Уверенный в том, что теперь сенат на его стороне, Марий вернулся к своему возвышению, взошел на него и выпрямился перед курульным креслом из резной слоновой кости, чтобы перейти к заключительной части речи.
– Я первый дам клятву. И если я, Гай Марий, ваш старший консул, готов поклясться, почему этого не могут сделать остальные? Я переговорил со жрецами, и храм Семона Санка готов принять нас. Это недалеко отсюда. Ну, кто присоединится ко мне?
Пронесся вздох, донеслись еле слышный шепот, шарканье обуви по полу. Заднескамеечники стали медленно подниматься.
– Один вопрос, Гай Марий, – остановил их Скавр.
Сенаторы вновь замерли. Марий кивнул.
– Я хотел бы услышать твое личное мнение, Гай Марий. Не официальное – личное.
– Если для тебя имеет значение мое личное мнение, Марк Эмилий, тогда, конечно, ты можешь его узнать, – сказал Марий. – Мнение о чем?
– Что лично ты думаешь, – спросил Скавр голосом, слышным во всех уголках курии, – о втором аграрном законе Аппулея? Является ли он действительным в свете того, что происходило при его принятии?
Тишина. Полная тишина. Все затаили дыхание. Задохнулся и Гай Марий, который слишком увлекся, не думая, что излишняя уверенность может загнать его в тупик.
– Ты хочешь, чтобы я повторил свой вопрос, Гай Марий? – ласково осведомился Скавр.
Марий облизал пересохшие губы. Куда идти? Что делать? «Вот ты и оступился, Гай Марий. Провалился в ловушку, из которой тебе не выбраться. Почему я не подумал, что мне обязательно зададут этот вопрос, и задаст его единственный умный человек среди них всех? Неужели мой собственный ум настолько меня ослепил? А ведь вопрос был неизбежен! И я даже не подумал об этом. Ни разу – за эти долгие три дня. Да, выбора нет. Скавр ухватил меня за самое уязвимое место. Давай, Гай Марий, пляши! Он свалил меня, – думал Марий смятенно, – потому что у меня нет выбора. Теперь я должен встать и сказать, что лично я считаю закон несостоятельным. Иначе никто не поклянется. Я же дал им понять, что закон вызывает сомнения! Более того, я дал им понять, что сомнение позволяет взять клятву обратно. Если я отрекусь от собственных слов, то потеряю доверие сенаторов. А если скажу, что лично я считаю закон несостоятельным, то потеряю самого себя».
Он взглянул на скамью трибунов, увидел Луция Аппулея Сатурнина – сидит подавшись вперед, руки сжаты, лицо непроницаемо, зубы обнажены.
«И этого человека я потеряю – человека, который для меня так важен, – если скажу, что закон несостоятелен. И величайшего законодателя, какого когда-либо видел Рим, – Главцию – его я потеряю тоже… Вместе мы смогли бы привести в порядок всю Италию, как бы ни пакостили политики. Но если я скажу, что их закон несостоятелен, то потеряю их навсегда. И все же – и все же – я должен это сказать. Потому что в противном случае эти хрены не дадут клятвы и мои солдаты не получат землю. Вот о чем я должен думать. Земля для моих людей. Я погиб. Ибо я проиграл».
Когда ножка кресла под Главцией заскрипела по мраморной плите, половина сенаторов вскочила. Главция посмотрел на свои ногти, сжал губы. Его лицо было лишено всякого выражения. Минута проходила за минутой, а тишина не прерывалась.
– Думаю, мне лучше повторить свой вопрос, Гай Марий, – бесстрашно заговорил в полном молчании Скавр. – Каково твое личное мнение? Действителен этот закон или недействителен?
– Я считаю… – Марий замолчал, нахмурился. – Лично я считаю, что закон, вероятно, недействителен.
Скавр хлопнул себя по коленям:
– Благодарю тебя, Гай Марий! – Он поднялся, радостно оглядел задние ряды, потом перевел взгляд на тех, кто сидел напротив него. – Итак, досточтимые сенаторы, если даже такой человек, как наш собственный непобедимый герой Гай Марий, считает закон Аппулея недействительным, тогда я буду счастлив принести клятву! – И он отвесил поклон Сатурнину и Главции. – Идемте, коллеги-сенаторы! Как принцепс сената, я предлагаю всем поторопиться в храм Семона Санка!
– Остановитесь!
Все замерли. Метелл Нумидийский хлопнул в ладоши. С самого верхнего ряда спускался его слуга, держа в обеих руках по большому мешку – такому тяжелому, что бедняга сгибался под их тяжестью и вынужден был волочить их по широким ступеням. Мешки звенели, со стуком переваливаясь с одной ступени на другую. Когда оба они оказались у ног Метелла Нумидийского, слуга вернулся наверх и снова спустился вниз еще с двумя мешками. Несколько сенаторов-заднескамеечников посмотрели, сколько еще мешков стояло у стены, после чего дали знак своим слугам помочь. Дело пошло быстрее, и вскоре все сорок мешков были сложены у кресла Метелла Нумидийского. И только тогда он поднялся.
– Я не дам клятвы. Я отказываюсь – пусть старший консул хоть тысячу тысяч раз уверяет, что закон недействителен! Я плачу свой штраф в двадцать талантов серебра и объявляю, что завтра на рассвете уезжаю в ссылку.
Что тут началось!
– Тихо! Соблюдайте порядок! – кричал Скавр, кричал Марий.
Когда наконец все стихло, Метелл Нумидийский оглянулся и через плечо сказал кому-то:
– Квестор казначейства, пожалуйста, подойди сюда.
Сверху спустился видный молодой человек с каштановыми волосами и карими глазами. Его белая тога мерцала, каждая складка была идеальна. Это был Квинт Цецилий Метелл Свиненок.
– Квестор казначейства, я передаю тебе эти двадцать талантов серебра в уплату штрафа, наложенного на меня за отказ поклясться соблюдать второй аграрный закон Аппулея, – произнес Метелл Нумидийский. – Однако, пока сенат еще весь в сборе, я требую, чтобы деньги были пересчитаны. Пусть почтенные сенаторы убедятся, что сумма верна до последнего денария.
– Мы верим твоему слову, Квинт Цецилий, – сказал Марий, невесело улыбаясь.
– Я настаиваю! Никто не двинется с места, пока не будет сосчитана последняя монета. – Он кашлянул. – Думаю, общая сумма составляет сто тридцать пять тысяч денариев.
Все со вздохом сели. Двое служащих сената принесли стол и поставили около Метелла Нумидийского. Сам Метелл Нумидийский, придерживая тогу левой рукой, правую положил на стол. Служащие открыли один из мешков и высыпали монеты на стол. Молодой Метелл приказал держать пустой мешок открытым, а сам принялся считать монеты, сбрасывая их по одной в правую ладонь под столешницей. Когда ладонь наполнилась, он опустил монеты в мешок.
– Подожди! – приказал Метелл Нумидийский, и Метелл Свиненок остановился. – Считай громко, квестор казначейства.
Все ахнули, потом вздохнули, потом раздался всеобщий стон.
Метелл Свиненок вернул сосчитанные монеты на стол и стал считать снова:
– Р-р-раз, д-д-два, т-т-три…
Когда солнце зашло, Гай Марий поднялся:
– День закончился, почтенные сенаторы, но дело наше не окончено. После захода солнца официальные заседания в сенате не проводятся. Поэтому я предлагаю теперь же направиться в храм Семона Санка и дать наши клятвы. Это надо сделать до полуночи. Иначе мы нарушим прямой наказ народа.
Он посмотрел туда, где стоял Метелл Нумидийский, а его сын все еще считал деньги. До финала было очень и очень далеко, хотя Свиненок заикался уже меньше – перестал волноваться.
– Марк Эмилий Скавр, принцепс сената, твой долг остаться здесь и наблюдать за окончанием этой длительной процедуры. Я надеюсь, что ты это выполнишь. Я разрешаю тебе принести твою клятву завтра. Или послезавтра, если пересчет денег займет завтра весь день. – В уголках губ Мария пряталась улыбка.
Но Скавр – он не улыбнулся, нет. Откинув голову назад, он громко расхохотался.
Поздней весной Сулла вернулся из Италийской Галлии и сразу же, только приняв ванну и переодевшись, пришел к Гаю Марию. Марий выглядел неважно, что было вовсе не удивительно. Даже на самом севере страны стали известны события, сопровождавшие принятие закона Аппулея. Марию не потребовалось пересказывать всю историю. Они просто молча посмотрели друг на друга и без слов поняли все, чем хотели поделиться.
Однако, когда первые эмоции улеглись и первая чаша хорошего вина была выпита, Сулла затронул неприятную сторону события.
– Доверие к тебе сильно подорвано, – сказал он.
– Знаю, Луций Корнелий.
– Я слышал, это работа Сатурнина. Так ли это?
Марий вздохнул:
– Ну и можно ли винить его за то, что теперь он ненавидит меня? Он произнес с полсотни речей и в каждой обвиняет меня в том, что я предал его. А поскольку он блестящий оратор, то и рассказ о моем предательстве всегда получается очень убедительным. Он собирает большие аудитории. Его слушают не просто завсегдатаи Форума, а люди третьего, четвертого и пятого классов. Они, кажется, восхищаются им до такой степени, что спешат на Форум послушать его всякий раз, когда у них выдается свободное время.
– Он так часто выступает? – спросил Сулла.
– Каждый день!
Сулла присвистнул:
– Это что-то новенькое в анналах Форума! Каждый день? В дождь и в солнечную погоду? Официальные это собрания или неофициальные?
– Говорю же тебе, каждый день. Когда городской претор – его же приятель Главция, – подчиняясь приказу великого понтифика, велел Сатурнину не произносить речи в базарные дни или в праздники, тот вроде бы не расслышал. А так как он народный трибун, никто серьезно и не пытался стащить его с трибуны. – Марий нахмурился, обеспокоенный. – В результате его слава растет, и теперь мы столкнулись с совершенно новым сортом завсегдатаев Форума – теми, кто приходит исключительно ради того, чтобы послушать разглагольствования Сатурнина. Он обладает… Даже не знаю, как назвать это… Думаю, как всегда, у греков найдется слово… Да, харизма. Он обладает харизмой. Они просто чувствуют его страстность. Не будучи регулярными посетителями Форума, они не являются знатоками риторики. Они не умеют по достоинству оценить, как он вертит мизинцем или меняет свою походку. Нет, они просто стоят и смотрят разинув рты, а в конце речи устраивают ему овацию.
– Нам следует последить за ним, да? – спросил Сулла. Он очень серьезно посмотрел на Мария. – Почему ты это сделал?