Вакерс отворил дверь, но вместо Айвори в комнату вошел дворецкий, протягивая хозяину конверт на серебряном подносе.
— Только что принесли, месье.
Вакерс ушел в дальнюю комнату, чтобы прочесть послание. В конверте лежала визитная карточка, а на ней — несколько слов, написанных чернилами.
Сожалею, что обманул Ваши ожидания, но определенные обязательства вынудили меня подкинуть Амстердам, однако я скоро вернусь.
С дружеским приветом
P.S. Шах и пат — это всего лишь отложенная партия.
Вакерс трижды перечитал постскриптум, пытаясь понять, на что намекал Айвори в этой короткой фразе: он никогда ничего говорил и не делал просто так. Вакерс имел представления, куда направился его друг, и установить за ним слежку они бы уже не успели. Разве что попросить коллег отыскать его… Но ведь он сам посоветовал не подключать Айвори к этому делу, теперь ему трудно будет объяснить, что его друг опережает их по меньшей мере на один ход.
Шах и пат, как написал Айвори. Вакерс улыбнулся, спрятав карточку в карман.
Амстердам, аэропорт Схипхол. В этот поздний час на поле стояли только несколько самолетов, вылетающих в европейские столицы.
Айвори протянул стюардессе посадочный талон и поднялся по трапу. Он занял место в первом ряду, пристегнулся и стал смотреть в иллюминатор. Через полтора часа он приземлится в маленьком лондонском аэропорту Сити. Его будет ждать машина, номер в гостинице «Дорчестер» заказан, так что все в порядке. Вакерс, наверное, уже получил адресованную ему записку. Представив себе эту сцену, Айвори усмехнулся.
Он закрыл глаза. Ночь предстояла долгая, и каждая минута сна была на счету.
Афины, аэропорт
Уолтер во что бы то ни стало хотел привезти мисс Дженкинс сувенир из Греции. Он купил Duty free бутылку узо, немного подумав, взял еще одну, потом решил, что себе тоже надо сделать подарок, и схватил третью. Нас уже раз призывали пройти на посадку, прием в последний раз голос диктора звучал весьма неприветливо, и я представлял себе, к укоризненно будут глядеть на нас пассажиры, когда мы войдем в салон. Взмыленные после беготни по коридорам аэропорта, мы взлетели по трапу и немедленно получили нагоняй от командира экипажа, потом услышали в свой адрес несколько нелестных замечаний, когда пробирались к свободным местам в конце салона. Разница во времени с Англией позволяла нам выиграть целый час, в Хитроу мы прибывали в полночь. Уолтер быстро умял свою порцию ужина, который нам подали в самолете, я предложил ему еще и мою, и он с ней тоже легко управился. Собрав последние подносы, стюардесса притушила свет. Я с наслаждением смотрел в иллюминатор. Небо на высоте десяти тысяч метров — завораживающее зрелище, особенно для астронома. Передо мной сверкала Полярная звезда, чуть в стороне я отчетливо увидел Кассиопею, а справа от нее различил Цефея. Я повернулся к Уолтеру, сладко дремавшему в кресле:
— У вас фотоаппарат при себе?
— Вы что, собираетесь сделать снимки на память? Ни в коем случае! Я много съел, к тому же здесь невозможно выпрямить ноги, так что я наверняка похож на кита, которого затолкали в консервную банку.
— Нет, Уолтер, я не вас хотел сфотографировать.
— Хорошо. Если у вас найдется приспособление, при помощи которого вы сумеете добраться до моего кармана, — фотоаппарат ваш. Сам я не могу даже шевельнуться.
Должен признаться, мы действительно чувствовали себя словно сардины в банке, и достать фотоаппарат оказалось делом нелегким. Выудив его из кармана Уолтера, я поспешно пересмотрел сделанные в Ираклионе снимки. В голове моей возникла смутная догадка, и я замер в растерянности, вновь уставившись в иллюминатор.
— Думаю, мы правильно сделали, что вернись в Лондон, — сказал я, опуская фотоаппарат Уолтера к себе в карман.
— Ну ладно, посмотрим, что вы запоете, когда завтра утром усядетесь завтракать на мокрой от дождя террасе паба.
— На Гидре вас всегда примут с распротертыми объятиями.
— Дайте мне хоть под конец немного поспать! Думаете, я не замечаю, как вы всякий раз, разбудив меня, потихоньку хихикаете?
Лондон
Я посадил Уолтера в такси и, добравшись до дома, бросился к компьютеру. Загрузив фотографии, внимательно их просмотрел и решил написать моему старому другу, живущему в нескольких тысячах километров от Лондона. Я послал ему электронное письмо, прикрепив фотографии, сделанные Уолтером, и спросил, что они ему напоминают. Тут же пришел коротенький ответ: Эруэн обрадовался, получив весточку от меня. Он пообещал изучить присланные мной картинки и ответить мне как можно быстрее. Хотя работы у него по горло: радиотелескоп на плато Атакама опять требует ремонта.
Известие от него пришло три дня спустя, около полуночи. Только на сей раз это было письмо, а телефонный звонок, и голос Эруэна я поначалу даже не узнал.
— Как ты сотворил такое чудо? — прокричал он в трубку, даже не поздоровавшись.
Поскольку я мешкал с ответом, Эруэн, не давшись, задал мне следующий вопрос, который удивил меня еще больше:
— Ты, наверное, когда-нибудь мечтал Нобелевской премии? Так вот, у тебя появился реальный шанс ее получить. Каким образом ты сумел создать такую модель? Просто чудо, я такого себе и представить не мог! Если ты послал эти картинки, чтобы сразить меня наповал, ты в этом преуспел!
— Скажи мне, Эруэн, что ты на них увидел?
— Ты прекрасно знаешь, что я увидел, хватит пускать пыль в глаза и напрашиваться на комплименты. А теперь выкладывай, как тебе удалось совершить такое гениальное открытие, — или ты намерен злить меня дальше? Кстати, можно мне показать картинки нашим общим друзьям?
— Нет, только не это! — взмолился я.
— Понимаю, мне и так очень приятно, что ты оказал мне доверие и поделился этим чудом, прежде чем опубликовать официальный отчет. Когда ты собираешься это сделать? Уверен, тебе сразу оформят командировку к нам — впрочем, у тебя будет богатый выбор: все команды астрономов наперебой станут тебя приглашать.
— Эруэн, умоляю тебя, опиши, что ты увидел!
— Тебе, наверное, надоело в двадцать пятый раз рассказывать самому себе о своей работе, и ты хочешь, чтобы это сделал я. Ясное дело, я бы тоже места себе не находил от волнения. Но знаешь, старик, услуга за услугу: сначала ты мне расскажешь, как ты все это провернул.
— Что я провернул?
— Не вздумай надо мной издеваться и уверять меня, что это у тебя вышло случайно.
— Эруэн, давай ты первый.
— У меня ушло три дня на то, чтобы угадать, что все это значит. Только не вздумай обвинять меня в невежестве: созвездия Лебедя, Пегаса и Цефея я, разумеется, узнал сразу, несмотря на непривычные звездные величины, углы и расстояния. Ты хотел расставить мне ловушку, но меня не так-то легко поймать! Я стал размышлять, какую игру ты затеял, зачем ты приблизил друг к другу звезды и какими уравнениями пользовался в расчетах. Я пытался понять, каким принципом ты руководствовался, когда расставил их таким образом, — это заинтриговало меня больше всего. Признаюсь, я сплутовал: воспользовался нашими компьютерами и заставил их два дня подряд производить нужные мне вычисления. Получив результат, я ни на секунду не пожалел о том, что задействовал наше оборудование. Мои догадки оказались верны, вот только я не сумел распознать тот объект, что находился в центре этих невероятных картинок.
— И что же ты увидел?
— Туманность Пеликана.
— А почему это тебя так взволновало? Потому что такой ее можно было увидеть с Земли четыреста миллионов лет назад! Мое сердце едва не выскочило из груди, ноги стали ватными. Все это казалось бесмысленным. То, что сказал Эруэн, — сплошная нелепица. Чтобы какой-то предмет, пусть даже полный загадок, проецировал на поверхность стены изображение звездного неба, — это немыслимо! И чтобы это звездное небо выглядело так, как полмиллиарда лет назад, — невозможно! — Эдриен, теперь твоя очередь, говори, как тебе удалось смоделировать все это. Я ему не ответил.
— Да, я несколько недель был у вас репетитором, и мне следовало бы помнить все, что вы Мне рассказывали. Однако после нашей неудачи на конкурсе прошло несколько недель, а за это время столько всего произошло, что я не могу винить себя в чрезмерной забывчивости.
— Туманность — колыбель звезд, рассеянное облако, состоящее из газа и пыли, расположенное в пространстве между галактиками, — коротко и ясно объяснил я Уолтеру. — В ней и зарождаются звезды.
Однако мысли мои были далеко, они унесли меня из Лондона на восточную оконечность Африканского континента, туда, где сейчас жила та, что оставила у меня этот таинственный кулон. Меня неотступно терзало одно подозрение: действительно ли она его случайно забыла. Когда я задал этот вопрос Уолтеру, он только покачал головой, видимо, считая меня наивным простаком.
Через два дня по дороге в Академию у меня произошла странная встреча. Я зашел выпить кофе в одно из тех бесчисленных заведений, что расплодились в столице, пока я работал в Чили. На какой бы улице они ни появлялись, выглядели они совершенно одинаково, и выпечку там тоже подавали везде одинаковую, и требовалось профессиональное знание многих языков, чтобы без запинки сделать заказ, — столько разных названий кофе и сладостей значилось в меню.
Когда я ждал, пока мне подадут мой «Skinny cap with wings» (что я перевел как капучино навынос), ко мне подошел какой-то незнакомец. Он заплатил за мой кофе и попросил уделить ему несколько минут: ему нужно поговорить со мной на тему, которая, как он сказал, меня очень заинтересует. Он увел меня в зал, и мы сели в кресла — скверные копии старых клубных кресел, впрочем довольно удобные. Мужчина долго смотрел на меня, потом заговорил:
— Вы работаете в Британской Академии наук, так?
— Совершенно верно, но с кем я имею честь?..
— Я часто встречаю вас здесь по утрам. Лондон — огромный столичный город, но каждый квартал — это деревня, где все на виду. В этом и состоит очарование этого большого города.