вилось все жарче, а молоко не сворачивалось бы все чаще. Полиция больше не приходила. Я по-прежнему иногда видела полисменов на улицах, и Линда сказала, что однажды они постучались к ним в дом, чтобы поговорить с ней. Сказала, что они задавали те же самые вопросы, которые задавали в школе: играла ли она когда-нибудь со Стивеном, и играла ли она с ним в тот день, когда он умер. Я жалела о том, что папа соврал им, будто я больше не живу на наших улицах. И очень хотела снова поговорить с полицейскими. Я решила, что если они придут и поговорят со мной, я скажу им, будто видела, как Стивен шел в сторону переулков вместе с Донной в день своей смерти. Так ей будет и надо за то, что она укусила меня в руку.
День рождения Линды пришелся на воскресенье, и это было неудачно, потому что означало, что утром ей придется идти в церковь. Я пришла к ее дому сразу после церкви и подарила ей «Бино» — журнал с комиксами. На самом деле это был ее журнал, я позаимствовала его из ее комнаты, когда была там в четверг, — спрятала его между своей жилеткой и кофтой. К воскресенью я его уже дочитала, поэтому он больше не был мне нужен. Открыв журнал, Линда нахмурилась.
— Разве у меня уже нет такого?
— Нет, — ответила я. — Не будь дурой.
— А, извини. Спасибо.
После полдника мы сидели в гостиной со всеми новыми игрушками Линды, и я спросила, дерутся ли ее мама и папа, когда она ложится спать по вечерам.
— Не знаю, — ответила Линда. Она пыталась достать новую куклу из пластиковой коробки, но ту удерживали внутри проволочные жгутики.
— Но они хотя бы ссорятся?
— Да. Наверное, иногда ссорятся, — сказала она и попыталась перекусить проволочку. Я слышала, как та царапает ее зубы.
— А из-за чего они ссорятся?
— Просто из-за меня и Пита.
— А как они ссорятся?
— Мама ругает папу за то, что он проводит слишком много времени в сарае и не забирает меня из школы. А еще они ссорятся из-за моего чтения. Потому что папа говорит, что тут не о чем беспокоиться, а мама говорит, что есть о чем. Иногда они ссорятся из-за хромой ноги Пита. И все такое.
— А-а…
— А твои ссорятся?
— Иногда.
— Из-за чего?
— Из-за меня. Например, кто будет забирать меня из школы. Они оба очень хотят делать это. Поэтому ругаются.
— Но тебя никто никогда не забирает из школы, — напомнила она.
— Иногда ты бываешь такой глупой, что мне кажется, будто я сейчас умру, — сказала я.
— Ой, извини.
Линдина мамочка принесла ее деньрожденный торт на фарфоровой тарелке, и ее папа пришел, держа под мышкой Пита, и мы все спели «С днем рожденья тебя!».
Я смотрела на свечи до тех пор, пока у меня перед глазами не заплясали желтые блики, не исчезавшие даже тогда, когда я моргала. Мы с Линдой взяли свои порции торта в сад и уселись на кирпичи возле сарая.
— Какое желание ты загадала? — спросила я.
— Об этом нельзя говорить, — ответила она.
— Если ты расскажешь только одному человеку, оно все равно сбудется.
— Ты уверена?
Я не была уверена, но хотела знать ее желание, поэтому кивнула.
— Я загадала, чтобы у меня был еще один брат или сестра, — сказала Линда и слизнула глазурь с пальца.
— Зачем тебе это нужно? Они все время кричат. И пахнут.
— Пит не пахнет. Мне нравятся маленькие дети. Пит уже большой, и я хочу, чтобы у нас был еще один малыш.
Я была рада, что Линда рассказала мне свое деньрожденное желание, потому что теперь оно не сбудется. Глупая трата желания. Я не знала, зачем кому-то хотеть даже одного брата или сестру, не говоря уже о двух. Как только у тебя появляется брат или сестра, твои мамочка и папочка начинают заботиться о тебе вполовину меньше, потому что вторая половина достается младенцу. Если б у мамы был другой ребенок, тот крошечный кусочек заботы, который она уделяла мне, стал бы таким маленьким, что его пришлось бы искать с увеличительным стеклом. К счастью, мама ужасно ненавидела детей, так что вряд ли даже попыталась бы обзавестись еще одним.
— Если б ты могла выбрать, кто у тебя будет, Пит или я, кого бы ты выбрала? — спросила я Линду.
Она нахмурилась.
— Пит — мой брат.
— Ты можешь выбрать только кого-то одного.
— Тогда я выбираю Пита.
Мне казалось, что она не поняла вопрос по-настоящему. Это еще одна вещь, которая, к сожалению, часто случалась с Линдой: она не понимала абсолютно простых вопросов.
— Я имею в виду: если б у тебя был только кто-то один из нас двоих. Я или Пит. Ты могла бы выбрать меня, и я по-прежнему была бы твоей лучшей подругой, и лучшей почти во всем, — или ты могла бы выбрать Пита, который просто глупый ребенок и не умеет стоять на руках, ходить по оградам или не давать никому обижать тебя в школе.
— Я уже сказала: я выберу Пита.
— Но я — твоя лучшая подруга.
— А он — мой брат.
Что-то холодное скользнуло по моим внутренностям, словно зимняя вода, текущая по водосточной трубе. Я хотела пойти домой, но знала, что если сейчас уйду, у меня не будет шанса получить еще один кусок деньрожденного торта. Не стоило так рисковать. В воскресенье в школу не надо, а значит, школьного обеда тоже не будет.
— Я считаю, что тебе, наверное, следует попытаться немного меньше любить Пита, — сказала я.
— Почему? — спросила Линда.
— Так тебе будет легче, когда его больше не будет рядом.
— Почему его больше не будет рядом?
— Он может потеряться или умереть.
— Этого не случится. Мы очень о нем заботимся.
— Да, именно. Заботитесь. И вам будет очень грустно, когда он умрет.
— А что ты загадала на свой день рождения? — спросила Линда, расчесывая комариный укус на колене.
— У меня его не было уже сто лет, — ответила я и провела пальцем по тарелке, чтобы собрать последние крошки торта. Если б мой день рождения был в эту самую секунду, я пожелала бы, чтобы Линда отдала мне то, что осталось от ее порции.
— Но что ты пожелаешь, когда он будет?
— Не знаю, — ответила я, высовывая палец в дыру на своем ботинке, там, где подошва отставала от верха. — Наверное, просто уметь летать или получить целый фургон мороженого. Что-нибудь вроде этого.
— Да, хорошие желания, — согласилась она.
Я сказала неправду. Я пожелала бы, чтобы мама и папа ссорились из-за меня, когда я ложусь спать по вечерам.
Через пару недель после дня рождения Линды наступили каникулы, и она уехала на побережье, в гости к бабушке. В день ее возвращения я с самого раннего утра сидела на крыльце их дома и, когда увидела на дороге машину, встала и замахала руками. Линда открыла дверцу, закричала: «Крисси!» — и побежала ко мне по дорожке. От нее пахло иначе, чем обычно: меньше — стиркой, больше — старушечьим домом. Оно и понятно, ведь ее бабушка уже старуха, а Линда несколько дней жила в ее доме. Мне было плевать на изменившийся запах. Отсутствие Линды ощущалось странно, как будто часть меня куда-то подевалась. Небольшая часть — как указательный или большой палец. Но все равно ее не хватало.
— Крисси, — сказала Линдина мамочка, идя по дорожке. — Мы хотели бы распаковать вещи и привести себя в порядок, прежде чем принимать гостей.
Она отперла дверь и внесла Пита в дом.
— Значит, вам не повезло, что я уже здесь, — отозвалась я, входя следом за ней.
Взяв печенье и сок, мы с Линдой поднялись наверх и улеглись на полу в ее комнате, разложив вокруг коллекцию морского стекла. Всякий раз, когда Линда ездила к бабушке, она привозила новые стекляшки, обкатанные морем, и мы раскладывали их по цветам в банки из-под кровати. Я всегда ухитрялась утащить себе несколько штук, пока мы перебирали стекляшки, — столько, сколько могла сунуть в карманы, но чтобы при этом они не постукивали друг о друга, когда я иду. В тот день мне было некуда прятать морское стекло, потому что стояла липкая жара, и я была одета в летнее платье, которое раздувалось, когда я кружилась, но в нем не было карманов. Я предпочитала носить одежду с карманами, ведь тогда я могла взять с собой папин шарик, а я хотела, чтобы папин шарик был со мной все время, но иногда было слишком жарко для одежды с карманами. Пока Линда ходила в туалет, я сунула несколько морских стекляшек себе в трусы. Они приятно холодили кожу в укромных местах.
Едва мы закончили наполнять банку с зелеными стекляшками, как вошла Линдина мамочка. Лицо у нее было красное и потное, а платье спереди запачкано мукой. Я решила, что она, наверное, печет сконы[13]. Она всегда печет сконы.
— А, Крисси, — произнесла она, увидев меня на полу. — Ты все еще здесь.
— Да, я здесь, — ответила я.
Линда села прямо, и вид у нее был такой, как будто она сделала что-то плохое, но я осталась лежать на полу на животе. Платье задралось до самой спины, но я не стала одергивать его. Линдина мамочка посмотрела на мои голые ноги и посеревшие трусы с вытершейся резинкой, и лицо ее сделалось еще более потным, красным и сердитым. Я осталась бы лежать на полу, чтобы она и дальше кипятилась, пока не взорвется, но подумала, что она может увидеть, как выпирают у меня под трусами морские стекляшки, поэтому села и широко раскинула ноги. Линдина мама отвела взгляд.
— Линда, можешь сводить Пита погулять? — спросила она. — У меня голова болит.
— Ага, — ответила Линда и начала обуваться. Я улыбнулась ее мамочке сладкой улыбкой и сказала:
— Я помогу ей с Питом.
Та прижала пальцы ко лбу, как будто от моих слов голова у нее разболелась еще сильнее; потом спустилась обратно.
— Она ненавидит меня, — сказала я Линде.
— Да, я знаю, — отозвалась та.
— Почему? — спросила я, хотя знала: это из-за тех моих слов про седые волосы.
— Ей не нравится твоя мама.
В лицо мне словно плеснули кипятком. Я успела обуть только одну туфлю и теперь пнула обутой ногой Линду в голень, оставив красную отметину в форме каблука. Линда вскрикнула, глаза ее заблестели от слез. Я была рада этому.
— Она даже не знает мою маму! Она не смеет плохо говорить о ней! Никто не смеет!