Марий не пытался пожимать плечами – мол, и сам не знает. Он ответил сразу:
– У меня не было выбора, Луций Корнелий. Правда в том, что я не… недостаточно хитер, что ли, чтобы предвидеть все варианты, если хочу опережать на шаг таких людей, как Скавр. Он очень ловко поймал меня. Я сам это признаю.
– Но в одном ты еще не проиграл, – сказал Сулла, стараясь его успокоить. – Второй закон о земле все еще записан на досках, и я не думаю, что народное собрание собирается посчитать его недействительным. Во всяком случае, мне сказали, что именно так обстоят дела.
– Правда, – произнес Марий, совсем не успокоенный. Он втянул голову в плечи, вздохнул. – Сатурнин – победитель, Луций Корнелий. Не я. Это его оскорбленное чувство заставляет народ быть непреклонным. Я потерял его. – Лицо Мария исказилось, он протянул руки. – Как я дотяну до конца этого года? Какая пытка – идти под гиканье и свист мимо ростры, с которой вещает Сатурнин… А войти в курию? Ненавижу! Я не выношу эту елейную улыбку на морщинистом лице Скавра, я не выношу самодовольную ухмылку на лице этого верблюда Катула. Я не предназначен для политической арены, и эту истину я начинаю понимать только сейчас.
– Но ведь ты, Гай Марий, достиг огромной славы, поднявшись по cursus honorum! Ты был одним из величайших народных трибунов! Ты знал политическую арену, и тебе она нравилась.
Марий пожал плечами:
– Тогда я был молодым, Луций Корнелий. И у меня были хорошие мозги. Но я не политик.
– Значит, ты собираешься уступить центральное место на сцене такому позеру-хищнику, как Сатурнин? Это совсем не похоже на того Гая Мария, какого я знаю, – сказал Сулла.
– Я не тот Гай Марий, какого ты знаешь, – с еле заметной улыбкой отозвался Марий. – Новый Гай Марий очень, очень устал. Мне он так же незнаком, как и тебе, поверь!
– Тогда уезжай на лето, пожалуйста!
– Уеду, как только ты женишься на Элии.
Сулла удивился, потом засмеялся:
– О боги, я совсем забыл об этом! – Он грациозно поднялся – красивый мужчина в расцвете лет. – Пойду-ка я домой, попрошу аудиенции у нашей общей тещи. Не сомневаюсь, она побежит из моего дома сломя голову. – При этих словах он вздрогнул.
– Да, она не дождется, когда сможет переехать, – просто произнес Гай Марий, даже не заметив содрогания Суллы. – Я купил для Марции небольшую приличную виллу в Кумах недалеко от нашей.
– Тогда поспешу домой, как Меркурий, заключивший договор на ремонт Аппиевой дороги! – Сулла протянул руку. – Береги себя, Гай Марий. Если Элия еще не передумала, я тут же женюсь. – Какая-то мысль мелькнула у него в голове, он засмеялся. – А ты абсолютно прав! Катул Цезарь похож на верблюда! Монументальное высокомерие – о-о!
Юлия поджидала за дверью кабинета, чтобы перехватить Суллу, когда тот будет уходить.
– Как он? – с волнением спросила она. – Что ты думаешь?
– С ним все будет хорошо, сестренка. Они бьют его, и он страдает. Уезжай с ним в Кампанию, пусть купается в море и наслаждается розами.
– Я так и сделаю, как только ты женишься.
– Да женюсь я, женюсь! – воскликнул он, подняв руки, словно сдаваясь.
Юлия вздохнула:
– Есть еще одно, от чего мы не можем избавиться, Луций Корнелий. Полгода на Форуме измотали Гая Мария больше, чем десять лет непрерывных сражений.
Кажется, в отдыхе нуждались все. Стоило Марию уехать в Кумы, как бурная общественная жизнь в Риме поостыла. Один за другим аристократы покидали город, где в середине лета оставаться было невыносимо. Любая разновидность лихорадки распространялась эпидемией в Субуре и на Эсквилинском холме. И даже на Палатинском и Авентинском холмах люди были не совсем здоровы.
Не то чтобы жизнь в Субуре чрезмерно беспокоила Аврелию. Она жила в центре прохладной низины, в зелени двора, за толстыми стенами своей инсулы, отгораживающими ее от жары. Гай Матий и его жена Присцилла были в таком же положении, как она и Цезарь. Присцилла тоже была на сносях. Они с Аврелией и родить должны были в одно время.
За обеими женщинами был очень хороший уход. Много помогал Гай Матий; Луций Декумий заглядывал каждый день, чтобы убедиться, что все хорошо. Цветы поступали регулярно, а с тех пор как хозяйка забеременела, цветы сопровождались сластями, редкими специями, вообще всем, что, по мнению Луция Декумия, должно возбуждать аппетит его дорогой Аврелии.
– Можно подумать, будто у меня пропал аппетит! – смеясь, говорила она Публию Рутилию Руфу, еще одному регулярному посетителю.
Ее сын Гай Юлий Цезарь родился тринадцатого квинтилия. Его рождение было зарегистрировано в книгах храма Юноны Люцины. Роды произошли за два дня до квинтилийских ид. Статус – патриций, ранг – сенатор. Он был длинненький и поэтому весил больше, чем казалось. Малыш был очень сильный. Спокойный – почти не плакал. Волоски совсем беленькие, почти невидимые, хотя при близком рассмотрении оказывалось, что волос довольно много. Глаза светлые, зеленовато-голубые, а по краям радужки были обведены полоской темно-синего, почти черного цвета.
– Он особенный, этот твой сын, – заметил Луций Декумий, внимательно вглядываясь в личико мальчика. – Посмотри на его глаза! Старушку напугают!
– Не говори так, прыщ низкорослый! – заворчала Кардикса, уже покоренная этим первым мальчиком в семье.
– Посмотрим-ка, как у нас дела внизу! – продолжал Луций Декумий, разворачивая узловатыми пальцами пеленки. – Ого! – радостно воскликнул он. – Как я и думал! Большой нос, большие ступни и большой хлыстик!
– Луций Декумий! – воскликнула возмущенная Аврелия.
– Ну хватит! Проваливай! – рявкнула Кардикса. Она схватила его за шиворот, как котенка, подтащила к двери и вытолкнула на улицу.
Сулла зашел к Аврелии спустя месяц после рождения ребенка. Объяснил, что она осталась единственным знакомым лицом в Риме. Извинился, кстати, за то, что явился без приглашения.
– Ну что ты! – воскликнула она, обрадовавшись его визиту. – Надеюсь, ты останешься на ужин. Или, если не сможешь сегодня, может быть, придешь завтра? Мне так не хватает общения!
– Я могу остаться, – согласился он не церемонясь. – Сказать по правде, я приехал в Рим, чтобы повидаться со старым другом. Он заболел лихорадкой.
– Кто это? Я знаю его? – спросила она скорее из вежливости, чем из любопытства.
На какой-то миг ей показалось, что вопрос был нежелателен. Или затронул что-то болезненное для Суллы. Выражение его лица, которое вдруг потемнело, стало несчастным, сердитым, заинтересовало ее больше, чем имя его больного друга. А потом все ушло, и он опять улыбался:
– Сомневаюсь, что ты его знаешь. Его имя Метробий.
– Актер?
– Да. Я знавал многих людей в театре. Раньше. До женитьбы на Юлилле, до моего сенаторства. Это совершенно другой мир. – Его странные светлые глаза переходили с одного предмета на другой. – Похожий на наш, только как бы с изнанки. Странно! Сейчас это кажется сном.
– Ты говоришь так, словно жалеешь, – тихо сказала Аврелия.
– Нет, правда.
– А он поправится, твой друг Метробий?
– О да! Это же только лихорадка.
Наступило неловкое молчание, которое он прервал, подойдя к открытому окну, выходящему во двор:
– А там красиво.
– Да, красиво.
– А твой сын? Как он?
– Скоро сам увидишь, – улыбнулась Аврелия.
– Хорошо. – Он продолжал смотреть в окно.
– Луций Корнелий, о чем ты задумался? – спросила она.
Он повернулся, улыбаясь. Она подумала: какой привлекательный мужчина. Не такой, как все. Его глаза смущают, они такие светлые, а по краям – темные. Как глаза ее сына. И по какой-то причине эта мысль заставила ее вздрогнуть.
– Ни о чем, Аврелия, все хорошо, – проговорил Сулла.
– Хотелось бы этому верить.
Он открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент вошла Кардикса, неся младенца.
– Мы поднимемся на пятый этаж, – сказала она.
– Сначала покажи ребенка Луцию Корнелию.
Но если Сулла и интересовался детьми, то только своими собственными. Поэтому он, как полагалось, посмотрел на личико ребенка, потом взглянул на Аврелию – убедиться, что этого достаточно.
– Ступай, Кардикса, – приказала она, положив этим конец мучениям Суллы. – Чья сейчас очередь?
– Сары.
Аврелия повернулась к Сулле, приятно улыбаясь без всякого смущения:
– Увы, у меня нет молока! Поэтому моего ребенка кормит весь дом. Это одно из преимуществ проживания в инсуле. Всегда найдется по крайней мере полдюжины кормящих матерей, и каждая готова накормить моих детей.
– Он вырастет и будет любить весь мир, – сказал Сулла. – Наверное, у тебя жильцы со всего света.
– Да. Это делает жизнь интересной.
Он опять вернулся к окну.
– Луций Корнелий, ведь ты здесь лишь наполовину, – мягко пожурила она его. – Что-то с тобой все-таки случилось! Ты не можешь со мной поделиться? Или это касается только мужчин?
Он сел напротив нее.
– Просто мне никогда не везло с женщинами, – вдруг сказал он.
Аврелия моргнула:
– Как это?
– С женщинами, которых я люблю. С женщинами, на которых женюсь.
Интересно, что ему было легче говорить о браке, чем о любви.
– А сейчас это что? – спросила она.
– И то и другое. Люблю одну, женился на другой.
Аврелия посмотрела на него с искренней симпатией. Совершенно чистой – сестринской. Ни тени желания.
– Я не буду интересоваться именами, потому что не хочу этого знать. Лучше ты спрашивай меня, а я буду отвечать.
Сулла пожал плечами:
– Да говорить-то особо и нечего! Я женился на Элии, которую подыскала мне теща. После Юлиллы мне требовалась идеальная римская матрона. Кто-нибудь вроде Юлии или тебя, только постарше. Когда Марция познакомила меня с Элией, я думал: вот то, что нужно, – спокойная, тихая, добродушная, привлекательная, в общем, хорошая женщина. Наконец-то я нашел римскую матрону. Я подумал так: поскольку я не могу никого любить, пусть хоть женюсь на той, которая мне по душе.
– Наверное, тебе нравилась твоя германская жена, – сказала Аврелия.