— Хорошо, хорошо, — согласилась Линда.
Она снова принялась завязывать шнурки, тяжело дыша одной стороной рта. Затем добавила:
— Но мама ненавидит тебя не только поэтому. Есть еще кое-что.
— И что? — спросила я, приготовившись снова пнуть ее.
— Ты заразила меня вшами.
Я не пнула ее. А улыбнулась.
Мне нравилось вспоминать про вшей. Они жили у меня в волосах, когда мне было семь лет; они кусались, пили кровь и вызывали такой сильный зуд, что хотелось содрать кожу у себя с головы — зуд даже хуже, чем от экземы. Я чесалась до склизких болячек, но вши никуда не девались — каждое утро приходилось стряхивать c подушки черные точки. Однажды во время игры Линда взбесила меня; я схватила ее за оба виска, прижалась головой к ее голове и стала тереться. Она лягалась и пыталась вывернуть голову, чтобы укусить меня за запястье, но я держала крепко. На следующий день Линда тоже чесалась. К концу недели ей пришлось пропустить школу — мамочка усадила ее в холодную ванну и прочесывала ей волосы частым гребешком, ахая всякий раз, когда мертвые вши падали в воду. Со мной такого не было — вместо этого мама просто cостригла мне волосы.
Линда согнулась над своей туфлей, дыша так, словно только что взбежала вверх по холму к самому переулку. Бантики, которые она завязывала на шнурках, были такими большими и кривыми, что к тому времени, как она заканчивала с одним, второй уже развязывался.
Я подползла на коленях поближе к ней.
— Давай завяжу.
Я завязывала шнурки своими специальными узлами, которые никогда не развязывались, сколько ни бегай. Обычно я всегда в итоге завязывала Линде шнурки, как вместо нее говорила реплики на сборах и делала классные задания, когда она тупила. Завязав шнурки, я похлопала ее по ноге.
— Ну вот. Теперь ни за что не развяжутся.
— Ты такая умная, Крисси…
— Знаю.
Как только мы вышли из дома, нас окатила густая волна жара, и платье прилипло к спине от пота. В такие дни, если мы были в школе, то к началу перемены молоко уже прокисало и сворачивалось. Множество мамочек сидели возле домов, подоткнув юбки выше колен; некоторые из них держали на коленях младенцев, одетых только в подгузники и слюнявчики. У Пита на голове была панамка, которую когда-то носила Линда. Он был похож на жирный гриб. Я считала, что это нелепо, но знала, что некоторые взрослые сочтут такое милым, поэтому мы взяли его с собой в магазин — на тот случай, если миссис Банти окажется одной из таких взрослых. Но оказалось, что она не из таких. Когда я подняла Пита на руки, она сказала:
— Ну уж нет. Я знаю все твои трюки, Крисси. Сегодня они не сработают.
— Нет у меня никаких трюков.
Это неправда — я чемпионка по разным трюкам.
— Мы присматриваем за Питом. У его мамочки болит голова. Он хочет немного лакричного ассорти.
— Милая история. А теперь идите прочь.
Пит захныкал, и Линда вынесла его из магазина, а я бросила на миссис Банти взгляд, как бы говоривший: «Посмотрите, что вы наделали! Теперь всем плохо, и это все ваша вина». Но вид у нее был отнюдь не такой виноватый, как следовало бы.
— Кыш отсюда, Крисси, — сказала она. — И не пытайся ничего стибрить. Я слежу за тобой, как Господь в небесах.
Я зажала уши ладонями и крикнула:
— Как мне надоело, что все только и делают, что твердят о скучном старом боге! — И выбежала из магазина.
День тянулся жутко долго — делать было нечего, и не было ничего вкусного поесть. Мы пошли на игровую площадку, потому что не могли придумать больше ничего. Там были Донна и Бетти, они играли в «ладушки» под деревом.
— А где та маленькая девочка, которая была с тобой в прошлый раз? — спросила я у Донны.
— Рути?
— Ага.
— Ее мама не позволяет ей много играть на улице, — ответила она. — Считает, что это небезопасно.
Я жалела, что Рути здесь нет. Я помнила, как шлепнула ее по руке. Мне это понравилось. Линда присоединилась к игре в «ладушки», но я отказалась, потому что «ладушки» — это игра для малышей. Вместо этого я влезла на дерево, засела среди ветвей и стала смотреть в сторону переулка. Отсюда можно было разглядеть краешек синего дома, и при виде него у меня в животе зашипели пузырьки. Я ухватилась за одну из веток, расположенных повыше, и повисла на руках.
— Смотрите! Смотрите на меня! — крикнула я.
Донна продолжила играть.
— Так кто угодно может, — сказала она. — Ты не особенная.
— Зато я знаю кое-что особенное, ты, лампа!
Мои руки начали выворачиваться из суставов, но я продолжала держаться.
— И что же? — спросила Бетти.
— Я знаю, кто убил Стивена, — сказала я. Мне не нужно было вспоминать, воспоминание уже было здесь, на самой поверхности мозга. Когда я произносила эти слова, внутри словно непрестанно взрывался вкусный фейерверк.
— Да заткнись ты, Крисси, — фыркнула Донна. — Перестань выделываться. Стивен умер сто лет назад. Всем уже плевать.
Мои пальцы соскользнули, и я упала. Донна засмеялась. Ярость взвилась во мне петлей лассо. Я пнула Донну в зад. Бетти взвизгнула и хлопнула меня по ноге. Я пнула и ее тоже. Они обе заплакали, и я обозвала их плаксами, а Линда принялась причитать над ними, и я обозвала ее чокнутой. Смотреть на этот плач было ужасно скучно. Мне казалось, он длится уже часов семь, и я предложила Линде пойти на брусья и устроить соревнование: кто дольше провисит вниз головой.
— Нет, — сказала она. — Мне нужно присматривать за Питом.
— Бетти? — спросила я.
— Нет, — ответила та. — У меня спина болит.
— Лампа? — спросила я.
— Нет, — сказала Донна. — Я тебя не люблю. И меня зовут совсем не так.
— ПОЧЕМУ МЕНЯ НИКТО НЕ ЛЮБИТ?! — взревела я.
Никто не сказал то, что должен был сказать — что на самом деле они меня любят, — поэтому я сердито уселась под деревом и стала дергать траву из земли.
— Людям не плевать на то, кто убил Стивена, — сказала я, когда все перестали хныкать.
— Ну и кто это сделал? — спросила Бетти.
Донна толкнула ее в бок локтем, намекая, что об этом вообще не надо говорить.
— Не скажу, — ответила я. Не собиралась делиться с ними этим секретом.
— Вот видишь, — фыркнула Донна. — Ничего ты не знаешь.
— Знаю. Но вам не скажу. Линда, пойдем куда-нибудь еще, они мне надоели.
Она валялась на спине, задрав ноги в воздух, и помогала Питу балансировать на ее подошвах. Пит визжал и хватался за ее руки.
— Я хочу остаться здесь.
— А я не хочу.
— Можешь идти, если хочешь. А я останусь. Питу тут весело. Останусь здесь.
Тиканье у меня в голове стало громче. Каждое «тик» звучало как удар захлопнувшейся двери. Я посмотрела на пухлые ноги и руки Пита, на его голову, склоненную к груди Линды.
— Ты выглядишь по-дурацки, Линда, — сказала я. — Выставила трусы напоказ. — Она опустила Пита на землю и одернула платье. — Давай поиграем в прятки, — предложила я.
Пит захлопал в ладоши.
— Пьятьки! Пьятьки!
Тиканье. Громче. Шипение. Дробь.
— Давайте, — повторила я. — Линда, ты будешь водить. Считай.
Она удивилась, потому что обычно, когда мы играли в прятки, я водила первой, а иногда и второй, третьей, четвертой и вообще единственной, если мне так хотелось.
— Ладно, — сказала она. — Пит, ты будешь в моей команде.
— Нет, — возразила я и взяла его за запястье. — Он в моей команде.
Он захныкал и потянулся к Линде, но я наклонилась и прошептала ему на ухо:
— Если пойдешь со мной, дам тебе мармеладных мишек.
Он перестал ныть и захлопал в ладоши. У меня не было никаких мармеладных мишек, но он об этом не знал.
— Ты точно хочешь пойти с Крисси? — спросила его Линда.
Он кивнул и пропищал:
— Пьятьки!
— Только не заставляй его прятаться в опасные места, — предупредила она.
— Знаю, — отозвалась я.
— Ладно. Считать до тридцати или до сорока?
— До ста.
— Что? Мы никогда не считаем до ста. Это слишком долго.
— Нет, не долго. Если ты будешь считать до ста, мы сможем спрятаться получше. Давай, начинай.
Линда посмотрела на Донну и Бетти, но Бетти была слишком занята тем, что пыталась привести в порядок плетенку из маргариток, а Донна слишком старалась быть похожей одновременно на лампу и картошку. Линда повернулась лицом к дереву.
— Раз… два… три…
Донна и Бетти вместе побежали к кустам в дальней части площадки. Я потянула Пита в другую сторону. К воротам. Прочь с площадки. Вверх по улице. За угол. Тиканье у меня в ушах было таким громким, что я была уверена: весь остальной мир слышит его. Пит уже вынужден был перейти на рысцу, чтобы угнаться за мной, но мне нужно было, чтобы он бежал еще быстрее. Свернув за угол, мы уже не видели игровую площадку, и я не слышала, как Линда считает у дерева. Я пыталась вести отсчет у себя в голове, на каждый тик называя очередное число. Наверное, она уже дошла до тридцати. У меня оставалось еще семьдесят тиков, пока она не начнет искать.
Когда мы добежали до конца Копли-стрит, Пит волочил по земле свою больную ногу. Я уже видела впереди вход в переулок, но мы были еще недостаточно близко. Если Линда начнет искать сейчас, она найдет нас до того, как мы доберемся туда. Пит выкрутился из моих пальцев и остановился посреди тротуара.
— Пойдем, — сказала я. — Быстрее.
— А мишки? — спросил он, протягивая руку.
— Получишь, когда придем туда, — ответила я, указывая на синий дом. — Вон, видишь? Нам нужно туда. Это место для пряток.
Я подняла его и прошла несколько шагов, держа его на руках, но он был слишком тяжелый и постоянно соскальзывал вниз.
— Давай уже, идем, — повторила я, когда Пит в третий раз плюхнулся на землю. Он помотал головой — подбородок его дрожал — и прижал к глазам кулачки.
— Линда… — прохныкал он.
— Она придет, — сказала я. — Встретимся с ней там. Идем.
Мы были уже почти в самом конце улицы. От синего дома нас отделяла только полоса земли, тянущаяся в сторону переулка и поросшая кустарником, но когда мы прошли мимо церкви, из машины вышел полицейский и встал посреди тротуара, преграждая нам путь.