– Тогда я съезжаю, – заявил Сулла.
Услышав это, обе женщины завизжали: Клитумна – громко и пронзительно, Никополис – как котенок, которому прищемили хвостик.
– Да будьте же благоразумны! – прошептал Сулла, приблизив лицо к лицу Клитумны. – Он более или менее знает, что тут творится, но, как вы думаете, уживется ли в одном доме с человеком, который спит с двумя женщинами, одна из которых доводится ему тетей?
Клитумна заплакала:
– Но он хочет переехать! Как я могу племяннику отказать?
– Не волнуйся, я устраню причину его беспокойств: уеду – и все.
От Клитумны он увернулся, но Никополис схватила его за локоть:
– Сулла, дорогой, не делай этого! Можешь спать со мной, а когда Стиха не будет дома, Клитумна станет присоединяться к нам.
– Ах, как хитро! – жестко сказала Клитумна. – Ты, жадная свинья, хочешь одна его заполучить!
Никополис побледнела:
– Ну, а что ты предлагаешь? Ведь это ты накликала беду!
– Заткнитесь обе! – шепотом прорычал Сулла. Все, кто хорошо знал его, боялись этого шепота больше крика. – Вы так долго ходите в театр, что уже начинаете жить им. Образумьтесь, не будьте же столь тупы! Ненавижу свое положение. Я устал быть половинкой мужчины!
– Половинкой? Тут две половины: половина – моя, другая – Ники! – сказала Клитумна.
Трудно сказать, что ранит сильнее: гнев или горе. Сулла свирепо смотрел на своих мучительниц.
– Не могу я так больше! – вдруг сказал он, сам удивившись своему голосу.
– Ерунда, сможешь, конечно, – сказала Никополис с самодовольством женщины, уверенной что ее мужчина – у нее под каблуком. – Ну а теперь – беги и займись чем-нибудь дельным. Завтра ты почувствуешь себя лучше. У тебя всегда так.
Прочь, прочь из дома! Ноги сами несли Суллу по узкой улице. Неожиданно он обнаружил, что попал в Палатиум – в ту часть Палатина, которая спускалась к Большому Цирку и воротам Капена.
Дома здесь стояли реже: то тут, то там попадались пространства, похожие на парки. Находясь в отдалении от Форума, Палатиум не был очень фешенебельным районом.
Забыв о холоде, о том, что на нем лишь домашняя туника, Сулла присел на камень. Он смотрел на свободные трибуны Большого Цирка и на храмы Аветина – а видел тоскливый путь своей жизни, ведущий в безрадостное будущее в никуда. Он услышал скрежет собственных зубов и невольно застонал.
– Вам нездоровится? – спросил тонкий голос.
Подняв глаза, он ничего не увидел – от боли помутилось в глазах. Постепенно сквозь туман он разглядел золотые волосы, четко очерченный подбородок. Огромные во все лицо глаза медового цвета, испуганный взор.
Она стояла перед ним на коленях, упрятанная в тугой кокон домашней пряжи – точно как тогда, возле дома Флакия.
– Юлия, – содрогнулся он.
– Нет, Юлия – моя старшая сестра. Меня зовут Юлилла, – сказала она, улыбнувшись ему. – Вам нездоровится, Луций Корнелий?
– Мою боль врачи не излечат.
Да, Никополис была права, завтра он почувствует себя лучше. И это – отвратительней всего.
– Я бы так хотел, я бы очень, очень хотел… сойти с ума, – сказал он. – Но, кажется, не могу.
– Если не можешь, значит пока ты не нужен фуриям.
– Ты одна здесь? – спросил он неодобрительно.
– О чем думают твои родители, позволяя тебе бродить по улицам в этот час?
– Со мною моя служанка, – сказала она, озорно улыбнувшись. – Самый осмотрительный и верный человек.
– Ты что, хочешь сказать, что, позволяя тебе расхаживать, где угодно, она никому ничего не говорит? Так ведь однажды тебя поймают, – сказал человек, который сам был пойман навечно.
– Но пока не поймали, зачем беспокоиться?
Погрузившись в молчание, с самозабвенным любопытством она изучала его лицо, явно наслаждаясь тем, что видит.
– Иди домой, Юлилла, – сказал Сулла, вздохнув.
– Если тебя должны поймать, пусть лучше – не со мной.
– Потому что ты дурной человек? – спросила она. Это вызвало слабую улыбку.
– Если угодно.
– Я так не думаю!
Что за бог послал ее? Спасибо тебе, неведомое божество! Мышцы Суллы расслабились, и он почувствовал нежданный свет, как будто действительно его приласкал какой-то бог, милостивый и добрый; чувство странное для того, кто знал так мало добра.
– Да, я дурной человек, Юлилла.
– Чепуха! – голос ее звучал уверенно и твердо. Наметанным глазом Сулла распознавал признаки девичьей любви и почувствовал желание отпугнуть ее какой-нибудь грубой выходкой. Но не мог. Только не с ней! Она этого не заслужила. Для нее он полезет в свой мешок с хитростями и покажет самого лучшего Луция Корнелия Суллу, какой только может быть: свободного от лжи, незапятнанного.
– Ладно, спасибо тебе за доверие, Юлилла, – сказал он.
Вышло немного неубедительно. Как знать, что она хочет слышать? Как показать себя с лучшей стороны?
– Времени у меня немного, – сказала она серьезно. – Можем мы поговорить?
Он подвинулся, освобождая ей место рядом с собою на камне.
– Только садись здесь – земля слишком сырая.
– Говорят, что ты позоришь свое имя. Я им не верю. Ведь тебе и не давали возможности проявить себя по-настоящему.
– Я полагаю, что слова эти принадлежат твоему отцу.
– Какие – эти?
– Что я позорю свое имя. Она была потрясена.
– Ах, нет! Папа – он мудрейший из людей!
– Ну, а мой был глупейшим. Мы на разных этажах общества, Юлилла.
Она обрывала высокие травинки у основания камня и сплетала их, пока не получился венок.
– Вот, возьми, – сказала она и протянула венок Сулле.
У него перехватило дыхание.
– Венок из трав! – сказал он удивленно. – Нет, нет, не для меня!
– Конечно, для тебя, – настаивала она.
И когда он так и не двинулся, чтобы взять его, наклонилась вперед и надела венок ему на голову.
– Он должен быть из цветов. Но откуда цветы в это время года…
Не понимает… Ладно, он не станет ей объяснять.
– Венок из цветов дарят только любимому.
– Ты – мой любимый, – сказала Юлилла нежно.
– Это ненадолго, девочка. Это пройдет.
– Никогда!
Сулла встал, рассмеявшись:
– Ступай, тебе не больше пятнадцати лет.
– Шестнадцать, – сказала она быстро.
– Пятнадцать, шестнадцать… Какая разница? Ты – ребенок.
– Я не ребенок! – негодующе крикнула Юлилла.
– Конечно, ребенок, – он снова рассмеялся. – Посмотри на себя: вся замотанная – маленький щеночек.
Так уже лучше. Это должно поставить ее на место. Удалось! Юлилла была огорчена, убита. Свет в ней померк.
– Разве я не хороша собой? Я всегда думала наоборот, – сказала она.
– Юность жестока, – резко сказал Сулла. – Полагаю, все родители говорят своим подрастающим дочкам, что они хороши. Но мир судит по другим стандартам. Подрасти, тогда посмотри. Думаю, без мужа ты не останешься.
– Я хочу лишь тебя, – прошептала она.
– Это – пока… Это пройдет, мой толстенький щеночек. Беги, пока я не дернул тебя за хвостик. Ну, ступай, кш-ш!
И она побежала. Служанка осталась далеко позади, тщетно крича ей вслед. Сулла стоял, глядя им вслед, пока обе не исчезли за гребнем косогора.
Венец из трав остался на голове, его ржаво-коричневые стебли тонко гармонировали с огненными кудрями Суллы. Подняв руку, он снял венок, но не выбросил, а, держа в руках, пристально глядел на него. Потом спрятал за пазуху.
Бедная малышка… Он сделал ей больно. Ничего, это к лучшему. Еще не хватало, чтобы дочь ближайшей соседки Клитумны мечтала о нем. Да к тому же она – дочь сенатора!
Венок из трав щекотал ему грудь с каждым шагом. Корона Граминеа. Награда доблестному. Трофей спасителя. Венец из трав, врученный ему здесь, на Палатине, где сотни лет назад стоял первый город Ромула – группа овальных, крытых соломой хижин. Венец из трав, врученный ему воплощенной Венерой, она ведь и впрямь – из детей Венеры, раз она – из рода Юлиев. Это знамение.
– Я построю тебе храм, Венера Победительница, если все это пройдет, – сказал он вслух.
Наконец-то он ясно увидел свой путь. Путь отчаянно опасный, но посильный для того, кому терять нечего, а обрести можно все.
Тяжело опускались зимние сумерки, когда он вернулся в дом Клитумны и спросил, где находятся дамы. Обе были в столовой – ждали лишь Суллу, чтобы приказать подавать на стол. Разговор явно шел о нем – так они отшатнулись друг от друга на ложе, стараясь выглядеть беззаботными.
– Мне нужны деньги, – прямо сказал он.
– Луций Корнелий, сейчас… – осторожно начала Клитумна.
– Заткнись ты, жалкая старая шлюха! Мне нужны деньги.
– Но…
– Я уезжаю отдохнуть. Остальное зависит от тебя. Если хочешь, чтобы я вернулся, если еще хочешь меня – тогда дай мне тысячу денариев. Иначе я навсегда покидаю Рим.
– Каждая из нас даст тебе половину, – вдруг сказала Никополис.
– Прямо сейчас, – сказал он.
– В доме может такой суммы не найтись, – напомнила Никополис.
– Найдется – так ваше счастье. Нет – я ждать не стану.
Когда через пятнадцать минут Никополис вошла в его комнату, она застала его за сборами. Присев на ложе, она тихо ждала, когда он соблаговолит заметить ее, но не выдержала и прервала молчание первой:
– Деньги ты получишь. Клитумна послала управляющего к своему банкиру. Куда ты едешь?
– Не знаю, мне все равно. Только бы подальше отсюда. Скупыми и вместе с тем томными движениями он сложил вместе носки и заткнул их в уже уложенную обувь.
– Собираешься, как солдат.
– Много ты знаешь о солдатах…
– Я же когда-то была любовницей военного трибуна. Поверишь ли, я следовала за барабаном! Когда молода, чего только не сделаешь во имя любви… Я обожала его и поехала с ним в Испанию, а потом и в Азию, – она вздохнула.
– И что? – спросил он, заворачивая пару кожаных наколенников в свою лучшую тунику.
– Он был убит в Македонии, а я вернулась домой.
В сердце ее шевельнулась жалость, но не к мертвому любовнику. Жалость к Луцию Корнелию – прекрасному льву, отловленному ради гладиаторских боев на какой-нибудь убогой арене. Почему человек вообще любит? Это ведь так больно – любить! Она безрадостно улыбнулась.