– Ты хочешь, чтобы я дал взятку? – прямо спросил Марий.
Цезарь, воспитанный в старом духе, выглядел шокированным.
– Конечно же, нет! Я понимаю, если бы целью была должность консула, подкуп можно было бы извинить. Но должность квестора? Никогда. К тому же, риск слишком велик. Эбурн следит за Луцием Корнелием; только и ждет возможности подловить его на чем-то и отдать под суд. Нет, услуга, о которой я прошу, совсем другого рода и не так неприятна даже в случае неудачи. Я хочу, чтобы ты попросил сделать Луция Корнелия твоим личным квестором. Ты же знаешь: стоит избирателям услышать, что кандидатом в квесторы интересуется новоиспеченный консул – наверняка проголосуют за.
Марий ответил не сразу. Он раздумывал. В самом деле, какое имеет значение, виновен ли Сулла в смерти любовницы и мачехи – благодетельниц, оставивших ему наследство. Если и впрямь убил – это ему припомнят, когда отличится на политическом поприще настолько, чтобы претендовать на место консула. Кто-нибудь непременно откопает эту историю на радость политическим противникам, которые не замедлят пустить слух о нищем, добывшем средства убийством. Положим, брак с дочерью Гая Юлия Цезаря подправит репутацию Суллы. Но не на столько, чтобы смыть с нее и кровавые пятна. Многие поверили бы в его виновность – как многие верили, что в Гае Марии нет ничего греческого. Далее. Цезарю самому никак не удается внушить себе симпатию к Сулле. Ощущение опасности? Животный инстинкт? А Юлилла. Юлия – он знал – ни за что не вышла бы за человека, которого сочла бы недостойным, даже ради материального положения Юлия Цезаря. Юлилла же оказалась девушкой порывистой, легкомысленной, эгоистичной. Почему же она выбрала Луция Корнелия Суллу? Мысленно он перенесся в то далекое дождливое утро на Капитолии, когда он украдкой наблюдал за Суллой, смотревшим, как погибают, истекая кровью, буйволы… И тогда принял решение. Луций Корнелий Сулла пригодится. Нельзя позволить ему снова вернуться на дно. Пусть пользуется правами, данными ему при рождении.
– Отлично, Гай Юлий, – сказал он решительно. – Завтра я попрошу Сенат дать мне Луция Корнелия в квесторы.
Цезарь просиял:
– Благодарю тебя, Гай Марий! Благодарю!
– Можешь ты поженить их до того, как Народное собрание приступит к выборам квесторов?
– Я это сделаю, – пообещал Цезарь.
Меньше, чем неделю спустя, Луций Корнелий Сулла и Юлилла отпраздновали бракосочетание по старинному обряду. Карьера Суллы была предрешена.
В каком ликующем настроении ожидал он первой брачной ночи! Он, который никогда по-настоящему и не думал, что обзаведется женой, семьей… Метробиуса Сулла прогнал еще до того, как предстал перед цензорами с прошением о вхождении в Сенат. Хоть и тягостным было расставание – мальчик любил его по-настоящему и горевал не на шутку – Сулла твердо решил навсегда распрощаться с такого рода удовольствиями. Ничто не должно было помешать его восхождению к славе.
Кроме того, он прекрасно знал, насколько дорога ему Юлилла. И не только потому, что она, казалось, приносила ему удачу. Но и любовью он боялся это чувство именовать. Любить кого-то? Любовь для Суллы была чувством, свойственным другим, низшего порядка людям. Это для них любовь – нечто, полное надежд и разочарований, то благородное, то низкое, почти грязное. Сулла не мог отыскать этого чувства в себе. Он был убежден, что любовь противоречит здравому смыслу, чувству самосохранения, просвещенности. Ему так и не суждено было понять, что его терпение, снисходительность в отношении порывистой, несдержанной жены – как раз свидетельство любви, в которой он нуждался. Терпение и снисходительность он считал добродетелями, ему не свойственными. Тот, кто не умеет понять самого себя, понять, что такое любовь – никогда не поднимется до высот духа.
Свадьба в семействе Юлиев Цезарей, как и полагалось, вышла чинной. Обряды, при которых довелось присутствовать Сулле прежде, отличались. Поэтому ему потребовалось немалое терпение, чтобы вынести пресноватое действо в доме Цезарей, не доставившее бывшему гуляке особой радости. Даже когда пришло время, за дверью его спальни не оказалось ни одного подвыпившего гостя, которого жениху пришлось бы, применив силу и пожертвовав временем, выдворить вон. Краткое путешествие от одного парадного входа до другого закончилось, и он поднял Юлиллу на руки – какая она была легкая, просто воздушная! – чтобы перенести ее через порог. Гости, которые их сопровождали, тут же исчезли из виду.
Так как юные девственницы никогда в жизни ему еще не попадались, Сулла не испытывал никаких дурных предчувствий по поводу предстоящего события. И не волновался ни о чем. Пусть ее гимен не тронут, все равно Юлилла созрела, подобно спелому персику, срывающемуся с ветки в пору урожая. Завороженно она наблюдала, как он снимает свою свадебную тунику и скидывает с головы венок из цветов. И сама сняла с себя все свои одежды, хотя ее никто не просил – одну за другой. Свадебные одежды кремового, огненного, шафранового цвета и семижды переплетенную шерстяную тиару, сама распутала все узлы и развязала все пояса.
Они разглядывали друг друга с полным нескрываемым интересом. Сулла – прекрасно сложенный, Юлилла – очень тоненькая, но гибкая, ни одной угловатой, вульгарной линии. Она первая сделала шаг навстречу, положила руки ему на плечи и с изысканно естественным и неожиданным сладострастием медленно приблизила свое тело к его телу, восхищенно вздыхая, когда его руки обняли ее и начали гладить ее по спине, то отрываясь, то возвращаясь, скользить по ее телу.
Он восторгался ее легкостью, ее акробатической гибкостью, с которой она отвечала ему, когда он поднял ее высоко над головой и позволил ей обвиться вокруг него. Ничего из того, что он делал, не пугало ее, она отвечала ему тем же. Ей хватило нескольких мгновений, чтобы научиться целоваться; и несмотря на это, все те годы, пока они были вместе, она не переставала этому учиться. Чудесная, прекрасная, пылкая женщина, мечтающая угодить ему, но и жаждущая, чтобы он доставил ей удовольствие. Вся – его. Только его! И это – навсегда, – думали они в ту ночь.
– Если ты хоть когда-нибудь посмотришь так на кого-нибудь другого, я убью тебя, – сказал он, когда они лежали на его кровати, отдыхая от любовных игр.
– Верю, – сказала она, вспоминая горький урок, данный ей отцом, главой семьи; теперь из-под отцовской власти она попала под власть Суллы.
Патрицианка, она не была и никогда не могла быть самой себе госпожой. Даже Никополис, Клитумна и им подобные находились в несравненно более выгодном положении.
Юлилла была довольно высока для женщины, а Сулла – мужчиной почти идеального среднего роста. Поэтому она могла своими длинными ногами обхватить его колени, с восхищением взирая на белизну его кожи, в сравнении со смуглым цветом своей.
– Рядом с тобой я выгляжу, словно сирийка, – сказала она, приложив свою руку к его.
– Я не такой, как все, – сказал он резко.
– И это хорошо, – засмеялась она, склоняясь к нему для поцелуя.
Настал его черед осмотреть ее – и увидеть, что, стройная, она еще напоминает мальчика. Одной рукой он быстро перевернул ее, бросив лицом на подушку, и любовался линиями ее спины, ягодиц и бедер. Прекрасно!
– Ты прекрасна, как мальчик, – сказал он.
Она попыталась вскочить, возмущенная, но он удержал ее.
– Как вам это нравится! Говоришь так, будто предпочитаешь мальчиков, Луций Корнелий! – это было произнесено с полной невинностью, с хихиканьем, заглушаемым мягкой подушкой, в которую она уткнулась.
– Ну, если бы не встретил тебя – пожалуй, предпочитал бы.
– Дурачок! – засмеялась она, принимая его слова за шутку, затем освободилась и взобралась на него, усевшись ему на грудь и поставив колени на его руки.
– За то, что ты сказал, ты можешь очень близко посмотреть на мою маленькую киску и сказать мне, похожа ли она хоть чуть-чуть на твое крепкое копье!
– Только посмотреть? – спросил он, притянув ее и усадив к себе на шею.
– Мальчик! – эта идея все еще забавляла ее. – Ты глупец, Луций Корнелий!
Впрочем она тут же забыла об этом, с восторгом открывая все новые и новые удовольствия.
Народное собрание, как и следовало ожидать, избрало Суллу квестором. Срок его службы должен был начаться не раньше пятого декабря: как и все личные квесторы, он заступал в должность одновременно со своим начальником. Однако Сулла появился в доме Мария на следующий же день после выборов.
Шел ноябрь, и светало позже, Сулле на благо: ночные забавы с Юлиллой не давали ему просыпаться так же рано, как прежде. Но он знал, что должен появиться у Мария перед рассветом: положение личного квестора обязывало. Истинный клиент служит патрону всю свою жизнь. Сулла – тоже как бы клиент Мария, хотя и только на срок своего квесторства. Но сколько оно может продлиться? Один год? А вдруг больше? Зависит от того, сколько времени будет находиться в должности Марий. Клиент же не валяется целыми днями в постели со своей молодой женой; клиент появляется в доме патрона, лишь только первый луч солнца озарит небосклон, и ожидает приказаний: какого рода услуги патрону нужны. Его могут вежливо спровадить; могут попросить сопровождать патрона на Форум или в одну из базилик по делам службы или же по личным; могут послать вместо патрона.
Пришел он вовремя, не придерешься. Однако просторная приемная в доме Мария уже была полна клиентов, пришедших еще раньше. Некоторые из них ночевали, должно быть, на улице под дверью патрона, решил Сулла по их виду. Вздохнув, Сулла встал в уголке и приготовился долго ждать.
Кое-кто из видных людей нанимал секретарей и номенклаторов, чтобы рассортировать утренний «улов» клиентов, удаляя мелкоту, для которой нужно было лишь чтобы отметили его присутствие, и дозволяя лишь крупным и интересным экземплярам личное общение с «самим». Но Гай Марий, как заметил с одобрением Сулла, занимался разбраковкой «улова» сам, без помощников. Человек, избранный консулом и потому имеющий огромное значение в Риме, делал свою черную работу не торопясь, отделяя ненужное от полезного куда более умело, чем любой секретарь из тех, кого видывал Сулла. За двадцать минут четыреста человек, столпившихся в приемной и между колоннами перестиля, были рассортированы; более половины из них хозяин успешно выдворил, причем каждый клиент свободного человека или человек, занимавший низкое положение, сжимал в руке подарок, вложенный туда улыбающимся Марием.