После этого папа умирал еще много раз, но я не беспокоилась, потому что со мной был мой шарик, который напоминал, что это не навсегда. Я крепко сжимала шарик в кулаке, или катала между ладоней, или совала в рот, так что он растягивал кожу щеки. Я никогда-никогда не позволяла никому-никому играть с этим шариком или даже трогать его. Папа всегда в конце концов воскресал и, как только он возвращался, всегда находил меня, прежде чем сделать что-нибудь еще. Вот так сильно он любил меня. Иногда, когда находил меня, окидывал взглядом с ног до головы и с головы до ног, а потом потирал ладонью свой подбородок. От этого раздавался такой же звук, как тогда, когда мама водила по ногтям наждачной пилочкой — скр-р-р, скр-рр, вш-ш-шух, вш-ш-шух. Он окидывал взглядом дом — пустые шкафы на кухне и порванные занавески в гостиной — и тер, тер, тер…
— Мне просто нужно кое-что уладить, понимаешь, Крис? — сказал он. — Мне нужно привести себя в порядок, и тогда я заберу тебя отсюда. Мы уедем куда-нибудь в новое место. Только мы — ты и я. Мне нужно просто разобраться в себе.
— Куда мы поедем? — спросила я.
— Куда захочешь.
— К морю?
— Если хочешь.
— А какой у нас будет дом?
Я всегда пыталась заставить его побольше говорить об этом: о том, как будет, когда он заберет меня с наших улиц, — но папа никогда не хотел говорить. Он просто сказал:
— Да-да, когда я приду в себя, когда я разберусь в себе, Крис.
Потом папа пошел в пивнушку. Пока он был в пивнушке, мама спустилась вниз с уложенными волосами и с макияжем.
— Твой отец был здесь? — спросила она. — Мне показалась, я слышала его голос.
— Он был здесь, — ответила я.
Когда я это сказала, мамино лицо ускользнуло прочь. Макияж остался на месте, застыв красивой маской, но под ней не было никого. Губы ее сделались прямой линией, а глаза потеряли блеск, словно пластик, притворявшийся стеклом. Потом она поднялась обратно наверх.
В общем, теперь я знала, что быть мертвым — это не навсегда. Не всегда навсегда. Люди, которые говорили о смерти так, словно это навсегда, — либо лжецы, либо глупцы, потому что я знала двух людей, которые точно-преточно воскресли из мертвых. Один — папа, а второй — Иисус.
Пока мы с папой шли по улицам, играющих детей вокруг попадалось совсем немного. Я хотела бы, чтобы их было больше, чтобы все видели нас вместе. Папа зашел в магазин, чтобы купить мне бумажный пакет мармеладного ассорти, так что по крайней мере миссис Банти видела нас. Пока он расплачивался, я обхватила его руку и смотрела ей прямо в глаза, отчего она скривила рот в уродливой ухмылке. Затем уронила сдачу в папину ладонь, не прикасаясь к нему, и сказала:
— Сорок пенсов сдачи, сэр.
Миссис Банти сказала это таким голосом, что мне стало понятно: она вовсе не считает его «сэром», она считает, что он — просто «он».
В «Бычьей голове» пахло дымом и пивом, все было липким, а по углам сидели плотно сложенные мужчины и разговаривали прокуренными голосами. Папа поднял меня на высокую круглую табуретку и купил банку газировки.
— Ну, так что ты делала все это время? — спросил он, когда проглотил полпинты пива и рыгнул себе через плечо.
— Много всего, — ответила я. — Много училась. Миссис Банти дает нам слишком мало конфет за бутылки. Меня укусила Донна. А еще умер один маленький мальчик.
— Что?
— Мама говорит, что я должна называть тебя дядей Джимом, — сказала я, потому что сегодня был день, когда я была не той, кто убил Стивена, и я не хотела становиться той, кто его убил.
Папа фыркнул и одним глотком допил пиво. Я гадала, сколько еще он выпьет, и надеялась, что не настолько много, чтобы он начал кричать. У меня были странные обрывки воспоминаний с прошлого раза, когда папа был живым, и эти обрывки пахли пивом и звучали как крик. Я как раз думала о других интересных вещах, которые могла бы рассказать ему, когда к папе подошел один его друг и хлопнул его по плечу, и папа отвернулся от меня, чтобы заговорить с ним. Они говорили много времени, и папа выпил еще много пива. Я выложила мармеладки в ряд на высоком столе, перед которым стояла моя табуретка.
Спустя долгое время папа шатаясь отошел от своих друзей, двинулся мимо столиков и вышел за дверь. Я спрыгнула с табуретки и побежала за ним. Это было почти так, как будто он забыл, что я здесь, — вот только он, конечно, не мог забыть. Ведь лишь ради меня папа вернулся из мертвых. Когда я догнала его, он ухватился за мою руку выше локтя, на ходу спотыкаясь и дергая мою руку так сильно, что мне казалось, будто она вывернется из сустава. Но мне было плевать. Если б он совсем оторвал мне руку и оставил ее себе, я была бы не против. Я бы сказала: «Можешь забрать и все остальное. Вторую руку, обе ноги, туловище, лицо и сердце. Все это для тебя, если тебе нужно».
Когда мы пришли домой, мамы там не было. Мы пробыли дома совсем немного времени, когда в дверь постучали и папа велел мне идти в свою комнату. Я поднялась наверх и улеглась на живот на площадке. Слышала, как мужчина у дверей произнес имя «Стивен», и мой желудок скрутился в узел. Я поползла вперед, тихо и медленно, пока не оказалась на особенном месте, откуда могла видеть человека у двери, но он не мог видеть меня. Это было такое же особенное место, как то, на крыше церкви. Легче понимать, что говорят люди, когда видишь их губы. Человек, стоявший у нас на крыльце, оказался полицейским.
— Я надеялся поговорить с… Кристиной?.. С Кристиной Бэнкс. Это ваша дочь, мистер Бэнкс?
— Нет.
— Вот как?
— Я ее дядя.
— А, понимаю. Извините, я…
— Зачем вам говорить с Кристиной? Ей всего восемь лет.
— Мы беседуем со всеми детьми в районе. Это часть нашего расследования по поводу смерти Стивена Митчелла.
— Напрасная трата времени — разговаривать с детьми.
— Кристина дома, мистер Бэнкс? У меня к ней всего несколько вопросов, это не займет много времени.
— Нет.
— Но нам очень важно, чтобы…
— Ее нет дома.
— Вот как? Где же она?
— Мама увезла ее.
— Увезла? Надолго?
— Не знаю. Может, на неделю, может, на год. Никогда не знаешь, что сделает мама Крисси.
— А, понятно…
Полицейский достал из кармана блокнот и что-то записал. Я решила, что, наверное, что-то вроде «Крисси нет дома».
— Вы не знаете, была ли Кристина дома двадцатого марта, мистер Бэнкс? Примерно в это время?
— Не знаю. Я был в местах не столь отдаленных.
— Ясно.
— Не думаю, что она была дома. Крисси и ее мать часто куда-нибудь ездят. Это было на школьных каникулах?
— Нет, но в выходной. В субботу.
— А, значит, ее точно не было дома. Они ездили к ее сестре.
— У вас есть еще одна сестра?
— Это у моей дочери есть двоюродная сестра, дочь моего брата. Она живет со своей матерью.
— Понятно. Могу я узнать имя вашей невестки?
В этот момент по улице проехала очень шумная машина, и я не слышала, что сказал папа. Мне показалось, он сказал «Элисон» или «Эбигейл», а может быть, «Аннабель» или «Анжела». Какое-то такое имя.
— А где она живет? — спросил полицейский.
— Не знаю. Никогда не интересовался.
— Где-то поблизости?
— По-моему, нет. Кажется, на побережье. Где-то у моря.
— Вы считаете, что двадцатого марта Кристина была у своей тети?
— Я ничего не считаю. Но могла.
— Ясно, понимаю… Что ж, благодарю за помощь. Еще приду как-нибудь и попытаюсь встретиться с ней.
Полицейский прошел по дорожке через сад и вышел за ворота. Как только он повернулся спиной, папа оттопырил средний палец на поднятой руке. Когда я спустилась вниз, он уже вышел из дома и стоял, прислонившись к садовой ограде. Вокруг него облаком клубился дым.
— Почему ты сказал полицейскому, будто меня нет дома? — спросила я, карабкаясь на ограду рядом с ним.
— Копы — просто свиньи, Крис. Все они долбаные свиньи. И следует делать все, чтобы они не получили то, чего хотят.
— А ты имел в виду, что рай не так далеко отсюда?
— А?
— Когда он спросил, была ли я дома, когда Стивен умер, ты сказал, будто был в местах не столь отдаленных. Ты имел в виду, что рай отсюда не так уж далеко?
Папа откашлялся и сплюнул на землю. Плевок состоял из крошечных белых пузырьков.
— Ага, — ответил он. — Именно это я и имел в виду. Ты знала пацана, который умер, да?
— Да. Он жил на Марнер-стрит.
— Играла с ним?
— Иногда.
В ту минуту я чувствовала себя прозрачной, как будто кто-то мог видеть сквозь одежду и кожу, как стучит сердце и работают легкие. Полицейский превратил день «это не я» в день «это я», и воспоминание сейчас было узким лезвием, проткнувшим мою шею. Я была уверена: папа видит, что это я убила Стивена, — и гадала, не потому ли он наговорил полицейскому столько вранья. Отчасти я надеялась, что он действительно знает, надеялась, что он соврал, чтобы помешать полицейскому найти меня. Если тебе на кого-то или на что-то не наплевать, ты будешь беречь это.
— Поганый мир, да? — сказал папа и выпустил тонкую струйку серого дыма.
— Да, — согласилась я. — Поганый мир.
Крисси
В пасхальные каникулы время потеряло размер и форму. Папа остался на пару недель. Почти каждый день он сидел у стойки в «Бычьей голове», а вечером, придя домой, сначала кричал на маму, а потом засыпал. Крики мешали мне спать. Я слышала их через стены и пол — не слова, только подводное бурление взрослой ненависти. Обычно оно заканчивалось стуком — от падения мамы на пол или от захлопнувшейся двери. Один раз после стука послышался скрип ступеней, и мама заползла в постель рядом со мной. Я притворилась, что сплю, но она начала плакать, поэтому мне пришлось повернуться и начать вытирать ее слезы. Я слизывала их со своих пальцев. Утром ее не оказалось рядом, а моя подушка была сухой, но во рту у меня все еще чувствовался слабый привкус соли.
Каникулы закончились, и я снова пошла в школу, и это означало как школьные обеды, так и школьные задания, то есть было одновременно и хорошо, и плохо. В школе не происходило ничего особо интересного, и я бы вообще не осознавала, как летит время, если б в классе не стано