он решил подыграть ей:
– Разнообразие?
– На верхних этажах живут вольноотпущенники-греки, которые, кажется, стараются вести образ жизни своих прежних хозяев. Перебиваются кое-как и чаще держат при себе мальчиков, чем жен. Валяльщик сукна и его жена – римляне. Пастух с семьей… Ты можешь себе представить – пастух в Риме? Он приглядывает за овцами на поле, пока их не купят на убой. Интересно, правда? Я спросила его, почему он не живет поближе к месту работы, а он сказал, что он и его жена родились в Субуре и не могли бы жить в другом месте. Кроме того, ему нравится ходить пешком на работу, – рассказывала она.
Но Цезарь нахмурился:
– Я не сноб, Аврелия, и все же не уверен, что тебе подобает самой разговаривать с твоими жильцами. Ты супруга Юлия Цезаря и должна придерживаться определенных норм поведения. Никогда нельзя говорить с этими людьми повелительным тоном, тем более грубо, или совать нос в их дела. Но я скоро уеду и не хочу, чтобы моя жена заводила себе друзей среди едва знакомых людей. Ты должна быть чуть выше тех, кто арендует у тебя квартиры. Поэтому я рад, что агенты от твоего имени получают арендную плату и ведут все дела.
Лицо ее погрустнело, она посмотрела на него с испугом и, запинаясь, проговорила:
– Я… прости, Гай Юлий, я… я не подумала… Правда, я с ними почти не разговаривала. Просто думала, что будет интересно узнать, чем все они занимаются.
– Конечно это интересно, – смягчился он, поняв, что отравляет ей удовольствие. – Расскажи мне еще что-нибудь.
– Еще есть грек, преподаватель риторики, с семьей. Римлянин – школьный учитель, тоже с семьей. Он хочет арендовать дополнительные две комнаты, соседние с его квартирой. Чтобы в этих помещениях заниматься с учениками. – Она быстро взглянула на Цезаря и добавила: – Это агенты мне сказали. – Так Аврелия впервые солгала мужу.
– Это уже лучше, – похвалил он. – Кто еще у нас есть, любовь моя?
– Над нами живут странные люди. Торговец специями со своей страшно высокомерной женой. И изобретатель! Он холостяк, его квартира буквально завалена массой маленьких действующих моделей подъемных механизмов, насосов, мельниц, – стала перечислять она, опять забыв об осторожности.
– Не хочешь ли ты сказать, Аврелия, что была в квартире холостяка? – спросил Цезарь.
И она опять солгала с сильно бьющимся от страха сердцем:
– Нет, Гай Юлий, правда! Агент сказал, что будет лучше, если я буду сопровождать его при обходе, а заодно проверю, как они живут.
Цезарь расслабился:
– Понимаю! Конечно. И что же он изобрел, наш изобретатель?
– Большей частью приспособления для торможения и блоки, я так поняла. Он показал мне, как они работают, на модели подъемного механизма. Но у меня не технический ум – так он сказал, – и боюсь, что все это не имело для меня никакого смысла.
– Очевидно, его изобретения приносят ему хороший доход, если он может себе позволить жить непосредственно над нами, – заметил Цезарь, чувствуя, что жена его рассказывала уже не так оживленно. Лишенный интуиции, он не мог догадаться, чья в этом вина.
– Блоки он изобретает по договору с литейным цехом, который производит работы для крупных строительных подрядчиков. А приспособления для торможения изготавливает сам где-то на этой улице неподалеку. – Она передохнула и перешла к описанию самых необычных жильцов. – Агенты сообщили мне, что целый этаж у нас занимают евреи. Им понадобился отдельный этаж, потому что они соблюдают очень много правил, которые, кстати, сами и придумали. Очень религиозные люди! Мы в их глазах просто моральные уроды. Они не работают по найму, потому что каждый седьмой день обязаны отдыхать. Странная система, правда? В Риме базарный день – каждый восьмой, а потом, есть еще праздники… Но наши праздники никак не совпадают с праздниками у евреев. Поэтому они работают только по договорам. У них не бывает регулярной работы.
– Как необычно! – удивился Цезарь.
– Все они ремесленники и ученые, – продолжала Аврелия, стараясь не выдавать своей заинтересованности. – Один из этих людей – его зовут Шимон – искуснейший писец. Очень красивый почерк, Гай Юлий. Правда красивый! Он пишет только по-гречески. Никто из них не знает хорошо латыни. Когда издатель или автор готовит специальное издание произведения, которое они хотят продать подороже, то идет к Шимону. У него четверо сыновей, и все учатся на писцов. Они посещают школу нашего учителя-римлянина, а также и свою религиозную школу. Шимон хочет, чтобы они говорили на латыни так же бегло, как на греческом, и на арамейском, и на иудейском, – кажется, он так сказал. Тогда у них в Риме всегда будет много работы.
– И все евреи – писцы?
– О нет, только Шимон. Есть один, который работает по золоту. Он берет заказы у торговцев из портика Маргаритария. А еще у нас имеются портретный скульптор, портной, оружейник, текстильщик, каменщик и торговец бальзамом.
– Надеюсь, они не все работают на дому? – осведомился Цезарь с тревогой.
– Только писец и золотых дел мастер. У оружейника есть мастерская на Альта-Семита, скульптор арендует мастерскую у большого предприятия на Велабре, а каменщик работает в портовой мастерской, недалеко от мраморных причалов. – Как ни старалась Аврелия скрыть свои чувства, глаза ее засияли. – Они очень много поют. Думаю, это религиозные песни. Очень странное пение, знаешь, восточное, немелодичное. Но это ведь лучше, чем детский плач.
Цезарь протянул руку, чтобы убрать локон, упавший ей на лоб. Что толку сердиться – она ведь совсем девчушка, всего восемнадцать лет.
– Я так понимаю, что нашим евреям нравится здесь жить? – спросил он.
– На самом деле всем нравится здесь жить, – ответила она.
В ту ночь, когда Цезарь заснул, Аврелия долго лежала рядом, пролив на подушку несколько слезинок. Ей и в голову не приходило, что здесь, в субурской инсуле, Цезарь будет ожидать от нее того же поведения, что и на Палатине. Неужели он не понимал, что в этих перенаселенных кварталах для женщин с Палатина не было никаких развлечений, любимых занятий? Нет, конечно не понимал. Все свое время он посвящал растущей карьере. Его дни проходили между судами, важными сенаторами, монетным двором, казначейством, разными аркадами и колоннадами, куда начинающий сенатор ходил учиться своей профессии. Мягкий, добрый и тактичный муж Аврелии почти здесь и не жил. Но Гай Юлий Цезарь по-прежнему считал свою жену исключительной.