– Если он желает увидеться со мной, что его останавливает? – прямо спросил наместник.
– Он не может прийти сам, Квинт Цецилий, – объяснил Марий. – Ты должен послать ему официальное приглашение.
– А-а! Ну, если дело только в этом, приглашение будет послано, – сказал Метелл, пряча улыбку.
И на следующий же день Набдалса лично доставил приглашение в Старый Карфаген, и царевич Гауда вскоре явился с визитом к наместнику.
Это была безрезультатная встреча. Вряд ли на свете нашлось бы еще два таких разных человека, как Гауда и Метелл. Слабый, болезненный и не очень умный, Гауда вел себя так, как считал правильным, а Метелл находил его неприлично властным. Метеллу представлялось, что гость будет почтительным, даже подобострастным. Но получилось совсем не так. Гауда начал встречу с того, что пришел в негодование, поскольку Метелл не встал, дабы приветствовать его. Закончив аудиенцию через несколько минут, Гауда торжественно удалился.
– Я член царской семьи! – тонким голосом пропищал царевич Набдалсе после встречи.
– Это все знают, – успокаивал его Набдалса. – Однако римляне очень странно относятся к этому вопросу. Они считают себя выше царской крови, потому что они ликвидировали своих царей много сотен лет назад. С тех пор они сами управляют собой, обходясь без царей.
– Мне все равно, пусть они преклоняются хоть перед дерьмом! – заявил Гауда. Его раненые чувства еще причиняли боль. – Я законный сын своего отца, а Югурта – его ублюдок! И когда я появляюсь среди этих римлян, они должны приветствовать меня стоя, они должны передо мной склоняться, они должны отобрать из своих солдат сотню самых лучших и отдать их мне для эскорта!
– Правильно, правильно, – отвечал Набдалса. – Я увижусь с Гаем Марием. Может быть, Гай Марий сумеет образумить Квинта Цецилия.
Все нумидийцы слышали о Гае Марии и Публии Рутилии Руфе. Югурта расхвалил их на всю Нумидию еще в те дни, когда первый раз возвратился из Нуманции.
– Тебе непременно следует увидеться с Гаем Марием, – сказал Гауда и отбыл в великом гневе в Старый Карфаген, чтобы там пережить оскорбление.
Набдалса ненавязчиво добивался беседы с Гаем Марием.
– Я сделаю что смогу, – вздохнув, пообещал Марий.
– Я был бы весьма благодарен, Гай Марий! – горячо сказал Набдалса.
– Твой господин возложил это на тебя, да? – усмехнулся Марий, и Набдалса ответил выразительным взглядом. – Дело в том, друг мой, что Квинт Цецилий считает себя аристократом несравненно более высокого происхождения, чем любой нумидийский царь. Я очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь, особенно я, мог изменить его настрой. Но я попытаюсь, потому что хочу, чтобы ты нашел Бомилькара. Это значительно важнее, чем перепалка между наместниками и царевичами.
– Сирийская прорицательница говорит, что фамилия Цецилий Метелл скоро придет в упадок, – задумчиво проговорил Набдалса.
– Сирийская прорицательница?
– Женщина по имени Марфа, – пояснил нумидиец. – Царевич Гауда нашел ее в Старом Карфагене. Там ее, кажется, оставил несколько лет назад морской капитан, который верил, что она навела проклятие на его корабль. Поначалу одни только бедняки спрашивали у нее совета, а теперь ее слава разнеслась далеко, и Гауда взял ее ко двору. Она предсказала, что царевич Гауда станет царем Нумидии после падения Югурты. Хотя его падение произойдет не сейчас.
– А что она говорила о Цецилиях Метеллах?
– Она говорит, что это семейство уже пережило зенит своего могущества, их станет меньше, они станут беднее, их превзойдут другие и среди них – ты, господин.
– Я хочу видеть эту сирийскую прорицательницу, – заявил Марий.
– Это можно устроить. Но ты должен приехать в Старый Карфаген, потому что она не выходит из дома Гауды, – сказал Набдалса.
Разговор с сирийской прорицательницей Марфой состоялся после аудиенции у царевича Гауды. Марий терпеливо выслушивал длинный перечень жалоб на Метелла и давал обещания, выполнить которые не имел ни малейшей возможности.
– Не сомневайся, царевич, когда будет такая возможность, я позабочусь о том, чтобы к тебе относились с почтением, достойным твоего рождения, – сказал он, кланяясь так низко, как хотелось Гауде.
– Этот день придет! – пылко воскликнул Гауда и радостно улыбнулся, показав гнилые зубы. – Марфа предрекает, что ты будешь Первым Человеком в Риме, и довольно скоро. По этой причине, Гай Марий, я хочу стать твоим клиентом. Я позабочусь, чтобы и мои сторонники в римской провинции Африка тоже стали твоими клиентами. И еще: когда я воссяду на престол Нумидии, вся Нумидия станет твоим клиентом.
Марий слушал с изумлением. Он, простой претор, получает клиентов, которых даже один из Цецилиев Метеллов может не дождаться! О, ему непременно следует встретиться с этой Марфой, этой сирийской прорицательницей!
Вскоре после этого она сама изъявила желание увидеть его. Гауда распорядился, чтобы Гая Мария проводили в апартаменты прорицательницы на огромной вилле, которая служила Гауде временным дворцом. Беглый взгляд убедил Мария, что эту женщину действительно высоко ценили: апартаменты были роскошно обставлены, стены покрыты фресками – самыми прекрасными, какие ему доводилось видеть; полы устланы мозаикой под стать фрескам.
Она вошла, одетая в пурпур – еще один знак высокой чести, оказанной той, что рождена не в царском дворце. А уж царской крови в ее жилах определенно не было. Маленькая, высохшая, тощая старуха, пахнущая старой мочой, с волосами, не мытыми, как заподозрил Марий, несколько лет. Внешность ее была чужеземная: большой тонкий орлиный нос, очень морщинистое лицо и взгляд черных глаз пронзительный, гордый и бдительный, как у орла. Груди ее висели, как два пустых чулка, в носки которых насыпана галька. Было видно, как они раскачивались под прозрачной пурпурной сорочкой. Кроме этой сорочки, на прорицательнице больше ничего не было, только пурпурная шаль, завязанная на бедрах. Руки и ноги ее были черны от хны. Она шла, позванивая многочисленными колокольчиками, браслетами, кольцами, брелоками – все из чистого золота. Прикрепленная золотым гребнем пурпурная газовая вуаль спускалась по спине, как флаг при безветрии.
– Сядь, Гай Марий, – произнесла она, показав на кресло шишковатым пальцем с длинным ногтем, сверкающим от множества колец.
Марий сел, не в силах отвести взгляда от старого коричневого лица.
– Гауда говорил мне: ты сказала – я буду Первым Человеком в Риме, – начал он хрипло и прокашлялся. – Я хотел бы услышать подробности.
Она захихикала. Ее смех был похож на блеяние овцы. Показались беззубые десны с одним желтым резцом в верхней челюсти.
– О да, тебе бы этого хотелось, я уверена! – Она хлопнула в ладоши, зовя слугу. – Принеси-ка нам настой из сушеных листьев и мои любимые маленькие лепешки! – приказала она, потом обратилась к Гаю Марию: – Это недолго. Когда все принесут, мы поговорим. А пока посидим и помолчим.
Не желая обижать ее, Марий сидел молча. Принесли дымящийся настой, и он отпил из чаши, которую она ему подала. Запах показался Марию подозрительным, он насторожился. На вкус настой был неплох, но поскольку римлянин не привык к горячим напиткам, то обжег себе язык и отставил чашу. Она же, явный знаток и ценитель, маленькими глоточками попивала из своей чаши, проглатывая каждый раз с явным удовольствием.
– Восхитительное снадобье, хотя ты, наверное, предпочитаешь вино.
– Нет-нет, – вежливо пробормотал он.
– Возьми лепешку, – предложила она с полным ртом.
– Спасибо, не надо.
– Ладно-ладно, намек поняла! – сказала она и прополоскала рот еще одним глотком горячей жидкости, затем протянула свою когтистую лапу. – Дай мне твою правую руку… Судьба твоя замечательна, Гай Марий, – начала она, разглядывая многочисленные линии на его ладони. – Какая рука! Ей подчиняется все. А какая линия ума! Она управляет твоим сердцем, твоей жизнью – всем, кроме разрушительного действия времени, Гай Марий, но кто в силах противиться времени! Однако ты сможешь противостоять многому, перед чем другие отступают. Очень тяжелая болезнь… Но ты преодолеешь ее в первый раз и даже во второй раз… Враги, десятки врагов… Но ты преодолеешь и их… Ты будешь консулом в будущем году… А после этого ты еще шесть раз будешь консулом… Тебя назовут Третьим Основателем Рима, потому что ты спасешь Рим от самой страшной опасности!
Гай Марий чувствовал, как загорелось у него лицо, стало горячим, словно копье, брошенное в огонь. И сильный шум в голове… Сердце ухало в груди, как барабан. Перед глазами поплыл красный туман. Он знал, что все сказанное ею – правда.
– Тебя любит и уважает знатная женщина, – продолжала Марфа, разбираясь теперь в мелких линиях его ладони. – Ее племянник будет самым великим римлянином на все времена…
– Нет, это я, – перебил он ее, поскольку на это менее приятное известие тело его реагировало уже более спокойно.
– Нет, это ее племянник! – упрямо повторила Марфа. – Более великий человек, чем ты, Гай Марий. У него первое имя такое же, как у тебя, – Гай. Но он из ее семьи, не из твоей.
Этот факт он запомнит.
– А что ты скажешь о моем сыне? – спросил он.
– Твой сын тоже будет большим человеком, но не таким великим, как его отец. До старости он не доживет. Но когда наступит твой срок, он будет еще жив.
Она оттолкнула его руку и спрятала свои грязные голые ноги под кушетку, на которой сидела. Колокольчики на пальцах зазвенели, браслеты на щиколотках лязгнули.
– Я увидела все, что надлежало увидеть, Гай Марий, – сказала она, откинулась назад и закрыла глаза.
– Благодарю тебя, Марфа-прорицательница, – сказал он, поднимаясь и протягивая ей кошелек. – Скажи мне, сколько я тебе должен?
Она открыла глаза, черные, лукавые:
– Для тебя – бесплатно. Достаточно побыть в обществе истинно великого. Плата – для таких, как Гауда, который никогда не будет великим человеком, хотя и станет царем. – Опять она заблеяла. – Ты знаешь не хуже меня, Гай Марий, при всех твоих талантах у тебя нет дара предвидения будущего. Твой дар – смотреть в сердца людей. А у Гауды сердце маленькое.