Уже почти наступила ночь, когда пятьдесят германских вождей вскочили на лошадей и умчались прочь. Последними римский лагерь покидали Тевтобод и Бойорикс, который то и дело оглядывался на ряды римских войск. В его глазах не было ни восхищения, ни одобрения. «Аврелий прав, это настоящий Ахиллес», – думал Котта. Такой дорого продаст свою жизнь, тогда как бóльшая часть его соплеменников будут умирать как мухи. Сердце Котты всколыхнулось от неясного предчувствия.
Через два часа на небе показалась полная луна. Закутавшись в тоги, Котта и пять его молчаливых спутников отправились обратно на юг, слегка перекусив перед этим у Аврелия.
– Подождали бы до завтра, – увещевал их Аврелий. – Это вам не Италия, где дороги замощены или крепко утоптаны. Несколько часов ничего не решат.
– Нет, я собираюсь добраться до лагеря Квинта Сервилия к рассвету, – ответил Котта. – Попробую еще раз убедить его объединиться с Гнеем Маллием. Расскажу, что видел сегодня. А завтра отправлюсь к Гнею Маллию. Глаз не сомкну, пока не увижусь с ним.
Они пожали друг другу руки. Пока Котту и сенаторов, сопровождаемых ликторами и охраной, не скрыла плотная завеса ночного мрака, лишь слегка рассеиваемого луной, Аврелий стоял, четко выделяясь на фоне костра, и высоко держал руку в прощальном жесте.
«Я никогда больше не увижу его, – подумал Котта. – Какой отважный человек! Им может гордиться Рим».
Цепион не стал и слушать Котту. Не стал он прислушиваться и к голосу разума.
– Я останусь здесь, – вот и весь ответ.
Поэтому Котта, даже не перекусив, направился в лагерь Гнея Маллия Максима.
На рассвете, когда Котта и Цепион только что встретились, германцы уже выступили. Наступал второй день октября, погода еще стояла отличная, без малейших признаков похолодания. Германцы обрушивали на Аврелия одну волну атаки за другой. Аврелий так и не понял до конца, что же случилось. Он полагал, что еще успеет собрать и организовать свою конницу, что стена лагеря, очень хорошо укрепленная, на некоторое время остановит германцев и это позволит ему собрать и вывести всю свою армию через задние ворота лагеря, а тогда он попытается совершить фланговый маневр. Но он ничего не успел. Германцев было так много и двигались они так быстро, что в мгновение ока окружили лагерь. Они лезли одновременно со всех четырех сторон и тысячами облепляли стены. Застигнутые врасплох, воины Аврелия делали все, что было в их силах, но битва все больше походила на бойню. За каких-то полчаса не осталось уже ни пехоты, ни конницы, а Марк Аврелий Скавр был захвачен в плен, даже не успев обнажить меч.
Доставленный к Бойориксу, Тевтободу и другим вождям, участвовавшим в переговорах, Аврелий проявил максимум выдержки. Та же горделивая осанка, то же надменное выражение лица. Его, казалось, не коснулось ни унижение, которое он испытывал, ни боль. Германцы посадили его в клетку, достаточно большую, чтобы он мог в ней сидеть, а сами – так, чтобы ему было видно, – собрали огромную поленницу и подожгли. Аврелий наблюдал за ними без тени страха на лице. Он почти не двигался в своей клетке-тюрьме. Но в планы германцев вовсе не входило, чтобы пленник скончался от удушья или принял быструю смерть в языках гигантского костра. Они дождались, пока дрова прогорят, а затем опустили клетку в самый центр, чтобы заживо зажарить побежденного. Единственной победой, которую одержали в этой битве римляне, стала победа Аврелия. Он не издал ни стона, не позволил ни единой слезе скатиться по щеке, даже не переменил позы. Он умер как истинный патриций, показывая варварам, на что могут быть способны истинные римляне. Это внушило германцам некоторую опаску и уважение к Риму, где рождаются такие люди.
Два дня германцы обращали в руины все, что было некогда лагерем римской конницы, а затем двинулись на юг. Так же беспорядочно, как и прежде, но отнюдь не наугад. Достигнув лагеря Цепиона, они продолжали идти на юг, тысяча за тысячей, ужасая римских солдат, постоянно сбивавшихся со счета. Кое-кто из легионеров даже пытался дезертировать на западный берег реки. Цепиону оставалось сжечь все, кроме одной, лодки и плоты, выставить вдоль берега посты и карать каждого, кто попытается сбежать. Пятидесятипятитысячная армия Цепиона оказалась островком в океане германцев. Оставалось только бессильно ждать, пока не схлынет этот бесконечный поток.
К шестому дню октября передовые отряды германцев добрались до укрепленного лагеря Маллия Максима, который предпочел не укрывать армию за стенами, а построить все десять легионов и направить колонной на север, пока германцы, не успели их обнаружить. Он выстроил войска в боевые порядки на равнине между рекой и небольшой возвышенностью, подобной кончикам щупальцев Альп, хотя их предгорья были почти на сто миль к востоку. Легионы стояли лицом на север в четырех милях друг от друга. Маллий ошибся и тут. Не только потому, что его можно было легко обойти с флангов, ведь у него не было конницы, чтобы правильно организовать оборону, но и потому, что теперь его силы были разрознены.
Ни от Аврелия, ни от Цепиона сообщений не поступало. Маллий не располагал достоверными сведениями о германцах – всех толмачей и разведчиков он отправил в свое время в лагерь Аврелия. Ничего иного ему не оставалось, как только пассивно ждать, когда появится враг.
Командный пункт находился на верхушке самого высокого в лагере вала, откуда курьеры то и дело разносили его приказы по легионам. В число этих посыльных входили оба его сына и юный сын Метелла Нумидийского Свина, Свиненок. Оттого ли, что Маллий Максим считал легион марсов под командованием Квинта Поппедия Силона наиболее дисциплинированным и тренированным, или же марсы казались ему воинами даже лучшими, нежели римская чернь, но этот легион он поставил на самый крайний правый фланг и не подкрепил конницей. Левее располагался легион, завербованный в начале года, под командой Марка Ливия Друза, который назначил своим заместителем Квинта Сертория. Далее – самнитские ауксиларии и еще один римский легион из новобранцев. На берегу реки стояли наименее подготовленные, неопытные легионы – и с ними основная часть военных трибунов. Легион Цепиона Младшего примыкал к легиону Секста Юлия Цезаря.
Атака германцев, начавшаяся через два часа после рассвета шестого дня октября, была все-таки мало-мальски спланирована, так как они почти одновременно напали на лагерь Цепиона и линию войск Гнея Маллия Максима.
Ни один человек из пятидесятипятитысячной армии Цепиона не спасся. Германцы окружили их, ворвались в лагерь с трех сторон, круша все на своем пути. Они так плотно сжимали кольцо, что давили не только мертвых, но и раненых. Сам Цепион не стал дожидаться лютой смерти от рук варваров. Увидев, что его солдаты не в состоянии противостоять германцам, он бросился в реку, где стояла припасенная на этот случай лодка, и быстро переправился на другой берег Родана. Покинутые своим полководцем, солдаты пытались спастись вплавь, однако среди германцев оказалось немало прекрасных пловцов. Вниз по течению река уносила трупы римлян. Уцелели лишь сам Цепион и гребцы его лодки.
Маллий Максим поступил несколько лучше. Марсы, боровшиеся до последнего человека, не выдержали наплыва противника, Легион Друза оказался лицом к лицу с очередной атакой. Силон истекал кровью, а Друз был поражен германским мечом. Квинт Серторий пытался вновь организовать сопротивление, но ничто уже не могло сдержать натиск германцев, опьяневших от крови. Падали одни – на смену им тотчас являлись новые. Казалось, силы варваров неисчерпаемы. Серторий получил рану в бедро. Ему перерезали один из важнейших нервных узлов, но это же и спасло его: мышцы, сведенные судорогой, подобно жгуту остановили кровотечение.
Легионы, стоявшие на берегу, кинулись в воду, сбрасывая на ходу тяжелое обмундирование, и бежали от кровавой резни, перебравшись на другой берег Родана. Цепион Младший одним из первых поддался искушению, а Секст Юлий Цезарь был сражен своим же солдатом, когда безуспешно пытался предотвратить бегство, казавшееся ему недостойным.
Несмотря на протесты Котты, всех шестерых сенаторов переправили через реку еще до начала битвы. Маллий Максим настоял на том, чтобы они покинули поле боя и наблюдали за ходом сражения из безопасного места.
– Если судьба обернется против нас, вам придется доставить горькую весть в Рим, сенату и народу, – сказал им Маллий.
Римляне обычно не проливали зря крови пленных, поскольку сильных воинов можно было продать за высокую цену туда, где требовалась рабочая сила, – в рудники, на верфи и стройки. Но ни кельты, ни германцы не придерживались этого обычая. Они предпочитали иметь рабов, говорящих на одном с ними языке. Большего для их кочевой жизни и не требовалось.
Быстро закончилась эта бесславная битва, и германцы, захмелевшие от победы, бродили по полю боя, усеянному трупами, добивая живых. К счастью, это не считалось обязательным, иначе ни один из двадцати четырех военных трибунов не уцелел бы в битве при Аравсионе. Друз, лежавший без сознания, казался мертвым всем германцам, кто проходил мимо. За телами убитых марсов укрылся Квинт Поппедий Силон, так сильно залитый кровью, что на него тоже не обратили внимания. Силон, не имевший сил пошевелиться, поскольку его ноги парализовало, готовился умереть. Лицо Секста Цезаря посинело, он хрипел и пускал кровавую пену изо рта – он был так плох, что германцы оставили его в покое, давая возможность умереть своей смертью.
Оба сына Маллия Максима погибли, сражаясь до последнего. Так же отважно бился и их отец. Метелл Свиненок не стал дожидаться, пока его постигнет та же участь. Увидев, что поражение неизбежно, он бросился – увлекая тех, кто стоял рядом, – к реке, сел в лодку и переправился на другой берег. Нет, он не был трусом – он спасал главнокомандующего Маллия, которого силой увел с собою.
Шел пятый час дня. Германцы повернули на север и отошли миль на тридцать к повозкам, которые оставили неподалеку от бывшего лагеря Аврелия. В лагерях Маллия Максима и Цепиона их ждало приятное открытие: огромные корзины с пшеницей и запасы других продуктов, а также множество мулов, волов и повозок. Золото, деньги, одежда, даже оружие и доспехи их не интересовали. Зато они утащили весь провиант до последнего ломтика копченого мяса и последнего горшка меда. Кроме того, им досталось несколько сот амфор с вином.